– От них мы зла не видели, – возразил князь Арсен.
– А что хорошее видели мы от них? – в свою очередь повысил голос царь, – Они держат в Тбилиси свой гарнизон, они сдирают бесчеловечные налоги, они отправляют нашу конницу на войну с кушанами, они похищают наших девушек и юношей для своих дворцов и гаремов! Ну что хорошего видели мы от них? Они обращаются с нами, как со своими безответными подданными-Все больше воодушевляясь, царь поднялся. – Нам нужна свобода. Мы должны спасти нашу страну, нашу честь, нашу независимость! А для этого мы должны идти вместе с армянами!
Царь говорил горячо, убежденно. Слова его проникали князьям в самое сердце, обуревавшие их сомнения рассеялись.
– Правильно! Истину сказал царь! Пойдем с армянами! Перс – наш общий враг!
– Не будет у нас мира с персами, пока мы не свободны! – вновь повторил царь. – Они и сами не угомонятся, пока мы будем зависимы.
Слова старого полководца убедили князей. Они поднялись и последовали за царем в храм, где духовенство должно было составить ответ на послание Азкерта, требовавшего отречения от веры.
Ответ этот гласил: «Не отрекаемся мы от веры своей!», – иными словами: «от родной страны»…
В храме было полно народа. Яростный гул прокатился по толпе, когда патриарх Иверии вновь огласил указ Азкерта. Народ не присутствовал на совещании во дворце, но решительно и без колебаний высказался против отречения.
– Не отречемся от своей родины, от своей свободы! – слышались восклицания. – Хватит и того, что они сидят у нас на шее!.. Пишите: родины не отдадим!
Патриарх вновь обратился к царю, к князьям и к народу:
– Согласны отвергнуть указ? Клянетесь стоять до конца?
– Согласны!.. Клянемся! – гремел народ.
Царь поднял руку в знак одобрения и повелел приступить к составлению ответа.
Когда выходили из храма, князь Вазген сказал с громким смехом, стараясь, чтобы царь услышал:
– Посмотрим, как вы будете защищать от персов Ворота Аланов!
Удар был нанесен метко. Царь обернулся к Вазгену:
– Правильно, князь! Но ешс большие полчища гуннов и алланов хлынут в Иверию, если мы останемся одни!
Однако, несмотря на этот отпор, многим иверским князьям в словах Вазгена послышалось зловещее предсказание.
И угроза и предупреждение имели под собой реальную почву.
Спустя два дня царь передал сепуху послание к Вардану Мамиконяну. Он сообщал, что иверы готовы сопротивлятсля указу Азкерта рядом с армянами и помогут им всеми доступными средствами.
Сепух был сильно удивлен, когда увидел бдэшха Ашушу, весело беседующим с царем и князьями.
«Вот умница!» – вновь мелькнуло в голове у посла.
Уже светало, когда перед глазами Гюта, Кодака и Хосрова в туманной дали показались дымки города Нюшапуха. Маленькие плоские глинобитные дома его напоминали тесно уложенные груды кирпичей. Но вот суровую наготу пустыни сменили зеленые тополя, подымавшие свои вершины к небесам. Путники уже подъезжали к городским воротам, когда оттуда вышел караван желто-красных верблюдов; мерно раскачивая тюки с товарами, верблюды прозвенели своими бубенцами и прошли.
Путники въехали в город, и тотчас их обоняния коснулся тяжелый запах грязного жилья, смешанный с дымом и пылью. Мальчишки месили грязь во дворах; перед домами сидели как бы застывшие старики с больными глазами; проходили женщины, одетые в черные от сажи и грязи лохмотья, почти голые маленькие девочки с красивыми большими глазами и молодые девушки со сморщенными, усталыми лицами…
Миновали базар, который лежал посреди города, весь в пыли, в грязи, заваленный падалью. Густой дым поднимался от неугасимого огня жертвенников. Такой же горьковатый дым струился и из-за почернелых дверей капищ; изнутри доносились гнусавые напевы жрецов и фанатические выкрики, вырывавшиеся из хриплых глоток молящихся.
– Где находится дворец Михрнерсэ? – спросил Гют у Хосрова.
Хосров не ответил. Он, очевидно, уже пришел в себя после дорожных унижений, к нему вернулось чувство превосходства и ощущение власти Гют обратился с тем же вопросом к поровнявшемуся с ними конному сипаху. Тот указал на просторное здание из необожженного кирпича в возвышенной части города.
– Я тебе еще покажу, свинья ты этакая! – угрожающе бросил Гюд Хосрову и, пришпорив скакуна, оставил Хосрова позади, что было для перса унижением.
– Исчадие Аримана! – пробормотал себе под нос Хосров, втягивая голову в плечи.
Он попытался догнать и опередить Гюта. Но это было трудно. Когда же Хосров все-таки поравнялся с ним, Гют хлестнул наотмашь его коня, тот метнулся в сторону, и Гют опять проехал вперед. Через несколько мгновений оп с Кодаком и своими телохранителями достиг дворца Михрнерсэ.
Стража преградила им путь.
– Посольство из Армении! – сказал Гют. Начальник стражи окинул Гюта взглядом и понял, что перед ним человек высокого сана.
– Имей снисхождение, государь! – проговорил он. – Азарапет здесь не принимает. Помещение для гостей – рядом.
– А этот гонец-перс будет принят здесь? – спросил Гют, указывая на Хосрова.
Начальник стражи замялся и сказал вполголоса:
– Персидских сановников он принимает… Таков приказ, господин…
– Ладно! – сказал Гют. – Проводи меня в помещение для гостей.
Вышел хозяин постоялого двора, оглядел Гюта, униженно склонился перед ним и пригласил войти:
– Дом принадлежит вам, приказывайте!
Гют взглянул в сторону дворца Михрнерсэ и увидел, как низко склонилась стража перед Хосровом, как подхватили его коня, как, высвободив ноги Хосрова из стремян, ему бережно помогли спешиться, как, поддерживая под руки, его ввели во дворец, – и все так осторожно, словно он был сделан из тончайшего фарфора.
Несмотря на свой невзрачный наружный вид, выложенное из необожженного кирпича здание внутри оказалось нарядным, пышным и благоустроенным. За сводчатым входом открывалась вторая дверь, и лестница вела в сад, вокруг которого были расположены малые и большие покои с балконами. Невысокие двери были украшены цветными изразцами.
Гюту и Кодаку, так же как и их телохранителям, отвели отдельные помещения. Слуги толпились в дверях, ожидая приказаний. Все проявляли вежливость, не лишенную оттенка угодливости и раболепства.
Гют умылся, приказал телохранителю подать ему новую одежду из узорных шерстяных тканей, переоделся и уселся на подушку, опираясь на другие, подложенные ему за спину.
Подали яства и вино. Но Кодак не стал есть вместе с Гютом: здесь их роли уже определились: Кодак, как подчиненный, не имел права сидеть за одним столом с князем; соблюдать это правило было необходимо. Поэтому Кодак отказался от завтрака: он заявил, что сможет дотронуться до еды лишь после нахарара. Но в комнату он вошел и уселся на корточках у самой двери, перед Гютом. Хозяин и слуги намотали себе это обстоятельство на ус и стали прислуживать Гюту с еще более глубоким почтением.
Их бесшумная беготня взад и вперед привлекла внимание остальных постояльцев – князей и вельмож из Междуречья, Индии, Греции и нагорий Кавказа, пестрота одеяний которых придавала постоялому двору живописность.
Гют закончил завтрак, приказал вызвать хозяина и спросил, кто должен доложить Михрнерсэ о его прибытии.
– Я вызову распорядителя приемов, – предложил хозяин.
– Хорошо, что эта собака раньше нас попала во дворец! – сказал Кодак.
Гют вначале не отозвался, но потом, передумав, недоверчиво переспросил:
– Почему?
– Он первым пожалуется Михрнерсэ, и тот разъярится. А потом, прочитав ответное послание, рассвирепеет еще более!
– И ты с этой глупой головой надеешься быть принятым во дворце?
– Вот уже тридцать лет, – не гневайся, – как я нахожусь при марзпане и служу ему этой глупой головою.
– А знаешь, что сделается с тыквой, если ее тридцать лет держать в погребе?
Кодак быстро взглянул на него и невозмутимо ответил:
– Тыква сгинет, господин. Но я-то говорю не о тыкве, а о голове Кодака! Если б мы… – продолжал он спокойно и медленно, как бы размышляя вслух, – если б мы подоспели в первую минуту ярости Михрнерсэ, о почетном приеме нельзя было бы и мечтать. А так он полает, полает, и пока мы подоспеем, он уже будет только ворчать… А это не опасно!
– Нет, оказывается, голова у тебя не такая уж глупая! – смеясь, сказал Гют.
– Дворцовая голова! – не без гордости сказал Кодак. – Что же касается тыквы, то она произрастает на огороде.
Старик был намного умней и хитрей, чем казался на первый взгляд. Он намеренно напускал на себя простоватость: чтобы скрыть свою проницательность.
Вошел пышно разодетый посланец азарапета Персии. Он церемонно приветствовал Гюта и, придав серьезное выражение своему красивому юному лицу, с полуулыбкой сообщил:
– Азарапет не может принять вас сегодня. Приказано передать, чтоб вы ждали приглашения.
– Причина? – не скрывая возмущения, спросил Гют. Посланец сурово и сдержанно ответил:
