Джулио обессиленно опустился на диван. Рыцарь был в буквальном смысле слова смят. Мысли прыгали от Кати к острожской ординации, оттуда – к черной шали Александры, ее полным рукам и сладострастным складкам на талии, от Александры – к Георгиевскому кресту.
Эта черная птица над нами – плохая примета,
Как разумная мысль в горячем любовном бреду, – пришли вдруг на ум строки Петрарки. "В шторме эмоций ищите якорь разума", – вспомнились следом слова де Рохана.
Джулио потряс головой и поймал первую попавшуюся разумную мысль. "От Александры, выходит, зависит исход острожского дела. А Александра сделала ему женские намеки. Стало быть, судьба острожской ординации зависит теперь от…" Джулио покраснел и невольно огляделся по сторонам. В соседней комнате постанывал Робертино, и эти вздохи вдруг показались ему исполненными совершенно другого смысла. "Так, вероятно, сходят с ума", – подумал Джулио.
Внизу, у парадной двери, зазвонил колокольчик. Джулио от неожиданности вскочил. Услышал, как Робертино, охая, спустился, потом поднялся и постучал в дверь.
– Записка, – сказал Робертино.
Джулио как зачарованный кивнул.
Прием в честь приезда Павел Мартынович, как обычно, устраивал на двести персон. Меньшее количество едоков представлялось Скавронскому несуразным. Да и не любил Павел Мартынович, чтобы парадная зала в доме на Миллионной казалась гостям пустоватой.
– Папа, – сказала Катя, проскальзывая в кабинет. – А где?… Ага, вот! – она подхватила со стола список приглашенных, другой рукой оперлась о плечо мужа. – Ага. Папа, ты идешь пить чай? А где же дипломаты?
– Да ну их! – сказал Павел Мартынович. – В Неаполе надоели.
– Папа, это неудобно. И потом – что за прием без дипломатов? Хотя бы один посланник нужен.
– Эт самое… одного пригласишь – другие обидятся. Давай уж по-семейному.
– А ты пригласи какого-нибудь… необычного. – Катя потрепала Павла Мартыновича по затылку. – Какой ты сегодня… душистый.
– Необычного? – Павел Мартынович сомлел под Катиной рукой. – Перса, что ли?
– Ну, я не знаю… Или героя какого-нибудь…
– Постой, – сказал Павел Мартынович. – Постой-постой… Что мне давеча Безбородько… Помнишь рыцаря с Мальты?
– Рыцаря? – Катя широко раскрыла глаза.
– Ну да, что приезжал за паспорта-ами! – подсказал он, виляя лопатками. – Еще в Неаполе, помнишь? Так он же тут героем стал! А он, кстати, ведь и посол…
– А-а… – Катя зевнула. – Он разве посол?
– Может, его? – Павел Мартынович воодушевился. – Хотя нет, какой он посол? У нас с Мальтою…
– Так ты ведь не хотел дипломатов? – Катя отняла руку от мужнина затылка и потянулась.
– И как мне сразу-то?… – Павел Мартынович заерзал, призывая Катину руку обратно. – А, Тюша? Это будет гвоздь программы!
– Гвоздь? – сказала Катя. – Интересно.
Приглашение от Скавронского поразило рыцаря как гром среди ясного миланского неба. Бал приходился под вечер вторника на Страстной неделе по католическому календарю.
"Через четыре дня… – тупо думал Джулио. – Сегодня, завтра, послезавтра… Неужели она в Петербурге? И в чем идти? Какая все-таки слякоть!…"
Джулио поднес карточку к глазам, провел пальцем по ребру. И внезапно ярко представил Катерину Васильевну. Такой, как увидел первый раз на улочке Неаполя. И словно бы луч того солнца упал вдруг через окно в комнату.
Словно в награду за дни, когда Катин портрет досадно расплывался в памяти, а отдельными воспоминаниями: самовольное ощущение руки в ладони, лавандовый запах, а то независимый взлет ресниц или роза в каштановых волосах – она встала теперь, словно одним махом начертанная то ли по трепетному холсту, то ли по самому дну глазных яблок.
"Нельзя ехать, – думал рыцарь, глядя в вечерний мрак за окном. – Страстная неделя – какие пиры…"
По черному стеклу бегали блики. он приглушил лампаду на стене и сквозь проясневшее стекло разглядел каменную глыбу и пустынный тоннель переулка с одиноким масляным фонарем на углу.
"Тайная вечеря на двести персон… Что за персоны? – ревниво подумал он. – Странствующим и болящим в пост не возбраняется… Я, кажется, и то, и другое…"
Он осторожно провел пальцем по бугристому свинцовому желобку, намертво запаявшему квадратик стекла в дубовый переплет. Постучал карточкой по стеклу.
Так ребенок, втайне ожидая к Рождеству лошадку с изумрудными глазами, умом понимает, что дорого и невозможно. И, подхватив из-под елки наутро носок со сластями, кружит по комнате, счастливо улыбаясь и раздаривая конфеты.
Но если вдруг, по мановению волшебства, мерцает под елкой заветная лошадка… Замерев как вкопанный, он стоит ни жив ни мертв… И долго еще ходит кругами, осторожно приближаясь, не в силах поверить до самой глубины души.
"А вдруг он приехал без нее?" – подумал Джулио и снова поднес карточку к глазам. "Граф Скавронский имеет честь… – разглядел он, наклонив квадратик к неверному свету лампады. – Почерк мужской… Или женский? Если без нее – тогда другое дело… Тогда можно не ехать. То есть наоборот, тогда можно ехать… То есть…"
Джулио опустил руку и прислонился к стене.
"Ну вот и бесы на Страстной неделе… – безразлично подумал он. – Неужели она здесь?"
Швырнув карточку на бюро, Джулио заходил по кабинету, нервно поглаживая запястье раненой левой руки.
"Нельзя. Ни за что! – Джулио остановился посреди кабинета. – Так можно найти миллион причин. Миллион "за", миллион "против"… Миллионная – это в двух шагах…"
– Жюльен! – крикнул он.
В дверь засунулся Жюльен.
– Же ву зан при, – сказал Жюльен.
– Одеваться, – бросил Джулио.
Жюльен отрицательно покачал головой:
– Одного вас не велено…
– И плащ, – сказал Джулио. – Шпагу и плащ.
Через полчаса Джулио обнаружил себя под окнами дома на Миллионной.
Во втором этаже горели три окна.
"Три, – подумал Джулио. – Почему только три? Почему не пять? Или семь?"
Жюльен ошалело ходил поодаль, проклиная больного Робертино, рыцарей и в целом российско-мальтийские дипломатические отношения.
Прислонившись к мокрой коре старого вяза, Джулио сомнамбулически смотрел сквозь решетку голых ветвей на страстно-желтые прямоугольники окон. Он переводил глаза с одного окна на другое и третье, силясь угадать – которое?… В крайнем левом портьеры, распахнувшись внизу, образовывали интимный треугольный просвет, укрытый, правда, кокетливой кружевной гардиной.
"Плохо, что Робертино болеет", – подумал Джулио.
В это время Катя, поднявшись вместе с сестрой после чая обратно к себе, подошла к окну и, откинув портьеру, прислонилась разгоряченным лбом к стеклу.
"Санкт- Петербург, -подумала она. – Боже мой!…"
Александра подошла сзади и, обняв, поцеловала Катю в душистый водопад волос.
– Все сошли с ума, – сказала Катя шепотом в стекло. – Как хорошо!
– Но он же знает, что у тебя ночует сестра, – ответила Александра, горячо и сладко дыша Кате в затылок.
– Разве? – Катя слепо глядела в окно.
– Да ты же его предупредила.
– Нет, мы еще не видались, – сказала Катя.
Она приложила ладони лодочками к вискам и, прильнув, стала вглядываться в заоконный сумрак.
– А-а, – сказала Саша, отстраняясь и заглядывая на Катин профиль сбоку. – Постой, да ты о ком?
Катя повела плечом.
– Я-то о Мартыныче, – сказала Александра и вздохнула.
– Да разве дело в нем? – прошептала Катя.
– Не знаю! – честно призналась Саша.
Катя, протянув назад обе руки, обняла сестру за талию. Александра положила подбородок Кате на плечо и тоже уставилась в заоконную тьму.
– Как фонарик, – сказала Катя. – Вон тот, за вязом. Помнишь, там стоял Ксаверий? А мы все гадали – кто нынче приВЯЗался?
– Ксаверий… – помедлила Александра. – Хм, там стаивали и поважнее…
– А мы все гадали: по ком стоит? Помнишь? – сказала Катя. – А им невдомек, что фонарь просвечивает насквозь… Постой! – сказала вдруг Катя, отшатываясь. – Приглуши-ка свечи!
– Да ну тебя! – дернулась Александра.
Но Катя отодвинулась от окна, задернула портьеру и, развернувшись, прислонилась спиной к простенку.
Александра проворно прошла к канделябру, задула разом все свечи.
Катя между тем снова развернулась и, сделав из портьеры маленькую норку, всунула туда мордочку. Рядом просунулась Александра.
– Ты видишь? – прошептала Катя. – Не может быть!…
– Гриша!… – выдохнула Александра.
Катя не отвечала.
– Огромный! – сказала Александра. – И грустный…
– Он же в Валахии… – сказала Катя. – Постой-ка…
– Приехал! – откликнулась Александра. – Из-за тебя! Для бешеной собаки семь верст не крюк…
Они, разом вынырнув, поглядели друг на друга.
Катя обвела глазами в полусумраке спальню, картины на стенах, балдахин над кроватью и вдруг прыснула.
В это время Джулио, взволнованный чехардой женских лиц в окне, трепетом портьеры, загадочной игрой света и тьмы, вдруг очнулся. Он огляделся, отвалился от ствола, стряхнул с плеча все, что могло к плечу прилипнуть…
