за мной в тесную кабину влетает Василий Дикарев и снова толкает меня — второй раз за сутки! Он буквально впечатывает меня в стену, и я вдыхаю его запах — свежий и резковатый, очень мужской. На меня внезапно накатывает слабость, голова кружится, и я чувствую, как крепкая рука подхватывает меня за талию.
— С вами все в порядке? — глубокий бархатистый голос звучит неожиданно мягко, заставляя меня почувствовать себя маленькой и хрупкой.
Мне вдруг очень хочется сказать: "нет, я не в порядке, мне нужна помощь и опора". Мне безумно хочется опереться на эту руку, прильнуть к ней, стать слабой и нежной. Хочется, чтобы он обнял меня крепче и так и держал, бесконечно долго, или даже поднял на руки и понес туда, куда нужно ему…
Волевым усилием стряхнув с себя морок, я отвечаю:
— Все в порядке. Просто вы меня толкнули, — и неуверенно ерзаю в его объятиях, как будто стараясь выскользнуть из них.
Это ведь ненормально, что он до сих пор обнимает мою талию. Люди в лифтах так не делают. Мое сердце бешено стучит, кровь упругими толчками шумит в ушах, а грудь наполняется каким-то странным жаром. Может, мне не стоило пить этот капучино — бог знает, что они в него намешали.
Дикарев на секунду ослабляет хватку, и я вдруг чувствую острый укол разочарования. Но это длится только мгновение. Он вовсе не отпускает меня, лишь крепкой рукой разворачивает к себе и, нагнувшись к самому моему лицу, то ли мурлычет, то ли шепчет:
— Я еще вчера должен был перед вами извиниться, — я чувствую его дыхание на коже и понимаю, что если хоть чуть-чуть пошевелюсь, его губы коснутся моих.
Я вижу очень близко его янтарные, как у хищника, глаза, густые ресницы и гладко выбритую кожу подбородка, ощущаю запах — смесь парфюмерии и какого-то особого, только ему присущего аромата, очень свежего и очень волнующего.
Мое сердце бьет в набат, словно я нырнула и задержалась на глубине без кислорода. Еще немножко, и я потеряю сознание. Я зажмуриваюсь и, изо всех сил стараясь не шевелиться, произношу:
— Просто… отпустите меня.
Он продолжает держать меня уверенно и в то же время мягко, и я вдруг понимаю, что никогда еще мне не было так хорошо от прикосновения другого человека. Но тут лифт дергается, и его рука ослабляет хватку, скользнув по талии и попе вниз. Я глубоко вдыхаю и цепляюсь за поручень в кабине лифта — никогда не понимала, зачем они нужны, а сейчас очень кстати, ведь мои ноги подкашиваются от слабости.
В кабину входят три студента, переговариваются так, будто не попали в центр урагана. Я медленно дышу, стараясь успокоить пульс, и искоса смотрю на профиль Дикарева.
Он уставился прямо перед собой. Янтарные глаза совершенно спокойны, губы сомкнуты, дыхание ровное — по нему ни за что не скажешь, что минуту назад он прижимал меня к себе и шептал этим своим низким голосом…
Хотя — это на меня так подействовало, а он, может, так делает три раза в день? Вот сколько раз в день в лифте ездит, столько раз и обнимает девушек… Господи, что за ерунда крутится в моей голове!
Вот он опускает взгляд, смотрит на часы, потом будто невзначай делает движение подбородком в мою сторону — и я вспыхиваю и прячу глаза. Вдруг он заметил, как я на него косилась? Идиотка.
Когда лифт наконец приезжает на первый, я расталкиваю всех и выскакиваю в холл универа, как будто спешу на пожар. Мне все равно, что он обо мне подумает. Он вообще не будет обо мне думать. С чего бы это. Я не дала ему ни малейшего повода.
Ого, а судя по первому контакту, эта Маша с глазами-льдинками — настоящий огонь!
5
Вообще-то я не плакса, но сейчас слезы закипают в глазах сами собой. Я смотрю на дырку в сапоге и ненавижу всю обувную промышленность разом. И свое безденежье заодно. Если бы отклеилась подметка, я могла бы сама подклеить, делала так уже не раз. Но теперь разорвался сам материал. Прореха длиной в несколько сантиметров, такую самой не заклеить. В мастерской тоже могут отказаться брать. Да даже если и возьмут, это минимум на несколько дней. А в чем я буду ходить в это время? Скользить по льду в кедах?!
Я иду очень осторожно, стараясь не наступать в мартовские лужи и избегать снега — но это очень тяжело. В марте под ногами либо одно, либо другое. От всего, что пришлось пережить сегодня, голова идет кругом. Мне очень хочется сейчас не делать ничего. Дотащиться до общаги, налить себе горячего чаю и улечься с книжкой, хотя бы на несколько часов забыв об уроках, подготовке докладов, переводах для издательства…
Кстати, об издательстве. Им давно пора со мной рассчитаться за перевод, который я сдала еще в январе. Там было много работы, и денег вполне может хватить на недорогие сапоги.
Добравшись до своей комнаты, я с облегчением понимаю, что Галка пока не пришла. Побыть в одиночестве — именно то, что мне сейчас нужно. Я включаю чайник и неожиданно вспоминаю, как меня обнимал этот Дикарев.
От ощущения большой мужской ладони на моей талии внутри живота что-то сладко тает, как мороженое на блюдечке. Стыдно принаться, но мне очень хочется повторить это снова и снова. Я ведь никогда еще не обнималась с мужчиной — не потому, что у меня принципы или что-то в этом роде. Просто… мужчин в нашей семье не было, а никто из парней не нравился мне достаточно, чтобы дошло до прикосновений. Для меня никогда не было делом чести потерять девственность или побыстрее познать сексуальные радости — я об этом и не думала толком, потому что никогда не была влюблена. И вот, оказалось, что я очень даже реагирую на мужские прикосновения. И узнала я это благодаря человеку, который далек от меня настолько, насколько это в принципе возможно.
Василий Дикарев, сотрудник ведущей айти компании, мажор, хам и высокомерный сноб, у которого одни туфли стоят, как весь мой
