«Глупое? Может быть, — словно соглашалась она. — Разве это так уж важно сейчас?» Она валилась на бок, вытягивала все четыре лапы в белых гольфах и прикрывала глаза.
Действительно, важно было другое: чувство разделенного одиночества в эту бесконечно долгую и смутную ночь. Стоило мне подняться, как теплый хвост снова вплетался в мои шаги.
Так мы бодрствовали до рассвета. К утру жар у малыша спал, — я чувствовала по влажному лбу. Он заснул. Термометр я не поставила — боялась разбудить. Осторожно уложив Антошку, я легла сама, с удовольствием вытянула непослушные и гудящие ноги и благодарно погладила кошку. Борька на секунду замерла под рукой и, мягко выскользнув, ушла в сторону кухни.
Проснувшись, я увидела ее, как и три года назад, на коврике возле своей кровати. Кошка спала, вытянув во всю длину усталое тело, и не шелохнулась. Лапы лежали на моих шлепанцах. Передние — на левом, задние — на правом.
Осторожно, чтобы не разбудить, я перешагнула через нее и босиком вышла из комнаты.
VII
Котят, которых Андрей надежно пообещал одноклассникам и обиженной им Юле, мы от Борьки не дождались. С годами выяснилось, что на совести Дашки не только голосовые связки кошки, но и многое другое.
Она оказалась домоседкой и совсем не искала кошачьего общества. Порой, правда, Борька выходила на лестничную площадку. Глухая, не очень понятная ей самой тоска заставляла кошку спуститься вниз, а иногда и выйти в заросший сиренью палисад. Она прижималась к стене или штакетнику и трусовато наблюдала за жизнью суматошного двора. С кошками общего языка Борька не искала, а от котов отворачивалась с целомудрием монахини. Излишне нахальным попадало по усам. Защищалась Борька молча, без женских жалоб и сетований, поскольку была безголосой и никого не могла призвать на помощь. Там, под кустом сирени, мы и находили ее, сердитую и взъерошенную. Выпустив во двор, старались не забывать: Борька совершенно не умела ориентироваться.
Зато слух у нее был отменный. Всех своих она узнавала издалека по шагам. Заметив это, я не поверила себе. Несколько дней терпеливо приглядывалась и однажды вечером, когда Борька внезапно заспешила к двери, крикнула:
— Андрей, открой дверь, папа идет.
— Никого там нет, — недовольно буркнул сын, выглянув в коридор.
— А я говорю, есть. Хочешь, поспорим?
— Ага! Ты в окно увидела! — возмутился он.
— Ты же видишь, я сижу с книгой и не вставала с дивана. Так как? Спорим или нет?
В эту минуту в дверь постучали.
— Действительно папа, — Андрей с удивлением смотрел на отца, а отец не мог понять, чем поразил сына.
— Мам, а как ты догадалась?
— Это не я, это Борька, — и я рассказала все. Борька слышала знакомые шаги уже со второго-первого этажа, шла к двери и садилась лицом к порогу. Вот только дверь не умела открыть — надо было поворачивать ключ в замочной скважине.
— Чудеса да и только, — фыркнул папа. Я обиделась.
— Ты же сам говорил, что кошку, как собаку, можно обучить многим премудростям. Видишь, она и самостоятельно может что-то освоить.
Авторитет кошки в Андрюхиных глазах заметно возрос. Но полностью избежать собаки в доме мне не удалось. И виной тому, как ни странно, стала сама Борька.
VIII
Закончились зимние каникулы. На площадках мусоросбора сиротливо лежали елки с обрывками пестрой елочной мишуры. Обычно дети втыкали их в сугробы, и во многих дворах зимние аллеи стояли до оттепели. Но эта зима выдалась малоснежная, и елки сразу легли одна к другой перед последней дорогой.
День в редакции начался шумно. Готовилась большая передача, и в маленькой комнате негде было повернуться. В коридорах, кинозале, дикторской — всюду распевались и разминались участники самодеятельности.
Наконец, — уже около трех часов дня, — их попросили в павильон, и в редакциях наступила рабочая тишина.
И тут позвонил сын.
— Мам, — сказал он коротко.
— Что случилось?
— Ничего особенного, не пугайся, — за просительно-виноватой интонацией явно прочитывалось что-то восторженно-радостное. Установил школьный рекорд, но при этом порвал штаны, — первое, что мне пришло в голову.
— У меня сегодня секция.
— Я знаю.
— Ты придешь домой и можешь испугаться. Дома у нас лежит собака.
— Какая собака?
— Наверно, наша, я тебе потом объясню.
— Только собаки мне не хватало, — пробормотала я растерянно, отодвигая телефон. Сотрудники весело смеялись. Все они были старше меня и давно прошли собачий этап в воспитании сыновей. Посыпались вопросы, затем советы.
— Выбросьте, пока сын в секции.
— Отдайте мужу, пусть отвезет куда-нибудь.
— Держите. Что, не прокормите, что ли?
Самый мудрый совет дал наш редакционный режиссер.
— Я бы на вашем месте, — сказал он, протирая очки. Должно быть, он специально снял их, чтобы не видеть меня в этот момент. — Я бы на вашем месте засунул собаку за пазуху и отвез Нине Ивановне в подарок за кошку.
— Скорее в отместку за кошку, — язвительно поправили его.
В отместку не годилось — с кошкой мы ладили и благодарили случай, который привел ее в наш дом.
Смех смехом, а дома ждала меня собака, невесть чья и невесть какой породы. А сын учился уже в десятом классе, и разговор с ним предстоял непростой, тем более что площадь у нас стала шире, и он занимал отдельную комнату.
Открывая дверь в квартиру, я не услышала ни шагов, ни шороха, ни лая. Включила осторожно свет. Мне все казалось, что я вот-вот наступлю на чей-то хвост и из-под ног с визгом выскочит щенок. Но встретила как обычно меня только Борька. Она подождала, пока я разденусь, понюхала сумку с продуктами, распушила хвост и вместе со мной двинулась на кухню. У входа в комнату Андрея кошка нервно повела ушами. Я нажала кнопку выключателя. В дальнем углу на старом Антошкином одеяле лежала рослая овчарка. Передние лапы были высоко перебинтованы. Собака не сводила с меня настороженных глаз. «Вот и засунь такую за пазуху», — вспомнила я совет услужливых сотрудников. Я подошла поближе. Борька осталась у двери. Собака силилась подняться и не могла.
— Да лежи уж ты, лежи, — вздохнула я с жалостью и отступила назад. Она благодарно и влажно повела глазами и опустила голову на пол рядом с перевязанными лапами.
«Ну и везет нам на несчастных животных», — качала я головой. Борька сочувственно помахивала хвостом.
Андрея домой несло как на крыльях.
— Видела? — Конечно, он и не надеялся прочитать радость в моих глазах, но на что-то он все-таки надеялся. Начать упрекать и выговаривать было неблагоразумно. Наскоро смахнув со лба не то снег, не то пот, Андрей сел перед собакой на пол. Та дотянулась до его ладони и нежно лизнула ее розовым языком.
— Расскажи теперь по порядку, — попросила я. — Чья она?
— Не знаю. Мы нашли ее.
— Но ведь это овчарка. Она не может быть ничьей.
— Конечно, — с сожалением вздохнул сын. — Мы шли из школы — я и Олежка Козин. Мимо больничного забора. А там, за забором, собака лежит на снегу, и кровь кругом. И следы красные от самых ворот, метров двадцать. Ну мы и пошли к ней. Думали, не подпустит. А она ничего. Ты меня извини, мам, но я у тебя еще деньги взял, два рубля.
— Причем здесь деньги? — не поняла я.
— На такси. Мы с Олежкой ее к ветеринару возили. Она же совсем без сил и не ходит. Кто-то ей ноги перебил. Ну что ты так смотришь на меня?
— Как?
— Осуждающе.
— Ты считаешь, что я должна радоваться?
— А ты считаешь, что я должен был ее бросить там, на снегу? Ты же спасала когда-то Борьку?
Так Борька оказалась виноватой в том, что снова очутилась под одной крышей с собакой.
Возразить сыну я не рискнула. Что я могла возразить? Да он и сам понимал, что собака ненадолго: он давно грезил институтом, которого в городе не было. Нас, женщин, в доме стало трое: Я, Борька и Берта — так Андрей назвал собаку. Втайне я надеялась, что у Берты вот-вот отыщется хозяин и уведет, ее, хотя и не представляла, где и как его найти.
Овчарка — собака серьезная, не пудель и не болонка. Размениваться на ссоры с кошкой она не стала. Да и своя собачья кручина занимала ее больше: ноги болели, и Берта тихо и сдержанно скулила, особенно, когда приходил Андрей. Она, видно, досадовала, что не в силах подбежать и броситься ему на грудь.
Утром и вечером Андрей на руках выносил ее во двор. Все его куртки и пиджаки пропахли псиной так, что от него самого кошки должны были шарахаться в стороны. Но Борька все приняла нормально. То ли за давностью лет забылись обиды, то ли она сострадала чужой — пусть собачьей — боли, то ли своим кошачьим умом постигла разницу между овчаркой и прочей мелкой сошкой, — но конфликтов не возникало.
Через месяц Берта полностью окрепла. Андрей сходил с ней в клуб собаководов. Никто о ней не наводил справок, и мы на полгода стали ее законными владельцами. Сын мог реализовать свою давнюю и тайную тоску по собаке, которую кошка, конечно же, заменить не сумела.
