банкиру Якобу Фуггеру. Фуггер ссудил деньги. Произволение было приобретено. Потом появилась возможность прикупить Майнцское курфюрство. Это уже серьезная власть — место одного из семи князей-выборщиков Священной Римской империи, решающих, кто будет императором. Желая заполучить и этот титул для крошки Альбрехта, Бранденбурги снова отправились к Фуггеру за золотишком. На этот раз им понадобилась двадцать одна тысяча золотых дукатов. И теперь Альбрехту нужно продавать индульгенции, причем продавать помногу и ударными темпами, чтобы расплатиться с Фуггером по ссудам. В результате появился брат Тецель со своим балаганом. Предполагалось, что папа римский употребит свою половину выручки от продаж индульгенций Альбрехтом на перестройку собора Святого Петра, в мраморе и с огромным куполом. — Дисмас улыбнулся. — Но как у вас в Милане, так и у нас здесь всем прекрасно известно, что у папы есть и другие статьи расходов: любимый слон-альбинос Ганно, охотничьи виллы, банкеты, увеселения и сопутствующие им услады плоти, рядом с которыми Петрониев «Сатирикон» покажется великопостным затворничеством. В итоге — все работают на Фуггера.
— Который германец, — заметил Витранелли с ноткой триумфа в голосе.
— Да, германец, — согласился Дисмас. — Я и не утверждаю, что корыстолюбие — исключительно итальянская черта. Но имел ли это в виду Господь, говоря «ступайте и множитеся»?{3} — Он пожал плечами. — Это уже вопрос для богословов, а не для зачуханного торговца костьем вроде меня.
Синьор Витранелли с улыбкой признал, что, несомненно, пути Божественной благодати не доступны людскому пониманию. Придя к этому выводу, собеседники снова наполнили стаканы и выпили.
— А что касается германского стяжательства, — сказал Дисмас, — то, разумеется, у них есть Фуггер. Да, Фридрих являет свои реликвии публике. Да, люди платят деньги за честь поклониться им. И покупают индульгенции. И убеждают себя в том, что это сократит их пребывание в чистилище. Но деньги, которые Фридрих зарабатывает на индульгенциях, он тратит на строительство университета и замковой церкви, а не на слонов и банкеты. Университет же сто́ит того, чтобы на него взглянуть. И вот что я вам скажу, синьор: и Фридрих, и остальные правители германских земель с каждым днем все с большей неохотой отправляют свои гульдены и дукаты на другую сторону Альп, папе Льву Десятому, чтобы помочь тому рассчитаться за весь его мрамор.
— А много у Фридриха реликвий?
— Тысяч пятнадцать. Возможно, больше.
Витранелли состроил уважительную мину:
— Солидный заказчик. А у вас ведь еще и второй есть!
— Я не жалуюсь. Они оба очень разные. Для Альбрехта реликвии лишь способ извлечения выгоды. Фридрих же любит святыни ради святынь. И когда я разыскиваю для него что-то, я… — Он расплылся в улыбке. — Я не люблю слово «миссия»; поверьте, три года в Святой земле кого хочешь от него отучат. Просто, когда я ищу что-то для Фридриха, у меня возникает какое-то благостное чувство… А с Альбрехтом все иначе… Я не знаю, как это объяснить. Я пьян, коллега.
Витранелли поднял кружку:
— За святые косточки.
— За святые косточки, — повторил Дисмас под стук олова.
А потом отправился в «Красный боров», разыскивать Маркуса.
2. Рейн
Из Базеля Дисмас двинулся в Майнц. Он предпочел бы поехать сперва в Виттенберг, через Нюрнберг, и таким образом навестить своего друга Дюрера, провести приятный вечерок-другой в любимом борделе «Сады Эдема», выспаться в собственной постели, а потом продолжить путь в Виттенберг, ко двору Фридриха, но Альбрехту не терпелось как можно скорее заполучить свои приобретения, о чем он известил Дисмаса. Так что сначала пришлось отправляться в Майнц.
Путешествие вниз по Рейну было не особенно утомительным, если бы не бесконечная череда самозваных сборщиков дорожных податей, требовавших плату. Дисмас зафрахтовал ялик с просторным грузовым отделением и нанял четырех коренастых гребцов-швабов: в это время года воды в реке мало и течение не такое шустрое. Маркус согласился составить Дисмасу компанию. Что ж, человек с его навыками в дороге никогда не помешает. Если попутный ветер продержится, а швабы не станут отлынивать, то не пройдет и недели, как они будут в Майнце.
Под конец первого дня пути Дисмас и Маркус сидели на юте и смотрели на восточный берег. Солнце все еще заливало бронзовым светом прибрежную листву, за которой темнела хвойная чащоба Шварцвальда.
— Нужно было все же купить Петрову плоскодонку для твоего архиепископа, — говорил Маркус, протирая арбалет промасленной ветошью. — Тогда не пришлось бы нанимать это корыто.
Дисмас хмыкнул:
— Вряд ли архиепископу понравились бы морские черви.
Маркус с помощью краникена натягивал тетиву арбалета.
— Было время, — сказал Дисмас, — когда ты взводил его не кряхтя, будто старый дед с недельным запором.
— Заткнись и правь своей шлюпкой, умник.
Маркус продолжал крутить ручку краникена. Тетива натягивалась, пока не вошла в зацеп ореха. Дисмас хорошо помнил этот арбалет. Маркус не желал расставаться с любимым оружием. Под Чериньолой, перед тем как испанские аркебузиры открыли огонь и все понеслось в тартарары, именно из этого арбалета он сделал воистину чудесный выстрел через все поле, засадив болт прямехонько в прорезь забрала капитану испанских кавалеристов. Между прочим, капитан на всем скаку несся в атаку!
Помимо того, Маркус был чрезвычайно ловок и проворен с перезарядкой. Не успеешь и сосчитать до пятидесяти, как он уже посылал в цель три болта. С пикой и алебардой у него тоже получалось неплохо. И с палицей, и с топором, и с мечом. Да и вообще с любым оружием — Дисмас видел его в деле.
— Надеюсь, в отличие от дряблых жил, с глазами у тебя пока все хорошо? — спросил Дисмас, привычно подтрунивая над приятелем.
Маркус вскинул арбалет на плечо и направил его в сторону восточного берега, в половине фурлонга от лодки. Дисмас не мог разглядеть, куда именно он целился.
Маркус надавил на спусковой рычаг. Тетива со щелчком высвободилась. Болт, свистнув, понесся вперед. Спустя миг металл ударил по древесине, послышались голоса. Маркус опустил арбалет и самодовольно ухмыльнулся. Дисмас повернул руль к берегу, в направлении выстрела.
Показался маленький рыбацкий поселок с церквушкой. Голоса становились все громче. Кучка селян стояла на берегу, потрясая кулаками и инструментом. Немного погодя Дисмас повернул лодку бортом к берегу. Причаливать к толпе разгневанных пейзан не было смысла. Он приказал швабам сушить весла, но не расслабляться.
Теперь можно было разобрать, что кричали с берега. Их обзывали чертями, исчадьями ада, богохульниками, жидами.
— Маркус! Что ты натворил?
Маркус указал на часовню. Сперва Дисмас ничего не понял. А потом разглядел:
— О господи!
Арбалетный болт торчал в центре деревянного креста на крыше часовни. Точно посередине, на пересечении
