Очень неохотно расставался Нерон с Неаполем и гостеприимными неаполитанцами. Однако он был вынужден сделать это, так как вознамерился плыть в Грецию и там продолжить свои выступления. Направляясь к Адриатическому побережью, он задержался в Беневенте, где его пригласили на представление гладиаторов, отказаться от которого он не счел для себя удобным.
Внезапно его планы изменились, и он спешно направился в Рим, мечтая уже о другом путешествии — в Египет. В Александрии его уже ждали. Наместник Египта, сын его кормилицы Цецина Туск, который однажды чуть было не стал префектом претория вместо Бурра, распорядился построить к прибытию императора новые термы.
В Риме Нерон подготовил указ, в котором объявил о своем намерении на короткое время оставить Италию, заверив сограждан в том, что его отсутствие никак не отразится на благополучии государства. Перед отъездом он поднялся на Капитолий почтить богов и принести им обеты. Когда он входил в храм Весты, ему показалось, что его словно кто — то удерживает за край тоги. Все его тело охватила дрожь, и в глазах помутилось.
Нерон счел это дурным предзнаменованием и отбросил мысль о поездке в Египет. Римлянам свое решение он объяснил тем, что остаться в Италии его побуждают любовь к отечеству и опечаленные лица сограждан, для которых, как ему стало известно, даже кратковременные его отъезды невыносимы. Такое объяснение пришлось по душе простому люду, опасавшемуся, что в отсутствие императора народ будет лишен зрелищ и возникнут затруднения с продовольствием. Чернь жаждала прежде всего хлеба и зрелищ.
Но, скорее всего, в планы Нерона вмешался всемогущий Тигеллин, тайные агенты которого пронюхали о том, что некоторые сенаторы имеют намерение воспользоваться отсутствием императора и низложить его.
Оставшись в Риме, Нерон всеми силами старался убедить горожан, что ни в каком другом месте он не чувствует себя так хорошо, как в своей столице. С этой целью он завел обыкновение устраивать пиршества в общественных местах, на Марсовом поле, в Большом цирке, как если бы весь город был его домом. Нередко его можно было видеть разгуливающим по Палатину необутым, в домашней одежде без пояса, с платком вокруг шеи, но волосы его всегда были тщательно уложены. Завитые рядами, как у женщин, они спускались ему на затылок. Не менее эксцентричным было и его поведение. Завидев кого — либо из друзей и знакомых, он тут же напрашивался к нему в гости. Оригинальничая, он утолял жажду водой, которую для него сначала кипятили и затем охлаждали с помощью снега. Обычно римляне пили воду комнатной температуры или слегка подогретую. Изобретение принцепса получило название "Неронова напитка".
Не зная, как выслужиться перед императором, Софоний Тигеллин устроил для него пир, который надолго остался в памяти римлян. Даже спустя столетие о нем вспоминали как о пиршестве непревзойденном своим великолепием и непристойностью. К востоку от Марсова поля на пруду Агриппины по распоряжению Тигеллина был сооружен огромный плот, на котором расположились пирующие. Плот все время описывал круги на воде, его тянули за собой большие лодки, роскошно отделанные золотом и слоновой костью. За веслами находились распутные юноши, рассаженные по возрасту и сообразно изощренности в разврате.
По берегам пруда были построены лупанары, заполненные женщинами из знатных домов Рима. Когда стемнело, строения и роща на берегу озарились яркими огнями. У воды показались группы обнаженных красавиц; непристойными телодвижениями и призывными криками они манили к себе пирующих на плоту, С другой стороны пруда гостей зазывали пляской и пением нагие гетеры.
Вскоре окрестные рощи огласились самыми разными звуками. Прерывистый шепот, шумное дыхание, сладострастные стоны, обжигающий смех и страстные крики доносились со всех сторон, возбуждая возлежавших на пиршественных ложах.
Стараясь затмить всех своих предшественников роскошью, Тигеллин на расходы не поскупился. Столы ломились от изысканнейших деликатесов. Чего здесь только не было! Съедобные моллюски, мизенские морские ежи, цирцейские устрицы, лукринские улитки, дрозды со спаржей, куры, обжаренные в муке, филе амбракийского козленка, паштет из птиц, свиное вымя, голова умбрийского кабана, разнообразные рыбные блюда, родосские осетры, халкедонские тунцы, сицилийские угри, речные раки в пикантном соусе, жареная утка, зайчатина, жаркое из птиц. Украшением пира стали языки фламинго и кушанье из гусиных лапок с гарниром из петушиных гребней. Не менее изобретательным оказался Тигеллин и в выборе вин. Их было представлено несколько десятков сортов — хиосское, цекубское, фалернское, косское, массикское, суррентское и многие другие — на все вкусы, сколь бы изысканными и прихотливыми они не были. Поражало обилие фруктов. Тибуртинские яблоки, груши, гранаты, виноград, сирийские сливы, черешня, орехи, каштаны, маслины, сушеные фиги и фиванские финики, распространяя упоительный аромат, ласкали взор своей разнообразной окраской. На десерт подали сладкий крем и пиценское печенье.
Звуки флейт, свирелей, бубнов, рожков сливались с неистовыми воплями женщин, звуками страстных поцелуев, горячим дыханием блуждающих в рощах парочек. Хмельные голоса пирующих зазвучали громче, и вот уже сам Нерон, воспламененный вином, музыкой и множеством нагих тел, устремился в прибрежную чащу.
Хотя и пир, и оргия, устроенные Тигеллином, поразили воображение римлян, они все же не шли ни в какое сравнение с экстравагантной выходкой самого Нерона, когда он спустя несколько дней после нашумевшего пиршества сочетался браком с неким Пифагором. Свадьба была обставлена с необычайной торжественностью. Присутствовали многочисленные свидетели и друзья новобрачных. Нерон, облаченный в огненно — красное покрывало невесты, возлег на ложе и при свете факелов у всех на глазах изобразил супружеский акт, причем кричал и вопил так правдоподобно, словно действительно был девицей, которую лишают девственности.
Надо полагать, это был всего лишь спектакль, разыгранный Нероном, любившим всякого рода розыгрыши, с целью потрясти друзей скандальной выходкой и нарочитым нарушением общепринятых норм. Эффект получился ошеломляющий, и многие римляне поверили в то, что Нерон вышел замуж за Пифагора и предается с ним любовным утехам, как женщина.
В нравственную чистоту людей Нерон не верил и тем, кто признавался ему в разврате, прощал все остальные прегрешения. Он часто говаривал:
— Нет на свете человека целомудренного и хоть в чем — нибудь чистого. Люди лишь таят и ловко скрывают свои пороки.
Глава пятнадцатая. Рим в огне
