Не одна неделя прошла, а успокоения нет, как нет. Достаточно ощутить прохладу образка и, повинуясь непостижимому чувству, долго смотреть в его глубь. Видя совсем иное, переходы и длинные коридоры замка, по которым он, едва держась на ногах, шел, точно в бреду, с каждым шагом натыкаясь на тёмные стены – и вдруг столкнулся с Иоанной. Ромашковый морок защекотал ноздри. Мечислав замер, пытаясь понять, явь это или тот же бред, что преследует его с самого полудня.
Некоторое время они стояли молча. Мечислав поднял руку, не то, чтобы сотворить крестное знамение, не то, чтобы коснуться Иоанны, он и сам не понял зачем. Девушка шагнула к нему, сняла с себя образок и одела Мечиславу на грудь. Отступила, опустив голову, не то, пропуская его, не то, страшась нового прикосновения, хотя и разминуться возможности не было – коридор очень уж тесный. Зашептала что-то одними губами, он подумал, княжна обращается к нему, переспросил, а не получив ответа, прислушался. Она молила Богородицу спасти и сохранить тело его и душу от всех ненастий, врагов и бесов полуденных, а также стрел во тьме летящих. Мечислав ухватился за стену, дабы не упасть, видя только сверкающие в полутьме коридора глаза княжны и побелевшие губы, шепчущие, молящие, уповающие.
В глазах потемнело, кровь ударила в голову. Он пошатнулся, но в тот же миг наваждение сгинуло: Иоанна тихо произнесла: «Аминь», осенив его крестным знамением, прильнула к нему на миг и исчезла, будто растворившись в замшелой кладке, оставив его наедине с колотящимся сердцем, ватными ногами и ворохом мыслей, непрошено полезших в голову. Если бы не медальон, крепко сжатый в его ладони, Мечислав решил бы, что это очередное видение.
Он медленно побрел дальше, не узнавая коридоров замка. Ноги несли сами. Вот поворот, за ним балюстрада и лестница наверх, когда он поднялся, ещё поворот и арка, несколько шагов вперёд и вот знакомый проход, если не считать странных песочных картин на стенах. Однако как добраться до своего покоя, путаясь меж теней, он так и не понял. Пошатываясь, шел вперёд, пока неведомым образом не оказался перед знакомой дверью и не замер перед ней, щупая дерево, точно слепец. Безликой темной тенью мимо прошмыгнул служка, в котором ему снова показался Удо. Не может быть! Ведь он пришел со стороны полатей Казимира, он не мог, никак не мог… Не в силах сдерживаться, Мечислав зарыдал, а войдя в комнату, повалился на топчан и вжался, зарылся лицом в подушку. Медальон отпал от груди и затерялся в рубахе.
Мечислав вздрогнул, пробудившись, огляделся по сторонам. Дыхание сорвалось, вырываясь с тугими промежутками, словно он окунулся в ледяную купель. Будто все было только вчера, будто и не прошло долгих недель странствия. Словно вчерашним вечером он вошел в базилику и увидел Иоанну, стоявшую в траурном платье противу алтаря, по левую руку князя Богдана, вроде и рядом с ним, но невидимой преградой отгородившись ото всех. Мечислав застыл на пороге, оглядывая притихшую обитель. Совсем как утром, подумалось ему, когда он задремал и очнулся от солнечного света. Даже алтарь по-прежнему темен, множества свечей не хватает, чтобы разогнать сгустившийся вокруг Спасителя сумрак. Как и избавить от неверных теней тело того, кто, омытый и обряженный в последний путь, лежит подле старинного деревянного креста.
Мечислав вошел в базилику. Крадучись, стараясь заглушить шорох шагов, боясь нарушить обуявшую присутствующих, тяжкую тишь. Никто не пошевелился, даже взглядом не встретился с ним, словно Господь уже излил свой гнев на Содом, заставив скорбящих, обратившихся в соляные столпы, лицезреть гроздья Его гнева.
Возле самого ложа стоял князь Богдан. Мертвенно бледное лицо, обращенное к сыну, казалось гипсовым слепком, а сгорбленная фигура будто усохла и казалась ещё ниже. Правитель опирался одной рукой о мраморную плиту, на коей с восковым спокойствием в лице лежал его единственный сын, другую прижал к сердцу, да так и замер. Подле находились восприемники новика, дважды за этот день омывшие его тело: утром дабы принял он обеты рыцарства, клянясь Всеблагому в чести и верности, вечером, дабы предстал он пред Всевышним, незапятнанный страстями. А у ближайшей скамьи, едва находя в себе силы держаться на ногах, тонкой ивушкой трепетала Иоанна.
Мечислав вздрогнул. Серко подобрался незаметно, ткнулся в плечо, не то ища поддержки во тьме густого леса, не то стараясь прогнать тяжкие видения хозяина. Молодой человек обернулся, потрепал пышную гриву и подвинулся ближе к костру, испускавшему редкие язычки догоравшего пламени, подобно стоявшим подле одра свечам, трепещущим на холодном ветру.
Неясные тени ползли по стенам притихшей базилики, а нефы, куда не проникал их дрожащий свет и вовсе казались непроницаемо чёрными. Умиротворённое лицо Казимира, выделяясь на окружающем его пурпуре, казалось таким же просветлённым как и утром, когда на нём играли солнечные блики. Казалось, княжич спит, утомлённый длинным днём. Отец Григорий тихо бормотал молитвы, а Мечислав всё ждал, что брат вот-вот поднимется, улыбнётся ему, обнимет отца. Свечи догорали, источая восковые слёзы, перед алтарём становилось всё темнее. Собравшиеся сиротливо жались друг к другу, пытаясь согреться, не надеясь на внутренний пламень душ, тянулись к единственным источникам света, слабого и ненадежного, лишь верой согреваемого, – и по-прежнему молчали.
Тишина давила, пригибала к земле. Мечислав перевернулся с боку на бок. Серко отошел, недовольно всхрапнув – вертясь на жестком ложе, хозяин локтем заехал по ноздрям – и принялся жевать, предчувствуя дальнюю дорогу по нескончаемой болотной хляби. Пора бы уже угомониться путнику, но видения, выстраиваясь тёмной галереей не отпускали, давили, подобно каменным плитам, что назавтра покроют саркофаг Казимира, отрезая княжича от земных страданий, хотя нет, страдания для него закончены, теперь он, очищенный душой и сердцем, предстал перед Всеблагим. Что он почувствовал в эти минуты кроме неземного блаженства от созерцания Лика, вслушиваясь в Глас Божий, успокаивающий, умиротворяющий? Какие мысли придут к нему в тот миг, когда взор его спустится на оставленных, согбенных тишиной в базилике, оплакивающих его бесполезное, никчемное уже тело, еще совсем недавно лучившееся ангельской красотой? – ровно за одно это Господь Вседержитель и забрал его к себе.
Нет, так невозможно утешиться. Невозможно, ибо неправда. Тишина не даст солгать, не даст и держать уста замкнутыми спудом позорной вины. Молодой человек безотрывно смотрел на князя, видя, как дрожат губы в одночасье осиротевшего отца. Не выдержав более раздиравшей душу муки, кинулся в ноги Богдану Справедливому, крича, что истинный виновник смерти Казимира вовсе не убиенный железной рукой князя Бурка. Это он, Мечислав, видел чуть надорванный ремень подпруги, но не посмел переседлать и понадеялся на чудо, на крепость кожи, еще неведомо на что, и убил единственного сына и наследника. Упав на колени, просил немедля свершить над ним казнь, ибо жить далее с грузом вины невозможно.
И только образок, прежде холодный, коснулся груди и начал оттаивать, будто внутри него зажегся незримый огнь, не опаляющий, но успокаивающий молодого человека, уставившего в иззвездившийся небосвод пустые взоры. Тишина уснувшего бора оглушила, хотелось закрыть уши и кричать, вырвать из ножен меч и пойти крушить оголённые преждевременной осенью ветви дерев, чтобы успокоиться и, совладав с невозможной мукой, вернее, избавившись от нее на время, лечь и погрузиться в долгожданный сон, ведь отдых так необходим человеку, прозябающему в пустынном бору, в местах, где торные шляхи давно заброшены. Редкий торговец осмелится пройти караваном здесь, опасаясь разбойников, что наводят ужас не только на этот заброшенный край, но и на поселения, вроде бы и принадлежащие князю Мазовецкому, да в последние годы лишь на картах и значимые. Прежде, когда князь Богдан помогал своему тезке защищать северные границы от оголтелой немчуры да язычников-литвинов, эти места еще теплились жизнью, ныне, после смерти князя Мазовецкого, и распри среди его наследников, всей его земле угрожает разорение. И теперь, когда единственный наследник князя Богдана пал по глупой неосмотрительности его оруженосца, погиб бессмысленно и безнадежно, не оставив отцу наследников…
Все это Мечислав выпалил на едином дыхании. И продолжал еще, не в силах поднять глаза на стоявшего перед ним князя, продолжал корить и каяться без надежды на спасение.
Резкий и сухой голос князя, многоголосым эхом отразившись от стен базилики, заставил его замолчать.
– Подите прочь все, немедля, – приказал Богдан. Вязкая изумлённая тишь застыла вокруг, окутав людей холодом заползшей в базилику ночи.
Князь оглядел собравшихся тяжелым взором, от которого и у повидавшего на своем веку немало жутких смертей воина кровь застынет в жилах. Со всех сторон послышался шорох шагов и когда дубовая дверь, закрываясь за последним, тихонько скрипнула, над головой коленопреклонённого юноши взметнулся короткий романский меч. Мечислав сжался, изготовившись принять последний удар и отправиться вслед за Казимиром в объятия смерти. Время растягивалось, закипало вокруг вязкой смолой и ничего не происходило. Не выдержав пытки, он поднял умоляющий взгляд. Князь замер. Застыл и меч на половине пути. А теперь, когда он поднял взоры, опускался медленно, невозможно медленно, но опустившись, едва задев оголенную шею бывшего оруженосца, коснулся его плеча. Оруженосец словно в тумане услышал голос князя, произносящий неожиданные слова:
