на всех, на всех идет какое-то бедствие и что это бедствие заключено в страшном слове МОБИЛИ3АЦИЯ...
24
Едва пароконный тарантас, нанятый за рубль с четвертаком, тронулся, Макарыч, похмуриваясь, сказал:
—Приедем домой, Роман, пыль стряхнем, и сразу же поведешь меня к Семену Ильичу Сержанину.
Но это «сразу же» растянулось почти до полудня...
По главной улице Саратова нас не пустили. Белобрысый, с огромными кремовыми усами городовой, козыряя, объяснил Павлу Макарычу:
—Запрещено, ваше степенство! Манифестация в знак войны и чтение царского манифеста...— А на извозчика зарычал: — Приказа не знаешь, тулуп кургузый!.,
Пришлось повернуть назад, спуститься к Волге, а затем медленно подниматься по крутому взвозу, выстланному булыжником.
Извозчик ругался и требовал накинуть полтину.
На одном из перекрестков дорогу нам перехватила густая толпа народа. Над толпой вились многоцветные флаги, сияли хоругви и плыло могучее, торжественное песнопение.
Пережидали долго. Когда толпа поредела, а извозчик, разбирая вожжи, намеревался проскочить перекресток, позади тарантаса заиграла гармошка, и нас окружило человек шесть здоровых подгулявших мужиков.
Гармонист в высоком картузе, нахлобученном до бровей, рвал гармошку и, запрокидывая голову, горланил:
Уж ты, Волга, моя Волга, Волга матушка-река!
Разом сомкнул гармонь, сунул под локоть, избоченясь оперся на крыло тарантаса и озорно подмигнул Макарычу:
Горкинский доверенный? Угадал? — Он хлопнул Макарыча по колену.— Душа человек и ума палата! Выкладывай целковый на водку! Видал, какие мы бравые? Завтра на призывной — и айда с немцами на штыки!..
Значит, загуляли? — усмехнулся Макарыч, вытягивая из кармана кошелек.
Известно! Теперь напьемся вдрызг и до ошметок! — Получив рублевку, гармонист поднял ее над картузом, крикнул: — Расс-с-ступайсь!
...Мне уже стало казаться, что мы ни за что нынче не доедем до места, когда лошади вдруг круто завернули под свод серого каменного дома. У тарантасного крыла, теснясь к стенке, побежал приземистый косоплечий старик в белом коротком фартуке. Взмахивая рукой, он выкрикивал:
—А я поджидаю, я поджидаю!..
Двор, широкий, заставленный кирпичными сараями под железными крышами, чисто подметен и посыпан желтым песком. Старик суетился возле тарантаса, помогал бабане сойти на землю и говорил, говорил:
—Стою, на биржу глаза воззрил. Думаю, чай, вы из-за нее выхватитесь. А оно — глядь, вы от Волги... Ну, в добром здравии видеть, Павел Макарыч! Хозяин-то заждался. Приказал бежать к нему, как заявитесь. И какая же беда-то! — воскликнул он, ударяя руками по фартуку.— Война-то! Ай-яй-яй!.. И ничего не поделаешь, потому — царская воля. Вы, Павел
Макарыч, располагайтесь. В комнатах ваших вчера прибороч-ку навели, а я побегу хозяину доложу...
В глубине двора возвышался длинный рубленый дом с несколькими крылечками под резными навесами. У крайнего крыльца Макарыч остановился, пропуская вперед бабаню:
Дай мне узел-то, крестная, тяжело тебе по крыльцу...
Ничего, узел не горе, донесу.— Она поднялась по ступенькам и, толкнув локтем дверь, со вздохом сказала: — Вот и добрались до нового гнезда!
Новое гнездо мне понравилось, но рассматривал я его без особого интереса. В комнате светло, чисто, на окнах длинные, до пола, тюлевые шторы, в простенках — стулья с гнутыми спинками, круглый стол под цветистой скатертью. Через дверь видна еще одна комната... Но думалось мне о другом. Саратов, по которому мы так трудно и долго ехали, растревожил меня. Почему-то вдруг представилось, что люди из города уходят. Пока мы тут стоим, они все уйдут, а с ними и дядя Сеня. А мне его не только надо увидеть, но и расспросить про Аким-киного отца. Когда мы уезжали из Двориков, я не понял, что Акимка кричал, а вот сейчас ясно расслышал: «Ромка, про тятьку узнай, про тятьку!..»
—Ты чего стоишь? — вывел меня из оцепенения голос Павла Макарыча.— Стягивай с себя пиджачишко да умывайся. Под носом-то у тебя как у трубочиста.
И только успели умыться, в комнату вошел Дмитрий Федорович.
В черном костюме и белом жилете он выглядел не таким высоким, как в Двориках. Да и лицо у него будто изменилось за это время. Бледное, с запавшими щеками, а усы почернели и растрепались. Только голос прежний, бубнящий.
Хорошо, не задержался! Молодец, хвалю! — громко и будто торопясь произнес он, протягивая руку Павлу Мака-рычу.— Дел прорва! Все наши разнометки, как дым в трубу, вылетели... Война! Отечеству служить надо! — Придвинул к столу стул, сел.— Открытие нового магазина отставить. Другое дело в руки идет.— Он глянул на меня, пощурился и, вскинув глаза на Павла Макарыча, спросил: — Как старик Данила гурт повел?
Неплохо. Надо полагать, дня через три-четыре гурт будет в Борисоглебске.
Дай указание, чтобы дальше не гнал. Продал я гурт.— Дмитрий Федорович засмеялся.— Заглазно продал — и три тысячи прибыли! Вот, братец, что война делает!
Павел Макарыч молча разминал в пальцах папиросу.
—Не одобряешь? — спросил, приподнимая брови, Горкин.
—- Нет, думаю.— Павел Макарыч чиркнул спичкой о коробок, закурил и усмехнулся.— Чего-то я не пойму, хозяин... Получается, от наследственного правила отступаете? Пятак на рубль наживать — малым делом кажется?
Да ты слушай! — хлопнул руками по коленям Дмитрий
Федорович, и лоб у него покраснел.— Вчера спать собрался, и вот тебе — нарочный от губернатора! Приглашение на карточке с короной: «Прошу прибыть...» Скачу на лихаче. Губернаторский дом, как пароход, окнами светит. В доме все саратовское купечество — заводчики, пароходчики, а между ними полковники, генералы, дамы в шелках и бархатах.., О войне еще с вечера узнал. Думаю, на молебен о даровании победы православному воинству собрали. Нет. Буфет, рюмки — от наперсточных до бокалов в осьмую бутылки. Выпили, закусили, а потом речи стали говорить.
Макарыч, слушая хозяина, торопливо курил. Я видел, что он чем-то взволнован, и затревожился.
Казне требуется хлеб, скот, сено,— продолжал бубнить Горкин —А на кого надежда? На купечество. Кредиты ему от казны неограниченные... Подумал я, подумалг воодушевился и бахнул свой гурт в казну! Взяли! Не успел в себя прийти, а мне предлагают полумиллионный кредит и выбор: «Хотите поставлять хлеб? Хотите — мясо?» Вот советуй теперь.
За такое дело браться — люди нужны,— тихо произнес Макарыч.
А ты что же, не знаешь, где их искать?
Знаю. Только ведь вам, должно быть, известно, что не по душе мне в войну такая торговля.
Ты мне эту свою душу не показывай! — возвысил голос Горкин и пристукнул кулаком по столу.— Знаю. Я многое знаю, да помалкиваю.
В дверь заглянул старичок в белом фартуке:
—Митрий Федрыч, полковник с генералом прибыли-с... Горкин поднялся и быстро
