В этот момент я понимаю, что держу в руке бутылку «Мейкерс Марк», и делаю самое разумное в данных обстоятельствах: бью донышком об угол дома миссис Г., воздеваю зазубренную стекляшку над головой и, заправленный дешевым виски и неразделенной любовью, устремляюсь в атаку, завывая, как баньши.
Фигуры в черном бросаются врассыпную. Карлос сваливает первым. Номер третий и в этой ситуации демонстрирует свою заторможенность и тупость. Я тычу своим импровизированным орудием ему в плечо и пускаю кровь. Он вопит как резаный.
– Вот дерьмо, вот дерьмо, – повторяет и повторяет второй, и я делаю выпад в его сторону. Он отпрыгивает. Я бью наотмашь и цепляю бедро. – Карлос! – взвывает он. – Карлос, какого черта?
Я взбешен. Я в ярости. Я пьян и зол, и мне осточертело быть в этой игре в жизнь ковриком, о который все вытирают ноги. Я атакую Тупого Раззяву. Наступаю на Орущего Кренделя. Меня не остановить, и спасает их только то, что драчун из меня пьяного еще хуже, чем из меня же трезвого. Да и огонь мешает сосредоточиться.
Два придурка наконец вырываются из зоны моей слепой ярости и несутся по темной улице вслед за исчезнувшим уже из виду Карлосом. Я еще тычу в их тени бутылкой и выкрикиваю облеченные в непотребную форму угрозы, но потом начинаю понимать, что моя собственная голова вопит от боли, а в нос бьет какая-то жуткая вонь.
Я отшвыриваю разбитую бутылку и скачу по улице, вытряхивая и давя тлеющие угли в расплавленных волосах.
– Черт! Уууу, черт, черт…
Надо же, сам затупил. Хлопаю отчаянно по голове, и жар вроде как ослабевает. Я стараюсь отдышаться и постепенно начинаю осознавать последствия своего криминального кутежа. Я пьян. Я спалил едва не все волосы. Мои руки в черной саже и свежих волдырях. Все болит, да так сильно, хоть вой.
Черная кучка на тротуаре наконец-то мычит, возвращаясь к жизни.
Я подхожу ближе и переворачиваю незнакомца на спину.
Вот те на – это же мой сосед, Джейсон Джонс.
– Ты какого хрена шатаешься посреди ночи? – спрашиваю я.
Прошло минут десять. Мне удалось затащить Джонса к себе домой и посадить на цветочный диванчик миссис Г., приложив один пакетик со льдом к его голове, а другой – к ребрам слева.
Левый глаз у соседа уже наполовину заплыл, и повязка на голове дает основание предположить, что сейчас его били не первый раз за день.
– Ты что, на хрен, идиот? – осведомляюсь я. Адреналиновый кайф уходит. Я расхаживаю взад и вперед перед кухонькой, снова и снова щелкаю зеленой резинкой и жалею, что не могу, как змея, выползти из собственной кожи.
– Ты какого черта сделал с волосами? – хрипит Джонс.
– Мои волосы пусть тебя не волнуют. А вот ты чего тут разгуливаешь? Да еще весь в черном… Ниндзя из пригорода изображаешь? Своего домашнего шоу мало?
– Ты про репортеров?
– Это ж каннибалы.
– Подходящая аналогия, учитывая, что я – один из них, а они сейчас кормятся за мой счет.
Я хмурюсь. Настроение паршивое, и мне наплевать на какие-то там подходящие или неподходящие аналогии.
– Так какого черта ты здесь делаешь? – снова спрашиваю я.
– Ищу тебя.
– Зачем?
– Ты сказал, что видел что-то в ту ночь, когда пропала моя жена. Мне нужно знать, что именно ты видел.
– А снять трубку и позвонить не мог?
– Тогда бы я не видел твоего лица и не смог бы определить, говоришь ли ты правду или нет.
– Можешь сколько хочешь пялиться мне в глаза – один черт не угадаешь, вру я или нет.
– Давай попробуем, – спокойно предлагает он, и что-то в его заплывшем глазу беспокоит меня даже больше, чем три напавших на него мордоворота.
– Ну да? – Я стараюсь закосить под мачо. – Если ты такой крутой, то почему мне пришлось гонять этих громил, а потом отдирать твою задницу от тротуара?
– Они напали сзади, – вздыхает он, поправляя пакетик со льдом. – Кстати, кто такие? Твои приятели?
– Так, парочка местных, пронюхавших, что в их районе живет сексуальный преступник. Приходи завтра в это же время и на это же место – может, успеешь увидеть тот же спектакль.
– Жалеешь себя? – тихо спрашивает он.
– А то.
– Потому и напился.
– У меня еще пузырь есть. Хочешь?
– Не пью.
Не знаю, почему, но меня это цепляет.
– Не пьешь, не куришь, делаешь что? Не пьешь, не куришь, делаешь что?
Джонс смотрит на меня с любопытством.
– Господи, – взрываюсь я, – это ж Адам Ант[20]. Из восьмидесятых. Ты где рос? В лесу?
– Вообще-то, в подвале. И ты слишком молод, чтобы помнить восьмидесятые.
Я небрежно пожимаю плечами, с опозданием понимая, что сболтнул лишнее и выдал себя.
– Знакомая была. Большая фанатка Адама Анта.
– Та, которую ты изнасиловал? – спокойно спрашивает он.
– А ну-ка заткнись! Заткнись на хрен. Осточертело. Все такие умные, все про меня всё знают, в том числе и про мою долбаную сексуальную жизнь… А было совсем не так. Понял? Было. Совсем. Не. Так.
– Я читал, – продолжает сосед тем же монотонным голосом. – У тебя был секс с четырнадцатилетней девчонкой. По закону, это изнасилование. Вот так оно и было.
– Я любил ее!
Он смотрит на меня.
– У нас было что-то особенное. Не просто секс. Она была нужна мне, а я – ей. Никому больше не было до нас никакого дела. Это и есть особенное. Это и есть любовь.
Он смотрит все так же.
– Да, так вот! Любовь не выбирают. Ты влюбляешься, и все тут. Просто и ясно.
Сосед наконец открывает рот.
– А ты знаешь, что большинство закоренелых педофилов приобрели первый сексуальный опыт со взрослым, когда им не было еще пятнадцати?
Я закрываю глаза.
– Да пошел ты! – говорю устало. Нахожу на стойке вторую бутылку «Мейкерс Марк» и начинаю вытаскивать пробку, хотя и чувствую, что больше не надо, что меня уже тошнит, да и не хочется.
– Не надо было тебе ее трогать, – продолжает сосед. – Любовь – это сдержанность, ограничение. Любовь – если бы ты дал ей вырасти. Любовь – если бы ты не воспользовался одиночеством и ранимостью школьницы. Любовь – если бы ты стал ей другом.
– Знаешь, можешь возвращаться и полежать на тротуаре, держать не стану. Пусть тебя спасает кто-то другой, – говорю я.
Но он еще не закончил.
– Ты соблазнил ее. Как? Наркотики? Алкоголь? Сладкие речи? Ты думал об этом. Планировал. Ты старше, и на твоей стороне были зрелость и выдержка. Ты выжидал – и взял ее в нужный момент. Ей было из-за чего-то одиноко и грустно, а ты оказался на месте. Погладил по спине. Предложил глоточек. «Совсем чуточку. Капельку. Поможет расслабиться». Наверное, ей было не по себе. Наверное, она просила тебя остановиться…
– Заткнись, – предупреждаю я.
Он только кивает.
– Ну конечно. Она просила тебя остановиться. Но ты не слушал. Ты продолжал. Трогал ее. Гладил, ласкал. Что она может? Она сама не понимает, что чувствует. Ей и хочется, чтобы ты продолжал, но, с другой стороны, хочется, чтобы ты остановился. Она понимает, что это нехорошо, неправильно. Ей неуютно, ей не по себе…
Я прохожу комнату в три шага и бью его с размаху по лицу. Получается неожиданно звонко. Голова у него дергается. Кубики льда рассыпаются по диванчику. Он медленно выпрямляется, задумчиво трет подбородок, собирает лед в пакет и снова прижимает ко лбу. Потом смотрит мне в глаза, и я невольно ежусь от того, что там вижу. Он остается на месте, словно ничего и не случилось. Я тоже.
– Расскажи, что ты видел ночью в среду, – говорит он негромко.
– Машину. Ехала по улице.
– Что за машина?
– Такая, с кучей антенн. Может, из автосервиса. Вроде бы темный седан.
– Что ты сказал полиции?
– Что ты хрен долбаный. Что пытался сдать меня, чтобы спасти собственную шкуру.
Он смотрит на мою голову, руки, плечи.
– Что ты жег сегодня?
– Что хотел, то и жег.
– Коллекционируешь порно, Эйдан Брюстер?
– Не твое дело!
Джонс кладет пакетик со льдом. Встает. Я отступаю. Сам не знаю, почему. Эти глубокие темные глаза в синюшно-кровавых провалах… Бог знает, что там, в них. Ощущение дежавю. Как будто я уже видел эти глаза. Может, в тюрьме. Может, у того, первого, что измолотил меня в кровь. Только теперь до меня доходит, что этот мой сосед… в нем есть что-то нечеловеческое.
Джонс делает еще шаг вперед.
– Нет, – слышу я свой выдох. – Не порно. Любовные письма. Личные записки. Говорю тебе, я не извращенец!
Он оглядывает комнату.
– Компьютер есть, Эйдан?
