Внизу на широком берегу, возле ручья.
И когда я лег и наклонился, и стал смотреть на воду,
Я стал грезить, засыпая: вода так приятно плескалась.
Тогда я стал видеть чудный сон. [7]
* * *
Июльская суббота в Лондоне. Все окна в ее квартире были распахнуты. Она заставила себя посмотреть вечерние новости. Даже в это время в парке кто-то загорал. Приняла холодный душ и села за письменный стол с чашкой кофе и сигаретой. До поездки на Гренландское море оставалась неделя. Она взяла лист бумаги, оставленный в ее ящике в университете ее неуравновешенным коллегой из Польши, доктором Томашевски.
«Вот что написал польский поэт Чеслав Милош по случаю падения Берлинской стены», – небрежно нацарапал Томашевски синей шариковой ручкой, а ниже старательно переписал печатными буквами:
«Что дальше? Крушение идей Маркса должно привести к появлению новых, а не к исчезновению всех идей вообще. На сегодняшний день сохранилась идея ответственности (а идея прогресса, популярная в девятнадцатом веке, утрачена), которая работает против одиночества и безразличия человека, живущего в чреве кита».
Томашевски подчеркнул слово «кит».
* * *
Он вспоминал, как они гуляли под снегопадом, взявшись за руки, и как Дэнни повернулась к нему и объяснила, что в океане полно сальпы и медуз, которые поднимаются вертикально на такую высоту, что если бы они были птицами, то оказались бы уже в космосе, а не в дюнах.
– В планетарном масштабе птицы просто ползают, – заявила она.
Utrinque Paratus. Готов ко всему. Таков девиз парашютно-десантного полка. Какова была его ориентация в пространстве? Он прыгал из самолетов с десантом. Нырял. Воздух казался густым, и земля летела вперед. Он так никогда и не заметил ничего, что делало бы происходящее более осмысленным.
* * *
Она была математиком и океанологом. Она училась в школе Святого Павла для девочек в Лондоне и Сент-Эндрюсском университете в Шотландии, слушала лекции в Калифорнийском технологическом институте Пасадены, делала докторат и читала лекции в Швейцарской высшей технической школе Цюриха и была профессором Имперского колледжа в Лондоне. Ее первый проект в Цюрихе был посвящен исследованию путей передвижения клюворылых китов в Лигурийском море. Но это оказалось слишком близко к зоологии, слишком… макроскопично. Ее интересовала глубина как таковая. Сначала она думала заняться моделированием конвейеров, перемещавших огромные массы воды между океанами. Но это показалось ей слишком механистичным. Она хотела заниматься биоматематикой. Оценивать жизнь микроорганизмов в самых глубоких слоях океана, на хадальной глубине.
Она была истинной жительницей Лондона. Здесь она могла прожить несколько жизней в один день. Среди математиков она была звездой, богатой и знаменитой. В кругу семьи она вела роскошный образ жизни. Жила она недалеко от университета, в Южном Кенсингтоне. Всегда носила часы для дайвинга, мужские, золотые с черным циферблатом. Ей нравилось думать, что они каким-то образом связывают ее с первыми акванавтами французского военно-морского флота. Принадлежность к женскому полу мало способствовала ее карьере. Гламур мог бы помочь. Если она шла на вечеринку, ее должны были замечать. Приходилось надевать платье с открытой спиной, брильянтовые серьги, старенькие итальянские туфли на плоском каблуке и брать с собой сумочку с африканскими мотивами.
Иногда бездна мучила ее. Контраст между происходящим на поверхности и происходящим в глубине только усиливал ее естественное стремление к переменам. Она лавировала между работой и саморазрушением. На одном мероприятии Королевского географического общества она заметила человека, которого однажды встречала в Цюрихе. Они ушли вдвоем. Таких встреч было много. Она ходила в ночные клубы в одиночестве. Во всем, что не касается математики, она постоянно нервничала и зависела от кого-то. Став профессором, она избавилась от этого или просто повзрослела. Перестала принимать стимуляторы. Встроила в свою жизнь переборки. Отделила друзей-по-работе от друзей-друзей. А любовники вообще оказались в другом отделении. Когда по воскресеньям она встречалась в Холланд-парке с племянницами и племянниками, к ней мог присоединиться кто угодно, лишь бы он был достаточно веселым. Только ему пришлось бы согласиться на чай, булочки и бесконечные аркады после этого. Но если собирались только взрослые, она закрывалась.
Том был единственным другом-по-работе, которого она познакомила с семьей. Братьям он понравился, и не только потому, что извинялся за привычку к видеоиграм. Его манера смеяться привлекала людей. Он был больной на всю голову и не скрывал свои недостатки. По стенам его кабинета были развешаны картинки с грудастыми черноволосыми девушками в стиле пинап, стоящими на коленях. Насколько она знала, у него никогда не было подружки. Если она говорила что-то двусмысленное, он краснел. Он вызывал у нее гораздо больше сестринских чувств, чем родные братья, вполне успешные в жизни. Он был какой-то немытый, склонный к депрессии, один из тех взрослых парней, в кармане у которых вечно валяется дайс из D&D[8]. Спортом он не занимался, за исключением поездок на велосипеде до работы – длинные волосы под шлемом слипались – и летних пеших походов вокруг ее горной хижины в Лигурии. Оттуда он возвращался похудевшим и не таким бледным. Она частенько приносила ему домой еду и вино. Он отвечал за пиво, марихуану и шоколад. Деньги на исследования добывала она, был у нее и такой талант, но публикации у них были совместные. У них очень похоже работали мозги, и они одновременно писали на одной доске разными маркерами. Их взгляды на роль познания совпадали: не будет преувеличением сказать, будто они ощущали себя на пороге прорыва, который навсегда изменит представление о масштабах жизни на земле.
Рутина постепенно стала для нее важной. В университете она играла в сквош. Плавала. Обедала в столовой. По четвергам часто ходила в кино с коллегами, предварительно поужинав в каком-нибудь ресторане на Олд-Бромптон-роуд. Старалась встречаться с подругами каждую неделю. Обычно они что-нибудь готовили вместе. Еще они обсуждали книги, ходили в музеи и на балет. Она отвечала на вопросы о своей работе, но никогда не отягощала ответы рассуждениями о комплексном анализе или динамике нелинейных систем.
В любви вечно повторялась одна и та же история. Даже если ее влекло к мужчине физически, разум при общении с ним задействовать не приходилось. По ее опыту, особенно плохо дело обстояло с банкирами. Один садился на самолет в Нью-Йорке и ни разу не смотрел вниз, на лед и скалы Гренландии, на косу Прощания, не думал о море и никак не реагировал на ее комментарии о встречных ветрах и количестве кислорода в воздухе. Но так вели себя не только финансисты. У нее были и барристеры, и даже один историк. Но стоило им попытаться подобраться к ней поближе, она сразу от них отгораживалась. Может быть, просто все мужчины думают только о времени и власти? У них есть хронология – тогда-то и тогда-то сделали то-то тому-то, инструкции, разбрасывание громкими именами. Она не испытывала к ним отвращения, по крайней мере поначалу. Просто… она вдруг оказывалась совсем в другом месте. Гораздо дальше, чем коса Прощания. Она изучала жизнь, выходящую за пределы всех хронологий, жизнь, которую никто не изучал до нее, которой еще никто не дал имени. Она не могла вообразить карьеру, построенную на сиюминутном. Она стояла на плечах гигантов, которые создали науку и ее законы. Она знала об этом, но была достаточно самоуверенна, чтобы воображать, что сама станет таким титаном на переднем крае науки, что ее работу оценят в веках.
* * *
Самолет был маленький, с пропеллером, и поначалу они боролись с восходящими токами воздуха. Впереди клубились грозовые облака. Земля внизу казалась пустой и мертвой, как дно высохшего моря. В каньонах темнели огромные тени. Гроза прошла, и он тут же заснул. Когда он проснулся, пилот уже снижался над прибрежной посадочной полосой, а в кабине стало ужасно жарко. Они сделали круг, чтобы распугать всех животных на месте посадки. Насколько хватало глаз, простирались сухие кусты, а вдоль берега шла узкая полоска возделанной земли. Город был старый, нищий, беспорядочно застроенный. Вдоль пляжа росли пальмы, а море было темно-темно синим, с белой полосой над рифом. Должно быть, серфинг здесь неплохой, но с такой высоты сказать сложно.
Он возил начальника благотворительных фондов Сомали на ужин в Найроби, в итальянский ресторан. Хозяин ресторана сидел у двери в черной, наглухо застегнутой рубашке. Разумеется, меню украшали изображения Тираны, Триполи, Асмары и Могадишо во времена дуче. Африка, как и Южная Америка, питает и взращивает маленькие мечты европейцев.
