– Разумеется нет, детка! Но ты способна болтать прямо-таки без умолку, особенно об этих дамах из комитета!
– Неужели? – спросила девочка огорченно. – И тебе это неприятно? Но я не хотела тебе докучать, честное слово, тетя Полли. Но даже если я надоедаю тебе такими разговорами о дамах из комитета, ты все же можешь этому радоваться, потому что, когда я думаю о них, я одновременно радуюсь, что теперь не они меня воспитывают, а моя собственная тетя. Ведь ты этому рада, правда, тетя Полли?
– Да, да, дорогая, конечно, я рада, – засмеялась миссис Чилтон и поднялась, чтобы уйти, вдруг почувствовав себя очень виноватой оттого, что испытывает порой что-то от прежней своей досады на Поллианну за ее неизменный оптимизм.
В следующие дни, пока между заинтересованными сторонами шел обмен письмами о предстоящем пребывании Поллианны в Бостоне, сама она готовилась к этому, нанося прощальные визиты в дома своих белдингсвиллских друзей.
В маленьком вермонтском городке все уже хорошо знали Поллианну и играли в ее игру. А те немногие, кто не играл, воздерживались не потому, что не знали, в чем заключается «игра в радость». И так от дома к дому несла Поллианна весть о том, что уезжает на зиму в Бостон. И повсюду, начиная от кухни самой миссис Чилтон, где трудилась Ненси, и кончая большим серым домом на холме, где жил мистер Пендлетон, эта весть вызывала сожаления и возражения.
Ненси не побоялась сказать – всем, кроме своей хозяйки, – что считает эту поездку в Бостон сущей глупостью и что сама с радостью взяла бы Поллианну на зиму в «Перепутье» к своим родственникам, да, взяла бы, взяла бы, и тогда миссис Полли могла бы ехать в какую хочет Германию.
Джон Пендлетон сказал почти то же самое, с той лишь разницей, что не побоялся повторить это в разговоре с миссис Чилтон. Что же до Джимми, двенадцатилетнего мальчика, которого мистер Пендлетон взял в свой дом, так как этого хотела Поллианна, и которого теперь усыновил, так как сам этого захотел, – что до Джимми, он был разгневан и не замедлил это выказать.
– Только приехала и уже уезжаешь, – упрекнул он Поллианну тоном, каким обычно говорят мальчики, когда хотят скрыть то обстоятельство, что у них тоже есть сердце.
– Я здесь с самого марта. А потом, я же не останусь в Бостоне навсегда. Я уезжаю только на зиму.
– Все равно. Тебя здесь почти целый год не было. Кабы знать, что ты так сразу уедешь, пальцем бы не двинул, чтобы помочь тем, кто собирался встречать тебя из санатория с оркестрой и флагами.
– Джимми! – воскликнула удивленная и возмущенная Поллианна, а затем с некоторым высокомерием, порожденным уязвленной гордостью, добавила: – Я совсем не просила, чтобы ты встречал меня с оркестром… и потом, ты сделал целых две ошибки в одном предложении. Надо говорить «с оркестром», а «кабы знать», я думаю, тоже неправильно. «Если бы я знал» звучит лучше.
– Ну и пусть ошибки, мне все равно!
Поллианна взглянула на него с еще большим возмущением.
– Ты говорил, что тебе не все равно и сам просил прошлым летом, чтобы я тебя поправляла, потому что мистер Пендлетон хочет, чтобы ты говорил правильно.
– Если бы тебя воспитывали в приюте, где всем на тебя наплевать, а не среди целой кучи старых теток, которым нет другого дела, как только учить тебя говорить правильно, ты тоже небось сказала бы «кабы» и «с оркестрой», а то и похуже наделала бы ошибок!
– Джимми Бин! – вспыхнула Поллианна. – Мои дамы из комитета вовсе не были «старыми тетками»… то есть лишь некоторые из них были такими уж старыми, – поспешила она поправиться; ее обычное стремление к правдивости и абсолютной точности взяло верх над негодованием, – а к тому же…
– И вовсе я не Джимми Бин, – перебил ее мальчик, гордо вскинув голову.
– Не… Джимми Бин… Что ты хочешь сказать? – растерялась она.
– Я теперь усыновлен, по всем правилам. Он давно уже хотел это сделать, только, говорит, руки все не доходили. А теперь дело сделано. Меня зовут Джимми Пендлетон, а его я зову «дядя Джон»… только я еще не… привык и редко так его называю. – Он говорил по-прежнему сердито и обиженно, но на лице Поллианны уже не было и следа недовольства. Она радостно захлопала в ладоши.
– Ах, замечательно! Теперь у тебя есть настоящая семья – семья, которой не все равно… И теперь тебе не придется объяснять, что мистер Пендлетон и ты – ненастоящие родственники, ведь теперь у вас одинаковая фамилия. Я так рада, рада, РАДА!
Мальчик вдруг вскочил с каменной оградки, на которой они сидели, и зашагал прочь. Щеки его пылали, в глазах стояли слезы. Именно ей, Поллианне, он обязан всем этим огромным счастьем, которое пришло к нему так неожиданно. Он знал это. И именно ей, Поллианне, он только что сказал…
Джимми с неистовой силой пнул маленький камешек, потом другой, третий. Горячие слезы катились по его щекам, как ни пытался он сдержать их. Он пнул еще один камешек, и еще один, затем поднял третий и швырнул его изо всех сил. Минуту спустя он повернул назад и зашагал к Поллианне, все еще сидевшей на каменной оградке.
– Спорим, что я добегу до той сосны быстрее, чем ты? – с наигранной беспечностью бросил он вызов.
– Спорим, что не обгонишь! – крикнула Поллианна, с готовностью соскочив на землю.
Но состязание в скорости не состоялось: Поллианна вовремя вспомнила, что быстрый бег все еще остается для нее одним из запретных наслаждений. Впрочем, для Джимми это было не так уж важно: лицо его больше не пылало, глазам не угрожало переполниться слезами. Джимми снова был таким, как всегда.
Глава 3
«Доза» Поллианны
По мере приближения восьмого сентября, назначенной даты приезда Поллианны, миссис Рут Кэрью все больше волновалась и сердилась на себя. О своем обещании взять к себе девочку она жалела с тех самых пор, как дала его. Не прошло и двадцати четырех часов, как она уже написала сестре, требуя, чтобы та освободила ее от опрометчиво взятых на себя обязательств. Но Делла ответила, что уже слишком поздно, так как и она и доктор Эймс успели написать Чилтонам. А вскоре от Деллы пришло письмо с известием, что миссис Чилтон дала согласие и через несколько дней приедет в Бостон, чтобы устроить девочку в школу и решить остальные вопросы. Так что, естественно, не оставалось ничего другого, кроме как предоставить всему идти своим чередом. Миссис Кэрью понимала это и примирилась с неизбежным, но весьма неохотно. Разумеется, она постаралась быть подобающе любезной, когда в условленный срок к ней приехали Делла и миссис Чилтон, но была очень рада, что из-за недостатка времени пребывание миссис Чилтон в Бостоне оказалось кратким и до отказа заполненным делами. То, что Поллианне предстояло приехать уже восьмого сентября, а не позже, было, пожалуй, даже хорошо, так как время, вместо того чтобы примирить миссис Кэрью с мыслью об увеличении числа обитателей ее дома, лишь усиливало ее раздражение и недовольство тем, что она предпочитала называть своей «нелепой уступкой Делле с ее безумной затеей».
Настроения сестры, разумеется, не были секретом для Деллы, и если внешне она сохраняла спокойствие, то в душе отнюдь не была уверена в благоприятных результатах. Все надежды она возлагала на Поллианну и потому решилась на дерзкий шаг – предоставить девочке с самого начала вступить в борьбу без чьей-либо помощи. С этой целью она попросила сестру встретить их на вокзале, а затем, после обмена приветствиями, поспешно удалилась под предлогом какой-то ранее назначенной встречи.
Таким образом, миссис Кэрью, едва успев взглянуть на свою новую подопечную, обнаружила, что осталась с ней один на один.
– Делла, Делла, ты не должна… я не могу… – взволнованно закричала она вслед удаляющейся сестре.
Но та, если и слышала, не пожелала обратить внимание, и миссис Кэрью, явно раздосадованная и недовольная, обернулась к стоявшей рядом с ней девочке.
– Вот беда! Не слышит, – сказала Поллианна, также провожая медсестру печальным взглядом. – А мне так не хотелось, чтобы она уходила. Но ведь зато у меня есть вы, правда? И я могу этому радоваться.
