зубы, а потом сказал:
— При всем уважении, папские гвардейцы берут начало от райзляуферов, которые не имеют ничего общего с ландскнехтами, хвала Небесам.
— Ну же, ну же… И ландскнехты, и райзляуферы пользуются репутацией лучших наемных убийц во всей Европе. У вас много общего.
— Как будет угодно вашему преосвященству.
— Да не дуйтесь вы так, Дисмас. Гнев — смертный грех.
— Возможно, брат Тецель продаст мне индульгенцию.
— Ох, да что с вами такое сегодня? Выпейте еще вина, оно остудит вашу горячую гельветскую кровь. — Альбрехт наполнил кубок Дисмаса. — Между прочим, говорят, что в Базеле предлагали лодку — лодку Рыбаря. Это правда?
— Лодку предлагали. Но я очень сомневаюсь, что она когда-либо принадлежала святому Петру. Бессовестная подделка. Причем халтурная.
Альбрехт вздохнул:
— Она бы прекрасно смотрелась в клуатре, в центре двора. Поистине восхитительно.
— Неужели кузену хочется, чтобы я приобретал для него подделки?
— Нет, конечно. Но согласитесь, выглядело бы великолепно.
— Если когда-нибудь мне встретится истинная лодка святого Петра, я обязательно куплю ее для вашего преосвященства. Какую бы цену за нее ни просили.
Альбрехт смотрел в окно, разделенное пилястрами-средниками.
— Оставим лодки, Дисмас. Чего нам действительно не хватает — это плащаницы.
Дисмас подавил стон. Еще одна старая песня.
— Но не какой-то там плащаницы, — уточнил Альбрехт. — Мы, разумеется, имеем в виду ту самую плащаницу — истинный погребальный саван Господа нашего Иисуса. — Он перекрестился.
— Как я уже говорил кузену, я видел много «истинных» плащаниц. Нынче в Базеле я насчитал четырнадцать.
— И ни одна не… — грустно вздохнул Альбрехт.
Дисмас покачал головой. Ему стало почти жалко Альбрехта.
— Не подумайте, что я неотесанный мужлан, но в любую из них я бы, не задумываясь, высморкался. Нынешнее бесстыдство продавцов переходит всяческие границы. И как ни прискорбно, должен сказать, что это представляет серьезную угрозу вашему, равно как и курфюрста Фридриха, похвальному энтузиазму в отношении святынь. Совместно вы вдохнули новую жизнь в древнее ремесло. Но спрос опережает предложение. Цены растут. Появляются жулики. Фальсификаторы и надувалы. Это печально. Нет, возмутительно. В Базеле я говорил об этом с мастером Шенком. Вот увидите, Шенк, сказал я ему, если так будет продолжаться, люди потеряют всякое доверие к рынку. Мошенники выживут порядочных. И тогда что?
Дисмас говорил с таким чувством, что забылся и чуть было не ляпнул: «Если только сначала ваш Тецель не доконает нас своим позорищем».
Альбрехт не слушал. Мысли его витали где-то по ту сторону оконных пилястр.
— А вот у герцога Савойского плащаница есть.
— Есть. В Шамбери. Я ее видел. Давно.
— И?
— Из всех так называемых истинных погребальных плащаниц Господа нашего у этой — самое, так сказать, безупречное происхождение. Сперва она явилась в Лире, во Франции. В тысяча триста тридцать пятом году, если не ошибаюсь. Принадлежала она тогда кавалеру Жоффруа де Шарни — рыцарю с прекрасной репутацией. Но он был тамплиером, а когда речь идет о реликвиях, добытых тамплиерами в Святой земле, всегда следует быть настороже. Насколько я помню, эту плащаницу вскоре заклеймили как фальшивку. Местный епископ, некто Пьер д’Арси. Да вы и сами знаете, как это делается.
— Не знаю. Расскажите, как же это делается?
— За возможность увидеть плащаницу платили хорошие деньги. Поэтому, несмотря на обличения епископа, де Шарни продолжал ее выставлять. Столетие спустя его внучка Маргарита подарила плащаницу правителям Савойи, герцогам Савойским. Те выстроили для реликвии святилище — церковь Сен-Шапель в шамберийском замке. Там плащаница и пребывает по сей день.
— А что вы о ней думаете? — отрешенно спросил Альбрехт.
— Я бы сказал, что она более искусной работы, чем прочие виденные мной «истинные» плащаницы. На многих даже краска толком не высохла. Возможно, святыня и в самом деле настоящая, но у меня все же есть сомнения.
— Какие?
— Во времена Господа нашего Иисуса иудеи хоронили мертвых, оборачивая их в две холстины: одна — для тела, а другая — для головы. В Евангелии от Иоанна головная холстина упоминается как «плат». А Шамберийская плащаница состоит из цельного холста, на котором видно изображение тела с головы до ног.
— Не следует опираться только на Евангелие от Иоанна, — хмыкнул Альбрехт. — Нам кажется, Дисмас, тут вы ошибаетесь.
— Познания вашего преосвященства намного обширнее моих. Мне же приходится полагаться лишь на свой профессиональный опыт, да еще вот на… — Дисмас коснулся пальцем кончика носа.
— Согласится ли герцог ее продать?
— Маловероятно. Это же золотая жила… то есть стабильный источник дохода, — с заминкой объяснил он. — Савойя — герцогство небогатое, а деньги герцогу нужны. Он регулярно выставляет плащаницу напоказ. Паломники приходят. Монархи приезжают.
Альбрехт снова уставился в окно:
— Его прозвали Карлом Добрым. За что?
— Говорят, он хороший человек. Заботится о бедноте, не притесняет подданных. Ему и самому непросто, из-за постоянных вторжений французского короля.
— В таком случае его надо называть Карлом Многовторгаемым, — сказал Альбрехт. — А вашего дядюшку Фридриха прозвали Мудрым. Неужели он настолько мудр?
— Учености ему не занимать, это верно. Владеет пятью языками, помимо греческого и латыни, строит университет. По слухам, его главный богослов — большой ученый. Монах-августинец. Лютер. Якобы очень благочестивый человек.
— Я тоже владею пятью языками. Помимо греческого и латыни. Деда Фридриха звали Фридрихом Кротким, брат — Иоганн Постоянный, племянник — Иоганн Великодушный. Кто придумывает все эти прозвища? Там еще у него был взбалмошный кузен, как его? Георг Бородатый! — Альбрехт улыбнулся. — А как, Дисмас, станут называть нас?
— Альбрехт, кардинал Бранденбургский. А со временим, глядишь, и Его Святейшество папа Альбрехт.
— Папа из германцев? Да скорее Судный день настанет! Но вернемся к плащанице. Если евангелист Иоанн прав, говоря об иудеях и их погребальных платках (хотя чтобы жид да раскошелился на вторую холстинку — это уже чудо), значит Шамберийская плащаница — подделка.
— Именно так я и рассуждал.
— А из этого в свою очередь следует, что где-то есть и подлинная плащаница.
Дисмас наморщил лоб:
— Ну, может быть, но… Один вопрос: какова все-таки вероятность того, что Господь Бог вообще оставлял нам такой сувенир на память о себе?
— Большая. В доказательство того, что он восстал из мертвых. Разыщите нам ее, Дисмас. Разыщите, и мы озолотим вас. Вы же знаете, мы — ваш лучший заказчик.
— О таком заказчике, как ваше преосвященство, можно только мечтать.
— И вы слишком распыляетесь, Дисмас. Перебирайтесь-ка в Майнц и работайте эксклюзивно для нас. Видит Бог, у Фридриха уже довольно мощей — не замок, а костница. Перебирайтесь, Дисмас. Не пожалеете.
Эту увертюру Дисмас слышал не раз.
— Щедрость вашего преосвященства не умещается в границы разумения ничтожного грешника вроде меня.
— Вы испытываете
