Окруживъ разносчика, всѣ нарасхватъ покупали у него газеты.
Юрочка, уже догадываясь, что междоусобный бой конченъ, стремглавъ бросился въ переулокъ, пробился въ толпѣ къ газетному торговцу и вырвалъ у него листокъ, сунувъ ему деньги.
Изъ газеты онъ узналъ, что дѣйствительно война кончилась. Побѣда осталась на сторонѣ большевиковъ.
Папа, наскоро пробѣжавъ глазами печатныя строки, поблѣднѣлъ и пробормотавъ: «иного ничего нельзя было и ожидать», съ тяжелымъ вздохомъ быстро прошелъ въ комнату жены.
Юрочка слышалъ, какъ папа, шагая по комнатѣ и
стараясь казаться спокойнымъ, говорилъ мамѣ:
— Надо, милая, собираться и какъ можно скорѣе. Захватимъ дѣтей, самыя необходимыя вещи изъ одежды, драгоцѣнности и поѣдемъ на Донъ. Больше пока дѣваться некуда. Тамъ атаманъ Калединъ и казаки. Они не подчинятся большевикамъ. Да, пожалуйста, не разболтай объ этомъ прислугѣ, скажи, что ѣдемъ къ себѣ въ деревню. Возьмемъ только Аннушку и mademoiselle. Всѣ остальные ненадежны. Представь, Петръ (лакей) — большевикъ. Его надо поскорѣе удалить... впрочемъ, нѣтъ, лучше пусть остается, а то можетъ донести.
Мама тихо плакала.
Юрочкѣ тоже захотѣлось, какъ можно скорѣе вырваться изъ этого всероссійскаго ада и ѣхать къ свободолюбивымъ казакамъ.
Мама съ mademoiselle и съ Аннушкой разбирала, собирала и запаковывала вещи въ корзины, чемоданы и сундуки.
Какъ ни старались возможно меньше отягощать себя въ дорогѣ вещами, но ихъ приходилось взять цѣлыя горы и притомъ бралось только самое необходимое: безъ чего обойтись нельзя.
Юрочка былъ на посылкахъ.
Папа уходилъ въ городъ и возвращался каждый разъ все мрачнѣе и мрачнѣе, шопотомъ сообщая объ арестахъ то того, то другого изъ своихъ сослуживцевъ и знакомыхъ, очень торопилъ маму поскорѣе собираться, самъ помогалъ укладывать вещи и затягивалъ чемода-ны и укладки.
Въ первый же день своего владычества большевистскія власти потребовали на переписку всѣ документы жильцовъ дома для зарегистрированія въ комиссаріатѣ.
V.
Какъ ни спѣшили, въ сборахъ прошло почти два дня.
Никто изъ прислуги, кромѣ одной горничной Аннушки, не хотѣлъ помогать, а скорѣе мѣшали.
Папа уже взялъ билеты до Ростова и на слѣдующій день вся семья съ курьерскимъ поѣздомъ должна была выѣхать.
Лакей Петръ, съ мрачнымъ волчьимъ огонькомъ въ глазахъ смотрѣвшій во время боевъ, вдругъ повеселѣлъ и окончательно обнаглѣлъ, когда большевики взяли верхъ.
На всѣ приказанія презрительно фыркалъ, всѣ дни слонялся безъ дѣла съ злобной миной торжества на бритомъ лоснящемся лицѣ и въ прищуренныхъ глазахъ. Съ вечера второго дня, обокравъ своихъ хозяевъ, онъ куда-то исчезъ.
Часу въ третьемъ ночи, когда въ домѣ всѣ спали, съ лѣстницы послышался шумъ, топотъ и шмыганіе тяжелыхъ ногъ, а потомъ въ квартирѣ раздался громкій, нетерпѣливый, продолжительный звонокъ и въ дверь стали неистово стучать.
Папа, наскоро одѣвшись, самъ открылъ дверь.
Вошелъ низенькаго роста штатскій, дурно одѣтый, человѣкъ съ портфелемъ подъ мышкой, а за нимъ ввалились шесть вооруженныхъ красногвардейцевъ, изъ коихъ четверо было солдатъ въ шинеляхъ и двое рабочихъ въ пальто.
Штатскій былъ разнолапый, съ выпяченными, какъ у рака, бѣлками круглыхъ, злыхъ, вороватыхъ глазъ, съ красными, безъ рѣсницъ, вѣками, съ крючковатымъ, длиною въ поллица, носомъ, по своему паукообразному сложенію, съ короткими руками и ногами, съ выпяченнымъ брюшкомъ и по лицевому профилю — типичный семитъ.
Въ передней сразу запахло человѣческимъ потомъ и кабакомъ.
Высокомѣрно задравъ большую голову безъ шеи, выходившую прямо непосредственно изъ узкихъ, немощныхъ плечъ, штатскій назвалъ себя мѣстнымъ комиссаромъ и потребовалъ провести его въ кабинетъ.
Тамъ онъ усѣлся за письменный столъ и, безбожно коверкая русскую рѣчь, въ присут-ствіи красногвардейцевъ о чемъ-то допрашивалъ папу и своей неопрятной рукой съ короткими, крючковатыми пальцами, что-то неуклюже записывалъ на бумагѣ.
Юрочку возмутило, что этотъ грязный нахалъ сидѣлъ развалясь въ папиномъ креслѣ и держалъ себя съ нестерпимой заносчивостью, точно папа былъ какой-то осужденный преступникъ, а самъ папа стоялъ передъ іудеемъ, заложивъ руки въ карманы.
Папа съ едва скрываемой брезгливостью и презрѣніемъ отвъчалъ на вопросы жида, распространявшаго запахъ чеснока и какой-то специфической кислятины, которая била въ носъ еще острѣе и противнѣе, чѣмъ запахъ отъ его подчиненныхъ.
Потомъ красногвардейцы поперерыли въ домѣ все, даже въ маминой спальнѣ и у сестренокъ.
Мама и сестренки едва одѣтыя, съ испуганными, блѣдными лицами, большими глазами смотрѣли на незваныхъ пришельцевъ, а Юрочка злился и негодовалъ.
На глазахъ у него красногвардейцы стащили съ ночного столика папины золотые часы, а въ столовой препроводили въ свои карманы забытыя на буфетѣ столовыя ложки.
Вѣроятно, стащили бы и мамины драгоцѣнности, если бы Юрочка не поспѣшилъ спрятать ихъ у себя въ карманахъ.
Юрочка возмутился поведеніемъ красногвардейцевъ и во всеуслышаніе заявилъ о воровствѣ.
У маленькаго, грязнаго іудея запрыгали въ глазахъ подъ воспаленными вѣками красные огоньки.
Онъ, угрожающе поднявъ кверху указательный палецъ и, какъ змѣя, глядя въ лицо мальчика вертящимися отъ злобы глазами, стараясь придать своей плюгавой отталкивающей
особѣ внушительный и грозный видъ, запальчиво, съ рѣзкимъ еврейскимъ акцентомъ закри-чалъ:
— Вы забываетесь, молодой целовѣкъ! Вы забываете себѣ, съ кѣмъ имѣете дѣло. Я — полномоцной комиссаръ народно-совѣтской власти. Это вамъ не презній царскій режимъ. Что хотѣли себѣ, то и дѣлали. Съ нами шутке плохе. Вы васымъ лознымъ подозрѣніемъ оскорбляете себѣ... цесныхъ агентовъ правительства при исполненіи слузебной обязанностявъ... да...
Іудей брызгалъ слюной и подступалъ къ мальчику все ближе и ближе.
Но возмущенный Юрочка, чувствуя себя правымъ, стоялъ неподвижно, не сводя своего озлобленнаго, упорнаго взгляда съ представителя новой власти и указывая на красноармейцевъ, крикнулъ:
— А вы обыщите ихъ, вотъ этихъ! — онъ прямо указалъ на двухъ воровъ. — Тогда и заступайтесь. Обыщите! Вы пришли обыскивать, а не воровать!
Іудей растерялся.
Глаза его нерѣшительно забѣгали по сторонамъ.
— Обыщите! Обыщите! — зло, упрямо настаивалъ Юрочка.
— Уймите васего сына или кто онъ вамъ... — возмущеннымъ, но значительно пониженнымъ тономъ обратился іудей къ отцу. — Вѣдь это-зе невозмозно... Это-зе гнуснаго клевета. Молодой целовѣкъ мозетъ зе за это пострадать... Я шутить не намѣренъ...
— Положимъ, не клевета... — опустивъ глаза и блѣднѣя, тихо отвѣтилъ папа. — Онъ у меня никогда не лжетъ, да я и самъ...
Но папа не договорилъ.
Іудей сдѣлалъ видъ, что не слыхалъ послѣднихъ словъ.
Папа моргнулъ Юрочкѣ, чтобы тотъ замолчалъ и вышелъ.
— Вы сами — клеветникъ и.. хамъ, — проворчалъ Юрочка настолько громко, что всѣ слышали и удалился изъ комнаты, крѣпко хлопнувъ дверью, до глубины души возмущенный несправедливостью, наглостью и нахальствомъ.
Ему обидно было за папу. Ему казалось, что папа безъ достаточнаго достоинства и твердости держалъ себя съ грязнымъ, презрѣннымъ жидомъ.
Будь онъ большой, онъ не такъ держалъ бы себя!
Онъ показалъ бы имъ ихъ мѣсто!
Да. И что же это такое? Развѣ папа, милый, добрый, благородный папа обворовалъ, ограбилъ или убилъ кого-нибудь, что къ нему въ квартиру ворвались ночью, всѣхъ перебудили, все перерыли, все перевернули вверхъ дномъ и обворовали... и надъ папой, солиднымъ, уважаемымъ человѣкомъ, генераломъ, распоряжается какой-то презрѣнный жидъ, является полновластнымъ начальникомъ.
Отъ безсилія и раздраженія Юрочка при выходѣ изъ комнаты топнулъ ногой. Онъ терялся и ничего не понималъ.
— Ишь какой змѣенышъ! Какъ хорохорится-то! Изъ молодыхъ да ранній! — шопотомъ замѣтилъ вслѣдъ Юрочкѣ весь отъ волненія вспотѣвшій одинъ изъ красногвардейцевъ, у котораго за голенищей тикали украденные часы.
— Замолчи ужъ. Чего?! — одернулъ его тоже шопотомъ другой, у котораго въ карманѣ шинели топорщились столовыя ложки.
Въ первые дни торжества большевизма на Руси служители его еще скрывали и стыдились своего воровства, боясь отвѣтственности. Открытый грабежъ еще не былъ тогда санкціонированъ декретами преступной самозваной власти воровъ и убійцъ.
Къ перешептывавшимся пододвинулся одинъ изъ рабочихъ съ испитымъ, почти безъ растительности, острымъ лицомъ и серьезными глазами.
