Это Груша, его голос.
– Буза его не больно задушит. Всё одно помирать, тут хоть закопаем, как доброго христианина, а на шляхе вовсе волки сгрызут. Захотел бы остаться, никто его не тронул, а так хоть нам какая выгода.
Ага, вот и Бочар и в нем лихой человек прорезался. Неимоверное усилие, но тело осталось глухим, даже палец не шевельнулся. Опоили значит. Душа продолжала упорствовать, попытки двинуться продолжались, но ничего не выходило.
– Кончай его! – сухой, точно пожухшая листва голос Бочара. Послышался тугой шорох растягиваемой в руках веревки.
Богородица, спаси и сохрани!
За этим последовала секунда тишины. Потом об пол ухнуло нечто тяжёлое и со всех сторон послышались испуганные крики. Мечиславу с трудом удалось разлепить пудовые веки, а в комнате творилось невероятное. По воздуху летали огненные шарики размером с куриное яйцо. Несколько таких гонялись вокруг кровати за Бузой, другие, падая в гущу сгрудившихся на полу бесформенной кучей верещащих от боли и ужаса тел, уже подожгли хозяйскую бороду и наряд шута. Огни множились, облепляли разбойников горячим ковром. Буза выскочил наружу с диким воем, его одежда горела. Шутовской наряд вспыхнул факелом, обладатель его, повизгивая и дёргаясь, корчился на полу. Что стало с Лехом Мечислав не видел.
Огненный град внезапно закончился, серебристо засмеялся кто-то неведомый, видно, явившись пред честной компанией, отчего глаза шута вылезли из орбит, точно он самого дьявола увидел. Поминая всуе то Богородицу, то апостолов, шут принялся кататься по полу, стремясь загасить разгоравшееся на нем всё ярче пламя.
– А теперь убирайтесь подальше отсюда! – приказал молодой девичий голос. – Не то в могилку, что для гостя вырыли, всех рядком уложу, добрые люди.
Шут подхватился, столкнулся в проёме с главарём, из-за чего оба, толкаясь и всхлипывая, долго не могли просунуться наружу, вызывая у невидимой девицы новые приступы заливистого хохота. Тут в них со всего разбегу врезался и Лех с чернеющей на рубахе дырой. В спины замешкавшимся лиходеям опять полетели огненныё шарики. Троица с истошными воплями вынеслась прочь.
Сердце Мечислава зашлось, когда над ним склонилось прекрасное девичье лицо, длинные золотые локоны украшены венком из крупных ромашек. Зашлось ещё раз, когда понял, что видит сквозь стройное тело в белых струящихся одеждах стену вместе с дверным косяком.
– Ну, здравствуй рыцарь, не бойся меня, я – Агница, – кивнула девушка-призрак. – Терпеть не могу живодёрства.
Глава 4
Негоже менестрелю босым ходить…
Город именовался Купеческой гаванью. Прежде на его месте находилась деревушка, с незапамятных времен служившая пристанищем перебиравшимся в свой Авалон англов, затем оказавшаяся полем раздора между лютичами и саксами, после оборонявшаяся от набегов белых хорватов и сербов6 с юга и викингов с моря. Местоположение разраставшейся деревеньки не только влекло многих, но и уберегло ее от самых страшных напастей. Путешественники, оказывавшиеся в этих местах, с трепетом отзывались о дикой и суровой красоте здешних мест, о добросердечии и широкой душе местных жителей, да еще о том, сколь прекрасно выглядит капище местного бога, видное издалека, за день пути до самой Купеческой гавани, изящным деревянным храмом возвышаясь над скалистым полуостровом, с трех сторон защищенным неприступными скалами, а с юга – широкой насыпью, высотой около пятидесяти локтей. Но подлинный расцвет наступил, когда поселение обрело статус вольного города, дарованный местным князем, желавшим прослыть справедливым и мудрым правителем, и его сыном, воспринявшим начало свободного судоходства на Балтике как знак свыше, и превратившим городок в крупный порт, куда сходились незримые глазу нити караванов из Британии, Дании, Нормандии, Бургундии, Саксонии и многих других земель, кои только отыщутся на карте.
С течением времени, город богател, расширялся, порт его принимал корабли со всей Балтии и Германского океана, а так же из самых удаленных стран Европы и Азии. Позабытое капище ушедшего на покой бога, чье имя забылось за давностью лет, пришло в упадок, но его место не занял иной храм. Вавилонское смешение нравов и обычаев не позволило укоренить в краях где сходились язычники, магометане, иудеи и христиане веры в единого вседержителя еще и потому, что говорившие на разных языках люди, поклонявшиеся разным богам, на самом деле веровали лишь в златого тельца – его воплощением с течением лет и стала Купеческая гавань. Дух соблазна сошел на прежде богобоязненных людей, искренне и истово защищавших обычаи и веру своих предков, и сей дух столь крепко вселился в каменные стены города, что выветрить его не удавалось ни одному проповеднику. Да и то, чаще дух оказывал на проповедника больше влияния, нежели принесенное им из дальней дали слово: глядишь и он начинал сказывать истории только после того, как в кружке его оказывалась монета. А когда надоедал, жители Купеческой гавани шли к другому сказителю, который и брал дешевле, и повествовал красней, или возвращались в порт, ведь после принятия духовной пищи надлежит набить нутро пищей телесной. А то и противопоставить ей плотское удовольствие, благо таковых в кабаках, домах терпимости да ристалищах города всегда оказывалось немало.
Именно в ту пору в Купеческую гавань и прибыл двухмачтовый ганзейский когг с темными парусами, трепанными злыми мартовскими ветрами и угрюмым экипажем, ни говорившим и слова ни на одном, ведомом в городе языке. Впрочем, матросы горожан интересовали в последнюю очередь, ведь Купеческую гавань посетил сам владелец судна, богатый торговец, знаток древности и ценитель особенных удовольствий, что можно сыскать именно здесь. Но тугой кошель его открывался и по другой причине – владелец, лицо которого видели немногие, а имя и вовсе не знал никто, искал запретные манускрипты ушедших эпох, эликсиры и снадобья, а еще артефакты, дарующие не то безграничную власть, не то безбрежную жизнь, – что именно он искал оставалось тайной за семью печатями, но сколько легенд породила она, сколько баек и присказок появилось на свет уже в первую неделю по его прибытию. Конечно, все они были лишь досужими домыслами, но коли сам владелец когга не противился их распространению, значит действительно искал, и в городских трущобах или знатных домах пытался найти людей, могущих продать или обменять нужные ему вещицы.
А пока слухи расходились по окрестностям, а нужные люди сыскивались, торговец скучал, измысливая все новые способы занять себя. И пока скучал, встретился ему один побирушка, умеющий играть на флейте и виоле и явно располагавший большими талантами к музицированию. Стоило ему взять в руки инструмент, гомонящая рыночная площадь затихала в немом изумлении, мгновенно обращаясь в слух, и даже последняя служанка, пришедшая на рынок за зеленью, не скупилась на монетку, вдосталь наслушавшись бередящих душу пронзительных мотивов. Как-то раз его услышал ганзейский богач и сразу позвал к себе на когг, где и жил, презирая местные постоялые дворы, как говорили портовые рабочие, в невообразимой роскоши ожидая вестей и гонцов.
Но прежде чем верный слуга и помощник таинственного гостя, Кудор, сообщил рыночному музыканту о соблазнительном предложении служить его господину, показал тому небольшой резной ларец чёрного дерева и, дождавшись окончания песни, с вежливым поклоном передал в руки. Шкатулка тотчас раскрылась, словно менестрель нажал на скрытый механизм. Надеясь получить преференции от щедрого дарителя, молодой человек жадно заглянул внутрь и удивленно обратил взор на слугу – нутро оказалось пустым и тёмным, точно предрассветная тьма. Кудор расплылся в улыбке, обнажив крупные зубы, отнял ларец и шепнул музыканту на ухо, что богатый иноземец желал бы видеть его среди своей свиты и ежели ему угодно будет согласиться, пусть завтра же явится на когг – тогда шкатулка доверху наполнится золотом. Менестрель пристально оглядел невысокого крепыша с острым взглядом и черными, начавшими уж седеть волосами. Ведь именно Кудор, всем известно, шустрил по городу в поисках необходимых хозяину тайных вещиц и явных безделушек, равно как служил неусыпным стражем в те дни, когда купец соизволял ступить на набережную и отправиться в город. Вид у слуги столь щедрого господина был затрапезный, ровно всякий раз купец одаривал Кудора одной только милостью, да и сам служка последние дни как-то сжался, усох, верно, устал бегать по все новым и новым поручениям.
Молодой менестрель покачал головой. Ведь он свободен, точно утренний бриз, зарабатывает неплохо и не хочет служить одному хозяину. Хотя, истинная причина его нежелания раз и навсегда устроить свою жизнь под теплым крылышком богатого торговца крылась совсем в ином. И история эта была тем удивительней и невероятней, чем проще рассказывалась.
