поленницу старик торопливо стал рассказывать теперь уже Сане, суетливо, заискивающе, боясь, что не успеет сказать чего-то самого главного:
— На войне, первый раз когда ранило, волочил меня рядовой. Трое суток пёр волокушу, в лесу прятались — немцы кругом. Попали в окружение, но волочит меня. А у меня касательное, голову мне перебинтовал, лицо в крови. Выдохся парень, жалко мне его. Говорю, брось, один вернее уйдёшь. «Нет, товарищ командир!» Потом и его зацепило. Кое-как обмотал ногу и волоком опять. Добрались до своих. А в окопах потом узнал он меня. Усмехнулся и говорит: «Вона как, командир. И враг народа тебе сгодился», а я…
— А что ты от нас хочешь? Чтоб пожалели тебя? — перебила бабка Людмилка, молча наблюдавшая за баталиями. Лицо суровым стало, тёмным. Как лик на иконе.
— Мол, дитя малое. Запутался? Простите? Накося! — Сунула кукиш прямо в лицо старику Арина. — Отрубила бы тебе щас голову. Дак тебя даже ржавой лопатой нельзя… споганить её об тебя… Прости меня, Господи! — заплакала и уселась прямо на траву возле Людмилки.
— Не могу я умереть. — Старик рухнул на колени: — Непрощённый. Проклятый. Не могу! Простите хоть вы, Христа ради… Плохо мне камень этот в себе носить.
— Не-ет, живи, иуда! Ходи пресмыкайся. У каждого прощения проси. Совести хватило приехать сюда. Видно, решил из колодца родниковой воды напиться, куда раньше наплевал! — Катерина брезгливо спихнула ногой с крылечка вынесенный из дома чемоданчик старика. Затянувшиеся «проводы» заканчивались.
Калитка с визгливым скрипом распахнулась и в ограду вошли Света и Стёпка.
Увидев заплаканных старух и приезжего, в неудобной позе согнувшегося над чемоданчиком прямо на земле, фельдшер бросилась его поднимать:
— Вам опять плохо? Вы зачем встали? Что случилось?
— Не трогай его. Руки об него не марай! — сухо ответила Катерина.
— Во-во, — мрачно каркнула бабка Людмилка.
— Вы что? Вы что говорите-то? Что случилось? — непонимающе уставилась Света на такого беззащитного сейчас и жалкого старика, у которого к тому же проблемное сердце.
— Изверг он! Народ наш в кутузку в тридцатые годы увозил. Воронком даже промеж себя его звали. Измывался над людями. Не лечи его, лекарства не изводи. Нашёл, куда прийти! — закричали наперебой соседки, такие милые и добродушные до этого.
И до Светланы вдруг дошло, кто был этот человек. Дёрнулась, чтобы встать, отшатнулась, отпустила руку, на которой пыталась было прощупать пульс. И по тому, как кисть плетью упала на чемодан, и потом и по глазам старика поняла ещё что-то, чему пока и названия не было. Снова взяла эту почти безжизненную руку, вцепилась в пульс и неожиданно властно прикрикнула:
— Тихо всем! — И повторила уже просительно: — Тихо, пульс не слышно.
— Тиха, вам сказали! — цыкнул и Стёпка.
— Успокойтесь, дышите глубже. — И, обращаясь уже к старикам, строго спросила: — Вы что, судьи? Кто вам дал право судить? Когда вы успели разобраться? За час? За два? Нельзя так!
— А тут, знаешь, как было? Тоже несильно разбирались, — буркнул дед Саня.
— А вы снова хотите такого? Не разобравшись, судить тут его вашей улицей? А? — Она глядела то на одну, то на другую женщину. Те молчали.
Старухи присели на лавку в ограде, дед Саня, понурив голову, глядел за палисадник, в улицу. А Света, метнувшись в дом, вынесла воды и из флакончика стала отмерять капли.
— А я не поняла, чо это ты со Светой-то? — неожиданно обратилась к Стёпке баба Катя.
— Нешто сговорил, а, Стёпушка? — подошла к внуку Арина. Степан, подождав Свету, аккуратно притянул её к себе за плечи и, не скрывая широченной улыбки, объявил:
— В общем, мы решили после уборочной свадьбу играть. А вы, это… развоевались.
Баба Арина счастливо разулыбалась на все свои четыре здоровых зуба и прижала к себе внука, умостившись у него где-то под мышкой, а второй рукой — Свету за упругую талию. Катерина, взглянув на троицу, ворчливо подытожила:
— Так и знала. Опять с-под носа увели. Размазня, не парень! Но всё одно радость: фершал в соседях. — Прихлопнула ладонями по бёдрам Катерина.
— А с этим-то что делать? — Людмилка клюкой показала в сторону забытого в какой-то момент всеми старика. Тот, взяв на крылечке чемоданчик, глухо бросил, не поднимая головы:
— Пойду я. — И, обращаясь к молодым, выдохнул: — Пусть у вас всё сладится.
— Иди, иди, кровопивец! Не надо нам твоё благословенье! — крикнула вдогонку Арина.
— Не надо! Зачем вы так! — расстроилась Светка. Ей казалось, что всё село сегодня должно радоваться их решению.
— Нелюдь он, — огрызнулась Катерина.
— Но вы-то — люди! Больше полвека назад всё это было! Да разве мы сейчас здесь, со своей колокольни, сможем что-то понять? Да он и не доедет никуда. Понимаете, из дома своего, с родины, не доедет?! — наступала на стариков фельдшер.
— Может, это и хорошо, помереть на родной земле… — Приезжий устало поставил на землю чемоданчик. — Поди пойми, кто прав, кто виноват тогда был? Мечтал я — приеду домой, упаду на эту землю, прощения попрошу. К людям брошусь, поговорю. В Ингоду зайду. Снилась она мне. Бежит, искрится, вроде разговаривает. Весёлая такая. Казалось, забреду в Ингоду, умоюсь, попрошу: «Унеси мои грехи», она и унесёт… Только, видать, нет у меня родины. — Голос его стал совсем глухим, еле слышным. — Испоганил я её. И дома нет. А вы, — обращаясь к Светке, в первый раз прямо взглянул ей в глаза, — живите. Берегите друг друга. Дороже этого ничего в жизни нету.
Бегущая мимо калитки Ленка, с толстенной почтовой сумкой, весело крикнула стоящим в ограде людям:
— Драсьте!
— О, внучка-то, хорошо, что не зна… — начала было Арина и поджала язык. Даже закрыла рукой рот. Катерина сердито шикнула, строго глянув на соседку, и та виновато опустила голову.
Девчонка остановилась, уставившись на Катерину серыми глазищами, и живо переспросила:
— Чья внучка?
Крутнулась на своих каблучках, лицом к Людмилке, только платьице метнулось:
— Чья внучка, спрашиваю?
Молчали бабки, опускали глаза.
— Как «внучка»? — Света придержала девчонку за запястье. — Чья? Баб Катя? Баб Арина? И вы… не сказали ему, что у него тут внучка?
— Чья внучка? — как вкопанная, остановилась Ленка, вглядываясь в старика.
— Моя? Моя? — приезжий захватал воздух сероватыми губами.
— Это кто? Мой дед? — Ленка снова крутнулась, чтобы поглядеть на каждого из стариков: — Мой родной дед? Что вы молчите-то?
— У тебя бабушку звали Катерина Прокопьевна? — неверяще переспросил старик.
— Да… Я ничего не пониманию. Баба Катя говорила мне, что мой дед в войну погиб. — Ленка тронула запястья старика, не отводя от него своих огромных глазищ, словно пыталась убедиться в правдоподобности этих рук.
— Живой я остался. — И старик тоже
