К этим грустным замечаниям следует отнестись со всей серьезностью: не переоценивая, но и недооценивая нынешнее церковное положение. При всей справедливости подобной критики не надо думать, что описанное состояние крещальной практики и до сих пор остается повсеместно без изменений. Дело движется, хотя и не быстро… О конкретных успехах и недостатках новых современных способов приема в Церковь мы поговорим во второй, практической части нашей работы, а теперь перейдем к последней главе, завершающей теоретическую часть данного исследования.
III. ВОСПРИЕМНИКИ
Эта традиция восходит к практике древней Церкви. Первоначально восприемник был тем, кто приводил желающего креститься в Церковь, свидетельствовал о нем перед христианским обществом до и после оглашения и, наконец, воспринимал его из крещальной купели в самый момент совершения Таинства.
В Дидахе имеется предписание о том, чтобы крещаемые, крестящий и «некоторые другие» лица постились перед совершением крещения.[50] Мы уже упоминали о том, что такими лицами были церковные катихизаторы, однако вполне возможно, что среди них могли быть и те, кто первоначально приводили этих неофитов к предстоятелю.[51] Забегая вперед, следует сказать, что восприемники, в зависимости от своих учительных дарований, могли быть или не быть катихизаторами своих подопечных.
Уже к началу III века встречаются упоминания о христианских восприемниках как о церковных «поручителях» (лат. — sponsores).[52] Описание роли такого поручителя содержится и в «Апостольском Предании» св. Ипполита Римского. Из этого описания следует, что главная функция христианина, приведшего неофита в церковное собрание, заключалась в свидетельстве перед предстоятелем местной общины о жизни оглашаемого во время его оглашения. В первую очередь поручителей спрашивали о степени духовной устремленности их подопечных: «жили ли они честно, пока были оглашенными, почитали ли вдов, посещали ли они больных, совершали ли добрые дела». Положительный ответ поручителя становился, в подобном случае, основанием для объявления оглашенного достойным вступления в Церковь.[53] У автора трактата «О Церковной иерархии» говорится о том, что в самый момент совершения таинства, записанные ранее для соборного поминовения имена крещаемого и его поручителя, произносились перед лицом всей общины; таким образом, каждый присутствующий видел духовно ответственного за нового брата или сестру.[54] «После крещения, — пишет о. Николай Афанасьев, — функция поручителя прекращалась, во всяком случае, после некоторого времени, когда крещенный достаточно осваивался с жизнью церкви. Потребность в поручительстве должна была особенно чувствоваться, когда при гонениях появилось большое количество падших. Институт восприемников должен был окрепнуть и развиться именно в это время».[55]
Несмотря на то, что публично-служебные функции восприемника формально заканчивались вскоре после крещения, личная духовная связь между ним и тем, кого он привел к купели, не порывалась. Особенность таких взаимоотношений восходила к веку апостолов: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос» (Гал. 4:19). Апостол Павел духовно родил галатов, хотя неизвестно, крестил ли он кого-то из них (ср. 1 Кор. 1:14–17). В соответствии с этим считалось, что церковная деятельность восприемника до и в самый момент крещения способствовала духовному рождению воспринятого им из купели. В определенном смысле крестившийся и его поручитель становились духовными родственниками, причем восприемник мог рассматривать себя в качестве духовного отца воспринятого им духовного чада.
В виду вышеизложенных обстоятельств, с VI века начинается повсеместный перенос функций восприемничества с крещения взрослых на крещение детей. Если при крещении взрослых крестившийся приобретал духовного родителя, то вполне понятно естественное психологическое желание сохранить духовного родителя и за младенцем. Еще в V веке духовное родство не противопоставляется физическому: блж. Августин свидетельствовал о том, что в его время восприемниками детей были собственные родители.[56] Но постепенно складывается убеждение, которое позднее найдет каноническое выражение в правилах Трулльского собора (691–692) о том, что духовное родство важнее союза по телу (см. 53 правило).
При перенесении функций восприемничества на крещение детей, древние обязанности претерпели значительные изменения. Теперь роль восприемников не заканчивалась крещением, а напротив, только начиналась. Собственно «воспринимая» младенца из купели, восприемник становился свидетелем и поручителем перед Церковью в том, что его духовное чадо будет воспитываться в христианской вере. «Вероятно, как и в настоящее время, обучение детей лежало главным образом на родителях, а не на восприемниках. Духовное родство, которое связывало восприемника с воспринятым, вытекало из участия в таинстве крещения, точнее, из восприятия младенца из крещальной купели. При крещении взрослых связь восприемника с тем, кого он воспринимал при крещении, рождалась из того, что он приводил его в Церковь, ходатайствовал о нем и свидетельствовал, что он достоин быть принятым в Церковь. Все эти функции отпали. Из этого ясно, что учение о духовном родстве, как оно окончательно сложилось, было не столько отражением действительного взаимоотношения между восприемниками и воспринятыми, сколько результатом богословской спекуляции».[57]
Обычай иметь двух восприемников разного пола явился дальнейшим развитием спекулятивного направления в указанной области. Если восприемник — духовный родственник, то, по аналогии с рождением от двух родителей физических, считалось возможным и оправданным установление двойного родства духовного. На Западе, уже начиная с VII века, подобная практика, несмотря на протесты церковной власти, становится обыкновением; хотя ее окончательное каноническое санкционирование предписывается только Тридентским собором (1545–1563). Из католической Церкви этот обычай постепенно проникал на православный Восток и имел определенное распространение в Византии во времена св. Симеона Солунского.[58] В России, несмотря на неоднократные протесты высшей церковной иерархии, обычай иметь двух восприемников появляется с XIII века.[59]
Будучи некогда живым церковным институтом, восприемничество постепенно утратило свое первоначальное значение, превратившись в по-прежнему обязательный, но малоэффективный, абстрактный обычай. Эта потеря значения была вызвана в первую очередь тем, что при новой изменившейся практике, для большинства восприемников оставались неясными собственные специфические функции, особенно касающиеся поручительства перед Церковью. Действительно, если в древности церковный поручитель свидетельствовал перед собранием верующих о том, что конкретное, приведенное им в общину лицо, достойно принятия в Церковь, потому что вера, дарованная ему Богом, сознательно укреплялась им и в обучении христианскому богословию, и в обучении христианской жизни, то теперь, напротив, подобное свидетельство носило отвлеченный формальный характер; восприемник ручался за будущее, а это всегда проблематично. Именно этим обстоятельством можно объяснить специфику практических комментариев по данному вопросу, составленных российским священноначалием для сельского духовенства ХIХ века: «Восприемник ручается за веру и благочестие крещающегося, и Церковь принимает это ручательство в том смысле, что он будет наставлен в том и другом отношении, как только будет иметь способность понимать учение. Таким образом, крещаемому младенцу дается только возможность быть истинно верующим, но воспользоваться ею или совсем устранить ее — это уж зависит от него. И восприемник не отвечает за то, если при всем усердии его к своему делу, оно не увенчается желанным успехом».[60] Вопрос единственно в том, что подразумевается под этим усердием? Например, вполне понятна чрезвычайная требовательность блаженного Августина, перечисляющего обязанности восприемников, потому что он обращается к христианским родителям, для которых забота о полноценном религиозном воспитании своих детей является целью с наличными средствами: «Я прошу, — говорит он, — чтобы каждый мужчина и каждая женщина, восприявшие детей от святой купели, всякий раз, когда наступают пасхальные торжества, припоминали, что они суть споручники веры, и потому должны всегда поддерживать в воспринятых ими заботливость об истинной любви, увещевали бы их беречь чистоту, сохранять девство до брака, удерживать свой язык от злословия и клятвопреступления, не произносить устами соблазнительных песен, и не питать в сердце злобы и ненависти, убегать гаданий, чародеев и всех служителей диавола, — требовали бы, чтобы они содержали веру кафолическую, чаще ходили в церковь, и, оставив рассеянность, внимательно слушали божественные чтения, — чтобы принимали странников, и, как сказано было им при крещении, умывали ноги пришельцам, жили дружелюбно, священникам и родителям оказывали почтение с любовью».[61] Исключение могли составлять случаи, когда вера родителей была недостаточной, отсутствовала вовсе или к крещению приводили детей, родители которых оставались неизвестными. Но исключения, как известно, только подтверждают правило. Ибо требовать ручательства за будущую церковную добродетель крещаемых от людей, не имеющих физической возможности постоянно соприкасаться со всем жизненным укладом своих крестников, значит заранее обрекать реализацию такого обещания на неудачу. В церковной истории подобная ошибка исправлялась негласным возвращением к естественному порядку вещей, когда дети получали практическое религиозно-нравственное воспитание в собственных семьях, притом, что главными учителями в этой области считались крестные. К сожалению, очень часто неясность функций восприемников приводила к ослаблению чувства ответственности, которую брал на себя восприемник перед духовным чадом и Церковью. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в периоды богословского упадка стали возможными случаи выбора восприемников не только по чисто житейским «недуховным» соображениям, но и совершенно нецерковная тенденция выбора крестных среди иноверцев и несовершеннолетних.[62]
