еще… Ты на дату на штампе глянь. Тогда на меня еще никто не покушался. И вообще, я в Литейске был, помогал тебе Литератора ловить. На благо фабрики трудился. Письмо мне туда Боцман-покойничек привез, думал, что-то срочное. А оказалась туфта…
— Как туфта? Брат же при смерти… И ты не поехал навещать своего двоюродного брата ещё тогда. Почему? Оно понятно, мне помогал, а потом же Светлицкий на тот свет отправился, не без помощи Варвары, и дело мы благополучно раскрыли и закрыли. И что?
— Хлопотно это… в Америку так просто не попадаешь, сам знаешь.
— Знаю, а еще я знаю, что Гоша Индия найдет способ попасть в хоть к черту на кулички, хоть на Луну, а хоть и в Штаты… Темнишь ты что-то, не договариваешь…
Я посмотрел на него с напором. Главное, и письмо показал, и не рассказывает.
— Ла-адно, — махнул рукой друг. — Сразу видно — мент, ничего от тебя не скроешь! Слушай, короче… Сержик, братец мой, всегда был, как это сейчас молодёжь придумала говорить, раздолбаем. Подставит и соврет — недорого возьмет. Я хоть и неверующий, но десять раз перекрестился, когда он свалил в эту свою грёбанную Америку.
Вот это да.
— Ты был врагом с собственным родственником?
— Еще чего… Не дорос он до врага моего! Всю жизнь я сопли ему подтирал и слушал его россказни, как он бахвалился, что, мол, сейчас все пучком у него будет и зашибись, надо только подождать ещё чуть-чуть. Сделает все путём и ка-ак взлетит! Знаешь таких, я думаю. А на деле пшик получался. Потому что палец о палец не ударил, чтобы жизнь изменить. В падлу ему было жопу от дивана оторвать. Уж шибко любил красоваться и цену себе набивать, а я-то его знал как облупленного, передо мной-то чего хорохориться было? Тем более, что жил на мои деньги зачастую, — усмехнулся Индия. — Ну и что же. В один прекрасный момент братец так меня достал, что я с ним и общаться перестал, когда он еще в Новоульяновске жил. Особенно когда он с Катькой сошелся — совсем для меня умер. Эта курва ему окончательно мозги промыла. Против меня настраивала, мол, мало я им деньжат подкидываю, как на такое жить, не зашикуешь. На бабки меня все развести пытались. Короче, фуфлыжные людишки — эти мои родственнички, вспоминать противно. Тьфу.
— М-да… Я бы такого тоже не навещал особо. Но все-таки при смерти же… Кстати, где Сергей работал?
— Да нигде… Так, сшибал по мелочи. То одного лоха нагреет, то у другого займет и не отдаст. Так и перебивался. Ему хватало.
— А в США-то как он попал? Это ж ещё суметь надо.
— Так у нас в семидесятые проще стало с эмиграцией. Она уже не приравнивалась к антисоветской деятельности, но все одно — повозиться ему пришлось, — Гоша произнёс это так, будто его такие трудности даже радовали. — Как-никак уезд из страны, один фиг, воспринимался как предательство. Помню, кучу бумаг и разрешений пришлось ему получить. Я своего водителя отправлял его возить по инстанциям, так что хорошо помню. Сам уже с ним не разговаривал и не хотел видеть. Вот шофер мне и рассказывал все эти перипетии. Знаешь, такое ощущение, что задача политработников была в том, чтобы специально палки в колеса пихать и всеми правдами и неправдами мешать оттоку мозгов из страны. Ха! Знали бы они, какой он никчемный, то ни секунды бы не препятствовали.
— Но у него же получилось? Раз он там…
— Ага… Мой балбес не зря слыл вруном, почище Мюнхгаузена. Наплел им что-то про воссоединение с семьей, мол, там его родичи какие-то, даже справку на английском языке где-то достал или подделал, я уж не знаю. И свалил с женой в буржуйский закат, скатертью дорожка…
— И чем же он там занимается? В Америке. Там, чтобы прожить, работать ведь надо.
Перед Гошей я мог не таиться, что знаю о мире за железным занавесом побольше среднестатистического советского гражданина.
— А я почем знаю. Мне этот вопрос вообще не уперся. Жив и ладно… Хотя, какой жив теперь? Вот письмецо прилетело. Кондратий ему в спину дышит. Наверное, вискаря много глыкал, и печёнка отказала.
Он махнул рукой — мол, там ничего хорошего и не жди.
— Слушай… А может, с братцем твоим полный порядок? Вдруг это не Катерина писала? А кто-то другой? Тот, кто прознал о твоих заморских родственничках?
— Да она это писала, к бабке не ходи… — Гоша помолчал, потёр подбородок и добавил веско: — Я ее почерк знаю…
И последние слова Гоша произнес, как мне показалось, с некоторой тоской или даже обидой.
— Откуда?
— От верблюда…
И отвернулся.
— Так, друг ты мой катрановый, говори уже всё как есть. Живо! Мне надо знать, откуда ветер дует, чтобы опасность возможную предотвратить. Дело есть дело. Все версии надо проработать. Если ты помнишь, мы так и не выяснили, кто послал Сухого и почему вообще тебя хотят убрать.
— Ну, родственники-балбесы точно не могут меня заказать. Тяму нет и надобности не имеется.
— Все одно, говори, как есть. Вижу, глазки твои забегали, врешь ведь!
— Да шашни я крутил раньше с Катькой! — выпалил Гоша, будто наболевшее. — Не хотел говорить. Доволен?
— Как это крутил? С женой-то брата? Не по-людски как-то…
— Да с чего с женой-то? У меня работала Катька. Бумажки по линии черной бухгалтерии вела. С цифирью у нее здорово получалось обращаться, — глаза Гоши на миг блеснули, когда он заговорил о прошлом. — Помню, как мы с ней запремся в кабинетике и… А, впрочем, неважно. А потом братец мой на горизонте нарисовался. Наплел ей, какой он важный птах. Мол, Гоша-то у меня на посылках. Та сдуру к нему и переметнулась. Хотя уже на сносях была. Представляешь? Вот хохма была, когда все вскрылось. А когда поняла, что лапшу на уши Сержик ей вешал — поздно было. Попыталась, конечно, ко мне вернуться, даже на ребеночка указала… Дескать, твой, но я ей — от ворот поворот. Она к Серёге обратно проситься пошла, тут уж выбора не было. Тот принял, ему что об стенку горох.
— А ребенок?
— Так ребенка я забрал и воспитал, — голос Гоши стал тихим и глухим, будто доносился из колодца, а глаза заволокло
