мы и одни с тобой — только ты да я.
И руку за пазуху засунул.
Глава 30
Матвей потряс стаканчик, перевернул. Кости раскатились по столу.
— А, чёрт, тройка!
Я подобрал кости, сложил в стаканчик. Потряс, бросил.
— Одиннадцать.
— Твоя взяла. Ещё!
На стол легла медная монетка. Капитан взял стаканчик, потряс.
— Один и шесть! Ага!
Мы играли уже полчаса. Играли по-маленькой. Босс всё ещё сидел наверху в кабинете с эльвийской красоткой. Наверное, обсуждал цены на вино.
Когда Матвей сунул руку за пазуху, я уже подумал — конец мне пришёл. Но капитан достал стаканчик с костями и предложил сыграть на интерес.
Нет, это несерьёзно — сказал я. Давай хоть на медяки — для азарта.
Сидим, играем. Матвея будто подменили — спокойный такой, на меня не бросается, знай стаканчик трясёт. Чудеса.
Большие напольные часы бренькнули и принялись бить. Бум-м-м… Бум-м-м…
— Эх, — говорю, — хорошо! Почаще бы сюда наведываться. Тепло, светло, и девушка красивая такая.
— Чего ж хорошего, — буркнул Матвей. — Ага, семь!
Ещё медная монета легла на стол.
— А что? — спрашиваю. — Ого, двенадцать!
— Ха! Везёт нынче… Что, что… Лучше обычная девка, чем ихняя — раскрасавица. Это же чёртова эльвийка, мать её за ногу.
— Что плохого в красивой женщине? — говорю. — Пускай хоть эфиопка будет.
— Эка ты загнул, эфиопка. То человек, а то — эльв поганый. О, семь!
Я потряс стаканчик. Загремели кости.
— И что?
— Тебе не понять, молод ещё. Для меня все они — поганая порода, хоть мужик, хоть баба — самая распрекрасная.
Он сильно потряс стаканчиком. Кости загремели о стол.
— Эх, двойка! Я тебе так скажу — хоть эльвы сейчас смирно сидят и друзьями прикидываются, всё обман! Мне дед рассказывал, как его отец, прадед мой, с ними в походы ходил… Кровь в жилах стынет от такого. Что они творили, эти красавчики, на ночь лучше не вспоминать. Ни чужих не щадили, ни своих. Уж на что орги да гобы злыдни, и в бою бешеные — а с эльвами не сравнить их. Вот где нелюдь нелюдская… не приведи господь.
— Но сейчас-то они не опасные? — я ему так, с сомнением. — Всё тихо, мирно, вон, торговлишка у них…
— Хорошо, государь их в узде держит. И то — из милости. Другой бы загнал туда, где солнце не светит, — хмуро сказал Матвей. — Не в обиду тебе сказано, но с ними дружить — как на груди змею пригреть.
— Но хозяин-то наш не боится…
— То хозяин, не нам чета! — отрезал Матвей.
Сгрёб кости в стаканчик и поднялся. Господин Филинов вышел, по лестнице идёт, отдувается, но вид довольный:
— Поехали!
Пошли мы к выходу. Я обернулся — прекрасная эльвийка на лестнице стоит, нам вслед смотрит. И взгляд у неё, как у старшего эльва на давешнем собрании. Как на тараканов смотрит, что по углам разбегаются — а тапкой кинуть лень.
Вздрогнул я и за Филиновым в дверь выскочил.
* * *
Дома, в суете общей, кинулся я вокруг дома бегать — вроде как периметр проверять, чтобы не словили меня и к делу не приставили. Потом высунулся — затихло всё. Из кухни ароматы плывут — тут тебе и булочки сдобные, и кровавый бифштекс, и птица жареная всякая. Аж живот свело. Но дело прежде всего.
Подкараулил под лестницей Верочку, выскочил перед ней, как чёрт из коробки.
— Ой, — говорит она, и руку к груди приложила, — это вы, Дмитрий Александрович? Напугали меня.
— Неужто вы меня теперь боитесь, Вера Афанасьевна? — спрашиваю.
Она глазки опустила, отвечает:
— Ну как же… Стыдно мне. Вы же меня в пикантном виде застали. Теперь, небось, и знать меня не хотите больше…
Тут я лицо скорбное сделал, как Гамлет при виде призрака, и говорю:
— Что же мне теперь делать-то, Вера Афанасьевна? Я же с нежными чувствами к вам, и вот такое… Душа моя в смятении, Вера Афанасьевна.
Смотрю — она порозовела, даже ушки запылали.
Взяла меня за руку и нежно так говорит:
— Ах, Дмитрий Александрович! Мы, девушки, над чувствами своими власти не имеем. Всем нам счастья хочется, хоть чуточку. Вы такой добрый, вы поймёте…
Эх, думаю, знала бы ты, какой я добрый! Но виду не подал.
— Хоть и больно мне это слышать, Вера Афанасьевна, но я желаю вам счастья. Только вот не дождётесь вы его…
— Как это — не дождусь?
— А так. Хозяин ночью вас любит, а днём с женой своей по театрам да собраниям всяким ездит. Потом, глядишь, другую горничную найдёт, для разнообразия. И что останется у вас?
— Но что же делать, Дмитрий Александрович? Этого не изменить…
— Ну, можно счастью своему немножечко помочь…
— Это как? — она спрашивает, а сама оживилась, ушки навострила.
— Можно так сделать, чтобы он жене своей отставку дал. Или отправил куда подальше. А вы бы здесь были — как хозяйка. Он же вам это небось каждый раз обещает, когда в постель зовёт?
Я рисковал, конечно, но здесь в точку угодил. Смотрю, глазки у Верочки заблестели, щёки разгорелись, фартучек свой мнёт руками в нетерпении.
— Да… Как вы угадали?
Если бы она только сказала, что хозяин её заставил, руки выкручивал… Если бы сказала, что меня одного любит, и от Филинова её тошнит каждый раз… Я бы передумал, и план Б в дело пустил. Но раз так… Ладно.
Я важный вид сделал, отвечаю:
— Так я же в полиции работал, Вера Афанасьевна. Понимаю, что к чему. Я таких людей насквозь вижу.
Тут у неё глаза сверкнули, фартучек смялся, как будто придушить кого хочет.
— О, как вы правы, Дмитрий Александрович! Говорите, что нужно делать?
Я ей объяснил. Она слушает, кивает. Вижу — нравится ей мой план.
— Хорошо, хорошо, — говорит. — Я даже лучше знаю, как сделать…
— Погодите, Вера Афанасьевна. Вы только лишнего чего не придумайте!
— Ничего, Дмитрий Александрович, я только чуточку. Всё прекрасно выйдет…
А сама хихикает и глаза блестят от предвкушения. Ну и ладно, тем лучше. Думал, уговаривать придётся, а тут клиент сам в руки идёт — аж прыгает от радости.
Оставил я её, сам опять во двор пошёл. До конюшни прогулялся, потом в домик для слуг заглянул, где гобы и орги проживали — отдельно от других. Там задержался подольше.
Вызвал того орка, что недавно медвежьим видом меня пугал. Поболтал с ним немножко.
Он сначала отнекивался, типа знать ничего не знаю, ведать не ведаю, и с медведем тогда случайно вышло. Пришлось надавить чуток.
