Ваш Г. Адамович
11
7, rue Frederic Bastiat Paris 8-е
1/I-56
Дорогой Игорь Владимирович
С Новым годом! — хотя бы только в ответ на Ваше письмо. Но от души желаю Вам всего, что в жизни Вам надо. Спасибо за память. Знаю по опыту, что если начать выяснять, отчего переписка оборвалась, — вина окажется моя. Значит — простите. Письмо в Ниццу я получил, — неужели не ответил?! А другого, на rue Barruel, не получал, — что и понятно, ибо даже не знаю, что это за улица и где она.
Вижу, что Вы «перегружены» работой. Думаю, что это хорошо в смысле денежном, но уверен, что плохо в другом смысле, в сущности, много более верном.
Я привык получать от Вас письма со стихами, а тут даже и стихов нет! Между тем в Вас есть что-то профессионально-поэтическое (Пушкин), а не любительски-случайное (Лермонтов) — значит, это работа над всякой чепухой мешает! Простите за «чепуху» — но в душе, я думаю, Вы со мной согласны, хотя и делаете по видимости великое историческое дело.
Очень рад, если «Один<очество> и свобода» не совсем Вам не понравилась. Книга писана наспех, по вине издательства. Многое там — мозаика из прежних статей[111], кое-что — газетная болтовня. Еще плохо в ней то, что об одних написано то, что я действительно о них думаю (Гиппиус, Набоков), а о других — не совсем то. О Бунине, например, я многого не сказал, но сказать надо было бы — и получился восторг, которого я не испытываю полностью. Вообще, книга только на 1/2 — «моя», и даже меньше. Если бы я мог издать то, что хочу, то издал бы — даже из старого — совсем не то. Кстати, по-моему — лучшая статья о Гиппиус, а Маковский и даже Иваск считают, что я ее «недооценил».
В Париже я кружусь в вихре света. Был у Гингеров на докладе Оцупа о гибели поэзии или о чем-то вроде[112]. Было это зрелище довольно «пронзительное» — по смешению умственной беспомощности, гордости, старости с трясущимися руками и обилию метафизического тумана.
Если Вы видите «Н<овое> р<усское> слово», то видели и перебранку Кускова — Слоним и Яновский[113]. В результате Яновский гонит Варшавского с квартиры за то, что он не считает Слонима окончательным подлецом.
Здешняя сенсация — переход «Русск<ой> мысли» с рельс черносотенных на милюковско-демократические[114]. Но, несмотря на мольбы редактора Водова[115], демократы колеблются — идти или не идти?
Как видите, голова моя занята толчеей, а не смыслом жизни и творчества, как у Оцупа. До свидания.
Я в Париже до 15 января. Если Вы соблаговолите возобновить переписку, обещаюсь и клянусь отвечать аккуратно по любым вопросам, сплетническим или метафизическим. Я в первый раз очаровался Марковым — статьей его в «Нов<ом> журнале» («Аркадия»[116]). Иваск был прав, хотя поэма М<аркова> в «Опытах» была дрянь. Но статья обещает и поэзию.
Ваш Г. Адамович
12
Manchester 14 104, Ladybarn Road
17/III-56
Дорогой Игорь Владимирович!
Спасибо за письмо и за стихи, совершенно прелестные, сверхчинновские и вогнавшие меня в низменную зависть. Кроме слова «в тоске». Оно — не то что выпадает, но превращает это драгоценное изделие в подобие чего-то не вполне драгоценного.
Насчет Оцупа и его доклада[117]: я жалею, что не был, т. к. падок на развлечения. Но развлечение это было трагикомическое, т. к. Оцуп, несомненно, накануне сумасшествия, и, в сущности, его жаль. Много волнения вызвала его внезапная атака на ягненка-Гингера, обвиненного им в «ноже в спину». Впрочем, до Вас уже, верно, дошли отчеты об этом событии.
Крайне не согласен с Вами насчет Поплавского в «Опытах»[118]: во-первых, хороший писатель никогда не пишет плохо, а во-вторых, — это замечательная вещь, сдержанно-глубокая, без обычной поплавской размашистости и подвывания. Перечитайте! Не могу поверить, что Вы ничего в этом отрывке не найдете.
Зато не только согласен, но вдесятеро бы усилил то, что Вы пишете о Цветаевой и ее посланиях Штейгеру. Такого глупого и жалкого бабьего вздора я давно не читал, хотя Иваск и уверяет, что это все оттого, что я-де «не понимаю». Нечего понимать, сплошной позор и «нарциссическая» чепуха! А этот болван Елита пишет в предисловии, что это — лучшее, что Цветаева «создала»[119]. Будь я редактором, ни за что бы всего этого не напечатал. Я сейчас en plein[120] в Малларме (мне нужно это для балета[121]), и, м. б., потому я и возмутился особенно Цветаевой: переход по человеческой тональности слишком уж резок. Впрочем, по этому нельзя судить. Помню такой случай: я читал Расина, а потом сразу, по долгу службы, взялся за «Горе от ума», которое вообще скорее люблю. Нельзя читать: дрянь, суетливо, легко, если перейти от «Федры», например. Так и с Малларме. Кстати, читали Вы его? Чем больше я в него вчитываюсь, тем больше его люблю и им восхищаюсь в противоположность Valery, который в сравнении с ним — светский болтун и без того внутри, без чего нельзя быть поэтом.
Ну, выходит не письмо, а статейка. X. «прочел с удовольствием», как написал Николай II[122]. Так же «В лесу» и Кленовского[123]. Миры рушатся, близко светопреставление, но русская поэзия не унывает.
До свидания. Пишите, если хотите доставить радость «одинокому старику» (это не Николай II, а Тургенев).
Ваш Г. Адамович.
Я послезавтра еду в Париж, до 20 апреля: 7, rue Frederic Bastiat, Paris 8е.
13
104, Ladybarn Road Manchester 14
20/I-57
Дорогой Игорь Владимирович
Спасибо за пожелания и поздравления к Новому году и Рождеству Христову.
В свою очередь желаю Вам всего, что можно (и даже больше). Вы — человек аккуратный, а я нет. Письмо Ваше, лежавшее у Вас полгода, получил и передал Червинской, выразившей, впрочем, сомнение, не хитрите ли Вы. Но я ее уверил, что Вы — столп искренности и честности. Недавно вернулся из Парижа, где вертелся в вихре света и сливок общества. Видели ли Вы книгу Гингера?[124] Маковский посмеивается, а по-моему, в книге есть стихи замечательные (например, второе — «Весть»), какие самому Маковскому и не снились. Ну, а Вы «над чем изволите работать?» — как всегда спрашивает Алданов. Иваск мне пишет довольно часто и, бедный, все бьется над «Опытами», между Цетлиншей и Аронсонами[125] (там появился какой-то Биск[126] в придачу).
«Трудна работа Господня!»[127] (это уже не Алданов, а В. Соловьев перед смертью). До свидания Игорь Владимирович. Пишите — но, пожалуйста, с приложением стихов.
Ваш Г. Адамович
14
104, Ladybarn Road Manchester 14
27/IV-57
Дорогой Игорь Владимирович
Воистину Воскресе! Простите, что только отвечаю, а не написал первый. Да и отвечаю с опозданием, т. к. только вчера прибыл в Манчестер.
Ваше письмо полно литературных мыслей и любовью к interieur’aм. О первом — говорить можно без конца, а вот к interieur’aм я равнодушен и слеп. Терпеть не могу вещей, а еще больше — «красивых», от которых мне неловко и не по себе. Но о вкусах не спорят, значит, passons[128].
А вот о литературе. Мне кажется (насколько я в себе самом понимаю), что я родился с душой достоевски-лермонтовской, но разумом перетянулся к линии пушкино-толстовской. Мне смешны упреки, что я «недооцениваю» Достоевского, п<отому> что я от него был без ума, до мозга костей, до неспособности другое читать. Но на то человек и живет, чтобы, как говорится, «над собой работать». Вот я и доработался до Толстого, с которым никакие сюрпризы невозможны. А по поводу Достоевского: есть у Буало удивительная строчка, за которую простятся ему все его плоские наставления:
Le vers se sent toujours des bassesses du coeur…[129]
Вот именно! У Д<остоевского> были ужасные bassesses du coeur[130], и это «se sent»[131] у него везде. Кстати, я прекрасно понимаю, что Вы в моем «споре» с Оцупом[132] против меня. Но как Вы можете быть за Оцупа — не понимаю (отчасти потому, что не мог дочитать его статьи, где он Лосского ставит выше Леонтьева и пишет о новом лит<ературном> направлении «под моим водительством»: тут я и бросил газету).
А в виде анекдота могу рассказать, что я написал о его «синайских высотах», т. е. о важности тона, а он заявил Водову, что это «антисемитский выпад»![133] До чего может человек додуматься. Но Оцуп явно больной человек, замученный экс-красавицей женой[134].
Quant а[135] Померанцев, то это просто болтун, и при всех своих Гейдеггерах не вполне грамотный[136]. Но человек скорей милый, если бы убавить ему развязности.
