Она терпела, терпела, но однажды, когда Ирина в очередной раз отказалась от приготовленных для неё масла, сметаны, творога и домашнего сыра, она не выдержала и заплакала. Не хотела – сама не знает, как получилось, да так горько. И Дмитрий Петрович сказал: «Что ж мы делаем, ведь мы обессмысливаем материн труд. Хозяйство она всё равно не бросит, так чего мы добиваемся?»
Конечно, Дмитрий Петрович с Ириной могли бы больше помогать ей. Ну, хотя бы с сеном. И в этом, и в прошлом году она говорила им:
–Попросите своего директора, я уверена, он продаст вам хоть центнеров сорок.
Они ответили:
–Ой, знаешь, во-первых, мы с ним не в дружеских отношениях, во-вторых, он своим-то совхозным продаёт, как от себя отрывает, а, в-третьих, перевозка. Где мы транспорт найдём в такую даль везти.
Ну ладно, не хотят – не надо, она больше не будет их просить.
А ведь если сена не привезут, действительно коров придётся зарезать. Белую Мусю – так и так. Господи! Не для денег она своих коров держит, не для молока и мяса – просто жалко их, любит она их, привыкла к ним. Ей кажется, она не вынесет, если их зарежут.
Почти всю ночь она не спала и представляла распростёртую на кровавом снегу Белую Мусю с откинутой головой и перерезанным горлом. Когда же она заснула, то и во сне было горько, тяжко, и во сне она плакала.
II
На другое утро, подоив коров, вычистив навоз из пригона, она безжалостно разбудила Александра Ивановича:
–Давай, собирайся. Пойдём пасти.
Наспех попили горячего кофе с названием «Монтерей». Марья Андреевна поклевала, как птичка, кусочек хлеба с сахаром. Александр Иванович привык завтракать основательно и долго. Но сегодня она подогнала его:
–Давай быстрее, уже девятый час.
И он ответил с готовностью:
–Всё, всё, я уже кончаю.
И пошли. Правда, Александр Иванович ещё раз удивил её. Выйдя во двор, он встал сусликом, указывая на далёкие белые облака у горизонта:
–Смотри, вон за тем горным перевалом уже идёт снег. Там находится самый холодный город на Земле. Он называется Воркута.
Она на этот бред только рукой махнула. А он согнулся снова крючком и заулыбался навстречу выходящей из пригона скотине:
–Ой, а почему наши коровушки дома? Они ж давно должны быть в стаде.
–Господи, боже ты мой! – воскликнула она. – Неужели ты не помнишь? Я тебе вчера весь вечер твердила, что пастух больше не гоняет стадо, что нам надо самим пасти. Мы сейчас для этого и идём.
Двинулись со двора. Утреннее солнце заливало мир ослепительным светом. Небо было празднично синим, как фольга от шоколадной конфеты. Деревья уже стояли голые, и только молодые берёзки в клубном саду догорали как свечки, жёлтым, остроконечным пламенем.
Одну улицу Александр Иванович прошагал рядом, а потом стал отставать. У совхозного сада она ещё раз оглянулась и увидела его далеко позади. Вприпрыжку, насколько позволяли его скрюченность и скособоченность, он гнался за чужими телятами, замахиваясь на них палкой.
Она завернула за угол сада, и перед ней открылось широкое поле с бродящим скотом. Она уже направилась со своими быками и коровами в этот залитый светом простор, как вдруг случилось нечто сказочное: откуда ни возьмись появился Серёжа верхом на коне и крикнул:
–Идите домой, Марья Андреевна, мне лошадь дали. Я буду пасти.
Она не поверила, потом поперхнулась от радости и с повлажневшими глазами смотрела вслед Серёже, удалявшемуся с её коровами.
Да, это было почти счастье. И долго ещё в течение дня она ощущала, что на часах гораздо меньше времени, чем можно было ожидать, и что много ещё можно успеть.
Александр Иванович приплёлся домой через полчаса после неё. Она белила спальню и слушала с закипавшим раздражением, как он ходит по кухне и гремит крышками. И чего ищет?! Потом он пришёл в зал, громко зевнул и лёг на диван. Всё, теперь будет спать до обеда.
Конец ознакомительного фрагмента.
