Аниська закончил подноску сельди и зорко наблюдал за происходившим. Он отделился вдруг от толпы, быстро зашагал к конторе. Как всегда, он мало задумывался над тем, что собирался делать. Но он знал, — нужно было обязательно вступиться за дядю Семена. Зеленые, с ржавыми спущенными прутами, ставни прасольской конторы, за которыми так спокойно обманывали рыбаков, как бы притягивали его, — он шел к конторе, толкаемый злобным нетерпением.
Смахнув рукой пот с лица, Аниська храбро толкнул ногой узкую с блестящей медной ручкой дверь.
Из-за конторки встал Осип Васильевич. Сытое лицо его дрожало от смеха. За конторкой, важно развалившись, сидел счетовод Гриша Леденцов. Мотая кудрявой головой, он сдержанно и почтительно хихикал, очевидно, довольный тем, что развеселил хозяина смешным анекдотом.
С угрюмым недоумением, точно не понимая, над чем могли смеяться эти люди, Аниська смотрел в белое, с острыми пушистыми усиками, лицо Леденцова.
Бросив взгляд на свои босые, облепленные речным илом ноги, Аниська лихо и смачно, как могли только плеваться озорные хуторские парни, плюнул под стол.
Леденцов живо подобрал запачканный лакированный сапог.
— Чорт знает что такое! — пробормотал он, нагибаясь к столу.
— Невзначай я, — шмыгнул Аниська носом, — блестит, думал, посудина какая, ну и плюнул.
— Чего безобразишь, малец? — заметно багровея, нахмурился прасол. — За каким делом пришел, говори.
Сдвинув набекрень выпачканный в смолу картузишко, Аниська просительно развел руками.
— Поторговаться с вами можно, Осип Васильевич?
Полякин, сбитый с толку странным поведением пария, окинул его внимательно-подозрительным взглядом.
— Насчет чего? Говори — не задерживай.
— Да вот насчет запроданной селедки, — не без ехидства заговорил Аниська. — Оно, кажись, и ничего, да только не слишком ли дешево у Аристархова закупили?
— Как это — дешево? — опешил Полякин.
— Да очень просто. На каких это счетах вы так обсчитали Аристархова, а? По-моему, за четыре пуда по восемьдесят копеек — три рубля двадцать уплатить надо, а вы уплатили сколько?
Леденцов громыхнул счетами, перегнулся через стол.
— Пай Семена Аристархова удержан за долг. И разговору ни о каких деньгах не может быть.
— А ты помалкивай! — угрожающе подался Аниська к счетоводу. — Мы тебе и не столько еще рублей припомним. Ты, должно, с рыбаками еще не разговаривал, так поразговариваешь. — Аниська обернулся к прасолу. — Так вот, Осип Васильевич, надо отдать Аристархову деньги. А долг я вам отрыбалю. За мной запишите.
— Да ты кто такой? Что ты за цаца такая, что пришел сюда распоряжаться? — гневно выкрикнул Полякин, колыхнув животом.
Осознав вдруг всю дерзость непрошенного посетителя, он стал теснить его к двери, размахивая кулаками. Аниська отступал, спокойно усмехаясь:
— Да вы не шумите, а уплатите деньги по-хорошему. А ежели вам жалко, скажите. Знать будем вашу добрость.
Заложив руки в карманы штанов, Аниська уперся плечом в дверь, небрежно выставил ногу, презрительно щурил затуманенные злостью глаза.
— Что? Понравились чужие рыбальские копейки, да? Какие медом, небось, помазанные, — сладкие. Вы их понюхайте, Осип Васильевич. Они аристарховскими сиротскими слезами пропитаны… — Аниська оскалился! — A-а… Вы, должно, их на панихиду Аристархову оставили, да?
— Вон! — взвизгнул Полякин. — Гриша, чего же ты смотришь?
Леденцов услужливо вывернулся из-за стола, схватил Аниську за воротник грубой просмоленной рубаха.
Все остальное произошло очень быстро.
Выпростав из кармана каменно-твердый кулак, Аниська с силой двинул им в толстое ненавистное лицо Гриши и, почувствовав приятное облегчение, ударил счетовода, уже лежачего, еще раз в пухлый выбритый подбородок.
Не слушая отчаянных выкриков прасола, Аниська выскочил из конторы, рысью побежал между бочек и ящиков к реке.
Широкоплечий грузчик лениво преградил ему путь. Аниська рванулся, оставив ему рукав, в несколько прыжков достиг берега.
Егор кинулся навстречу сыну.
— В какое дело влип, говори, чортов сын?
— После расскажу, а сейчас тикать надо, папаня! — кинул Аниська, отпихивая каюк от берега и залезая в него.
Илья, крутивший цыгарку, опустил в недоумении кисет.
— Гляди, кум, никак, сам прасол сюда жалует. Аниська, что ты натворил, а? Тю-у, всей бандой сюда бегут.
Егор, переживший не одну проказу сына, только руками разводил.
Аниська уже сидел в каюке, потряхивая взлохмаченным чубом, отгребался от берега.
По пояс в воде за каюком брел Васька, выслушивал торопливые приказания друга.
— Вечерю, когда смеркнется, в займище доставишь. Свистнешь три раза — отзовусь, — торопливо наказывал Аниська.
Все еще ничего не понимая, Егор стоял на берегу.
И только Панфил да лежавший попрежнему под сараем Шарапов тихонько догадливо посмеивались.
Отплыв на середину Донца, стоя в каюке и размахивая, картузом, Аниська выкрикнул с презрением и досадой столпившимся на берегу грузчикам:
— Ну чего всполошились, трусы чортовы?! Не вздумайте искать по дурости. Все одно не дамся.
Подогнав каюк к противоположному берегу, он скрылся в камыше.
Со стороны конторы спешил к берегу прасол. Глаза его напряженно выискивали кого-то среди рыбаков.
— Где Егор Карнаухов? — грозно опросил Полякин.
Егор выступил:
— Я… Что случилось, Осип Васильевич? Никак, побили кого?
Ткнув пальцем в Карнаухова, Аристархова и Илью, прасол неожиданно выпалил:
— Ты, Егор, и ты, Семушка, и ты, Спиридон, сейчас же забрать селедку обратно. Григорьевич! — обернулся он к вымазанному с головы до пят рыбьей слизью весовщику, — сгрузи им селедку обратно, сколько принял. Да только ихнюю. Обязательно!
Григорьич, хромой и хилый мужик, покорно заковылял в весовую.
Егор, Илья и Панфил ошалело переглянулись.
— За что же такое издевательство? Купили селедку, а теперь назад? Ведь пропадет же она! — рванулся было к прасолу Егор.
Илья опять остановил его.
— Не горячись. Не так узелок завязался, чтоб враз его распутать. Да за нас, кажись, хлопчик твой добре отблагодарил. Глянь-ка на Гришку — вот разукрасился, а?
У дверей весовой стоял Леденцов. Лицо его было до самых глаз обвязано мокрым платком, чесучовая косоворотка ало пятнилась.
Громко, так, чтобы все слышали, прасол распорядился:
— Ты, Гришенька, деньги подожди ватагам выдавать. Подождут, небось, до субботы.
— Ну, посыпались теперь милости, — загалдели ожидавшие расчета рыбаки. — И где вы взялись со своей селедкой? Это все вы виноваты, — набросились они на Егора, Илью и Панфила.
— Вон кого вините, — показал Илья на Аристархова и горько усмехнулся. — Глядите на нашего писаного красавца. Не пришлось бы и вам когда-нибудь вот так виниться перед прасолом.
Семен сидел, прислонясь спиной к сараю, уткнув подбородок в колени, тихонько покашливал. Из весовой прямо на песок выбрасывали сельдь.
Зной беспощадно сушил ее; словно жирея, она набухала под ним, тускло блестя грязной чешуей. Торопливо укладывая ее в корзину, ворчал сквозь стиснутые зубы Илья:
— Эх, пропала селедочка! Не посчастливилось ей нынче через Прасолову добрость.
5
Поддерживая повязку, надвинув на глаза соломенную фантоватую шляпу — «панаму», Гриша Леденцов шагал по пыльной дороге. Иногда он оглядывался на тяжело идущего позади прасола, и его пухлые щеки до ушей заливались гневным румянцем.
Обидно было Леденцову, что он, сын обедневшего лавочника, вынужден служить у прасола — служить по воле отца, надеявшегося женитьбой сына на прасольской дочке поправить свое пошатнувшееся состояние. Да к сам Гриша не прочь был урвать кое-что из полякинских капиталов, а поэтому терпел от рыбаков всякие незаслуженные, как он сам думал, оскорбления и унижения. Но сегодня его терпению чуть не пришел конец: твердый кулак Аниськи пробудил в Грише на время усыпленную гордость.
Отдуваясь от жары, Осип Васильевич еле поспевал за счетоводом. Он чувствовал себя немного виноватым.
— Гришенька, ты уж не обижайся, пожалуйста, — вкрадчиво успокаивал он. — Что с хамами поделаешь? Неприятность случилась, конечно, из-за моего дела, но мы этому Карнаухову так не простим. Мы его, Гришенька, к самому мировому потащим.
Прасол вспотел, дышал тяжело. Ему не хотелось терять хорошего счетовода. Гриша, учившийся в коммерческом училище, ловко вел торговые дела, отлично знал все финансовые тонкости.
Леденцов, наконец, умерил шаг, поправил повязку на разбитом лице. Подходили к прасольскому дому, и надо было кончать разговор.
— Вот что, Осип Васильевич, — заговорил Гриша с достоинством. — Я человек образованный и никакой-нибудь голодранец. У папеньки моего не меньше вашего. И я не желаю, чтобы мне били морду из-за вас. Категорически. И прошу вас не играть на мелочь, если хотите, чтобы я у вас служил.
