Тяжело застонал чернявый боец, и Зина бросилась к нему. В заботах о больном будто легче, быстрее бежало время, однако на душе усиливалось чувство какой-то безысходности: не поможешь раненому бойцу, как не поможешь уже теперь своему городу, своей родной матери. Не хватит силы у тебя на это, не хватит выдержки, потому что трудности перед тобой неимоверные и непреодолимые.
Шепотом Зина подбадривала бойца, пытаясь хоть этим облегчить его страдания. В сущности, она ничего не может сделать, но этот шепот давал ей некоторую возможность обдумать положение, пока все считали, что она занята. Остальные бойцы тоже как бы отвлеклись из-за стонов смуглого соседа от своих собственных дум. Они тревожились, что этот стон могут услышать враги, но всей душой сочувствовали товарищу. Каждый в эти минуты думал о том, что придется делать, когда этот боец перестанет охать и перекатываться с места на место, что скажет Зина, найдет ли она хоть какое-нибудь спасение?
Как только Зина отошла от больного, в жите что-то зашелестело. Это она услышала сразу, но не поверила себе. В таком душевном состоянии всякое может примерещиться. Взглянула на бойцов. Заметила, что и те насторожились. Машкин залег, словно приготовился к стрельбе, и здоровой рукой вынул из кармана нож. Зашевелились, ища что-то в карманах, и некоторые другие бойцы. Шофер вытащил из кирзового голенища ручную гранату.
- Зиночка, что это? - Светлана тихонько заплакала.
А Зина и сама ничего не могла сказать, только ей почему-то совсем не было страшно: будь что будет, лишь бы скорее все кончилось.
Шелест послышался совсем близко, и кто-то глухим шепотом спросил:
- Где вы тут, братва?
Машкин вскочил.
- Ни дьявола не вижу, где ж вы тут? - продолжал тот же голос уже немного громче. - Попрятались, ночлежники бисовы.
- Грицко! - чуть ли не крикнул от радости Машкин и, пригнувшись, бросился ему навстречу.
Кавалерист сел на зеленый снопик и вынул из кармана свой скомканный бинт.
- Прошу прощения, доктор, - обратился он шепотом к Зине, - приладьте мне эту повязку снова.
- Зачем же вы ее сняли? - тоном настоящего врача спросила Зина.
- Мешала она мне, лоб гитлеру показывала в темноте.
Зина стала перевязывать Грицко и заметила, что лицо у него очень печальное и расстроенное. "А голос совсем спокойный, - подумала она, - не хочет парень показывать тревогу перед ранеными. Что ж, может, это и правильно. Так и надо поступать сильному человеку".
- Почему же ты без машины? - спросил шофер и, как показалось Зине, спросил требовательно, сурово.
Тут бы спросить, как парень добрался сюда, не попал в руки врагу, а не требовать невозможного. Но у шофера была, видимо, своя логика. В такие тонкие чувства он не вдавался, а знал одно: получил боец задание, обязан выполнить. Это, в сущности, был приказ. И не одного человека, скажем, командира отделения, а вот и Зины, и Светланы, и всех тех, кто лежит здесь и молчаливо поглядывает, как Зина перевязывает Грицко лоб.
- И глаза мне завяжите, и глаза! - настойчиво зашептал Грицко, вместо того чтобы ответить шоферу.
- Зачем же это? - безучастно спросила Зина, продолжая перевязывать.
- Чтобы не видеть, что творится вокруг, - еще тише произнес Грицко.
И Зина почувствовала, что ни капельки шутки не было в этих словах, что они были сказаны только для нее одной.
Потом парень стал говорить уже для шофера и остальных бойцов.
- Пока высаживал я там из кузова эту корову, пока отбивал атаку хозяина и особенно хозяйки, появились на краю деревни немцы. Ну, думаю, беда. Хозяин испугался, услышав про немцев, а хозяйка просто ошалела: голосит на всю улицу и готова горло мне перегрызть за корову. Видя, что машины теперь уже не взять, я стал нажимать на шофера, чтоб он бросил все и пошел со мной. Он человек местный, подумал я, знает тут все вокруг. Потребуется нам такой человек. Хлопец уже вылез из кабины, а тут хозяйка как бросится на меня и зацепила руками за мой бинт. Пришлось пойти на грех: рванул ее за кудлы и подался в малинник. Пока она там голосила, я уже на загуменье был. Жито тут хорошее, мне, человеку низкорослому, и пригибаться особенно не приходилось. Иду, а по шоссе гитлер прет. Он, нечистая сила, туда - я назад, навстречу ему. И радостно мне на душе, что не убегаю от него, и страшновато.
Шофер больше не задавал Грицко вопросов. Возвращение кавалериста в лагерь тронуло всех бойцов. Хотя он ничем не помог лагерю, хотя и теперь еще не было известно, что делать, но у каждого на душе стало посветлее. Грицко помог уже тем, что пришел сам.
- Напрасно, выходит, я носилки мастерил, - только и сказал шофер.
- Носилки как раз потребуются, - задумчиво проговорил Машкин. - Боюсь, что мало будет одних.
Несколько минут в лагере царила тишина, казалось, каждый обдумывал какое-то предложение. И хотя никто не мог сказать ничего определенного, всем было ясно, что прежде всего надо отойти от дороги, что до утра на этом месте оставаться нельзя.
- Пойти нам со Светланой в деревню, - словно размышляя вслух, сказала Зина. - Попытаться там найти людей, чтобы пустили в какой-нибудь сарай, помогли перенести раненых? Но нас же не три человека... Кто же пустит?
- И гитлер в деревне, - добавил Грицко.
- В деревню вряд ли можно, - усомнился и Машкин.
Его поддержали почти все бойцы.
- Значит, надо выбирать место пока что тут, - сказала Зина и как-то особенно внимательно взглянула на Грицко. Она себя чувствовала неловко перед этим бойцом. Парень был, пожалуй, даже моложе ее, низкорослый, худощавый, а выдержка у него такая, что каждый может позавидовать.
Машкин встал.
- Пошли! - сказал он шоферу, видимо не желая беспокоить очень уставшего Грицко.
Но Грицко поднялся быстрее шофера, и они втроем отправились выбирать место поудобнее.
Наступила ночь. Теплая, короткая, но темная-претемная и немного влажная. Было странным то, что ночь принесла и тишину, хотя не очень уютную, но все же тишину. Даже на шоссе стало спокойно.
Зина не верила в эту тишину, ей все казалось, что это обман, что в такой суровой обстановке не может быть тишины даже глубокой ночью. А Светлана словно ожидала этого покоя: она прижалась к Зине, подогнула чуть ли не к самому подбородку голые коленки и заснула. Один боец, раненный в ноги, зашевелился, вытянул из-под себя шинель и заботливо накрыл ею девочку.
- Спасибо, - сказала Зина, - но вам же самому будет холодно.
- А я вот соломки под себя, - сказал боец и протянул руку, чтобы вырвать несколько горстей зеленого, но уже колосистого жита.
- Я вам помогу, - сказала Зина и, осторожно отодвинувшись от Светланы, положила ее голову на снопик. Подавшись немного в сторону, она обеими руками стала рвать упругие, но ласковые, уже повлажневшие от росы колосья жита. Некоторые стебельки перегибались в ее пальцах и отделялись от корней, большинство же оставалось в руках с корнями. От них пахло свежей землей (милый, знакомый с детства запах!), а сломанные колоски тоже пахли, и так, что хотелось вдыхать их запах, глотать его, как воду при большой жажде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
