Так Мих все понял. Заметил и еще кое-что. У крохотной печи с открытой решеткой сидела темная фигура, завернутая в плащ, а рядом с ней стопка листов. И, судя по яркому пламени, бумаге была уготована скорейшая расправа.
Дернулся Черный от удара орка, поколебался совсем чуть-чуть, взгляд на листки уронив, но все же рванул к окну. Но его нерешительности стало достаточно, чтобы серой тенью ворвалось внутрь нечто, уже у самой стены врага схватившее и отшвырнувшее в сторону. Кувыркнулся Черный, вскочил на ноги и стал напротив Меркулова, окно загораживающего. Тут уже и сам полицмейстер внутрь вбежал, выставил пистолет в сторону злоумышленника да стал стрелять.
Многое в своей жизни орчук видел, но подобной прыти — никогда. Тем более сказал бы кто, что ежели постараться, то можно от пули увернуться… Таких брехунами обзывают и под ноги плюют. Но все же глаза не врали. Едва только револьвер на Черного уставился, бегом с места тот бросился — сначала на спинку кровати наступил, потом двумя шагами по стене пробежал и, падая уже, перевернулся в воздухе близ Меркулова. Хозяин не зевал, пнул противника в грудь, точнее, попытался, но извернулся неприятель, вскользь удар пришелся. Схватился с Витольдом Львовичем, вернее, так Мих предполагать только мог, ибо замельтешило в глазах, аж тошно.
И Николай Соломонович, к тому времени два раза выстреливший, к ним поспешил, обходя сбоку Черного и давая остальным филерам проход. Будь Мих ростом пониже, так и не увидел всей трагедии, разыгравшейся дальше. Дверь-то облепили со всех сторон, да вот только стрелять никто теперь и не думал — не ровен час, в Меркулова попадешь. Тем более видно в общем мельтешении: одерживает пристав следственных дел верх, все больше ударов пропускает Черный, все реже удается ему увернуться. Да забыли про коварство последнего. Уступая в поединке, шаг за шагом разворачивался злоумышленник, и вдруг в один миг будто специально под удар подставился. Прямо в лицо, точнее, в маску кулак Витольда Львовича пришелся. Загудели одобрительно филеры, прямо как мальчишки, свободнее выдохнул Николай Соломонович, а Черный отправился в недалекое путешествие на пол. Только тут странное и произошло.
Кулачная наука для Миха никогда трудной не была, замысловатостей в ней не особо много. Либо бей, либо бит будешь. Коли уж хлестнули тебе хорошенько по физиономии, то будь добр, упади. Ежели не сильно втемяшили, головой отряхни, мутным взором округу обойди, а уж потом поднимайся, чтобы дальше получить. По крайней мере, всегда так было. Но у Черного наука своя была, неправильная, невыверенная. Тот, влекомый силой удара, вдруг как гуттаперчевый болванчик оттолкнулся руками, потом, перевернувшись, ногами добавил и выдал такое сальто-мортале, что, приземлившись, очутился аккурат за полицмейстером. Ахнуть никто не успел, только Меркулов на пару шагов дернулся, но Черный упреждающе развернул в его сторону Николая Соломоновича, будто куклу тряпичную. Одной рукой он обхватил шею Его высокородия, а в другой невесть откуда взявшийся кинжал прижимал к шее полицмейстера.
— Револьверы опустить.
Никогда прежде не слышал Мих подобного голоса. Негромкий, бесцветный, как вода, неживой. Без говора, будто всю жизнь Черный в Моршане провел, но вместе с тем понятно, что нездешний. Чужой, одним словом, и своей бесчувственностью отталкивающий.
— Опустите, или полицмейстер умрет.
Медленно и неохотно послушались злодея филеры, а вместе с ними Витольд Львович. Было видно по Меркулову, что хочет он броситься на обидчика, но не решается. И Черный это понял.
— Не пытайтесь, титулярный советник. Я успею зарезать полицмейстера прежде. Отойдите от окна.
Орчук к тому времени подле самой двери стоял, потому заметил, каким злым стало лицо Меркулова. Никогда господина таким не видел. Желваками играет и чуть ли не зубами скрежещет, но делать нечего. Стал медленно полубоком уходить в сторону замолчавших филеров, походивших на отару овец, увидевших волка. А Черный теперь, напротив, к окну подходит. На остальных и не смотрит даже, не беря в расчет, а с господина взора не сводит. Хотя, не видно глаз за маской, но голова в сторону титулярного советника повернута.
Так и двигались полушагами: медленно, степенно, аккуратно ступая на половицы. Будто в зеркало смотрелись, стараясь движения друг друга повторять. Понятно, Черному затруднительнее это дело — перед собой толкает Его высокородие. Да все несподручно, не с руки, Николай Соломонович ведь повыше пленителя своего будет. Так и танцевали бы дальше, да вдруг полицмейстер, точно споткнувшись, полетел вперед, аккурат на Меркулова, а следом звон стекла раздался. Только потом понял Мих, что Черный специальным образом толкнул Его высокородие, а сам в окно сиганул.
Заговорили почти одновременно снаружи револьверы, а орчук в который раз порадовался предусмотрительности господина. Ведь сам полицмейстер, который сейчас с пола только на ноги становился с помощью Витольда Львовича, хотел всего пару людей оставить.
Наступившая следом тишина оглушила, ударила по ушам, будто пушка ядром разродившаяся. Потому голос Меркулова, который уже подле развороченной рамы стоял, прозвучал пугающе:
— Не стрелять! — И был таков. То бишь как стоял, так и выпрыгнул наружу.
Несколько филеров, самых бойких, бросились к лестнице, чтобы перехватить Черного, а Мих, напротив, внутрь протиснулся, бережно полицмейстера, шею потирающего, оттеснил да к проему примерился. Тесновато, конечно, но быстрее пути внизу оказаться нет. Люди в засаде еще револьверы перезаряжали, потому выбрался кое-как наполовину из окна, потом ногу перебросил, другую, да и спрыгнул. Филеры сначала вздрогнули, но, поняв, что это за дура приземлилась, поспешили дальше пистолетами заниматься. Зачем, спрашивается? Даже Витольда Львовича почти не видно, несется серым пятном вперед, а уж Черного и подавно.
Да только и Мих в беге поднаторел. Вот и теперь шаг, второй, третий сделал — и уже летит подобно локомотиву, единственно, что паром не дышит да рельсов впереди нет. Но на пути у орчука лучше не становиться — задел случайно палку, на которой веревка для сушки белья натянута — только треск послышался; ненароком плечом коснулся стены следующего дома — песок кирпичный посыпался. Не бежит Мих — мчится, как лошадь, на волю пущенная, хотя как раз свободы действий сейчас орчуку недоставало. Места и пространства маловато, возможности нет развернуться, приходится себя сдерживать.
Но кончились дворы, выскочил орчук в проулок, чуть в стену не впечатавшись, заозирался. Справа, по всей видимости, Солоновка, но до нее еще добраться надо. Путь неблизкий, а фигур не видать. Слева же, в двух шагах, Краснокаменка. Только странно: ни Подберезкина нет у угла, ни еще одного филера, сюда же приставленного. Только… ботинок.
Похолодело у Миха внутри. Несколькими большими
