— А что, дорогой? — опять очень серьёзно произнёс тот. — Ты разве ещё ни с кем не обнимался?
— Ну зачем при мальчике?
— Мальчик уже многое знает, — уверенно сказал Шахмурза. — И про то, что наш народ три года назад из ссылки домой вернулся, тоже. Знаешь?
Я ответил, что слышал, у нас в доме говорили.
— И правильно, молчать не надо. Мы-то сами больше помалкиваем. А если говорим, то одно только: «Спасибо, мол, вернули обратно». А что на двенадцать лет из земли своей вырвали, да сколько поумирало — от болезней, голода, ещё в дороге, в телячьих вагонах… и потом… Об этом молчим в тряпочку. Даже детей своих именем Сталина продолжаем называть. Честь и стыд совсем потеряли… Верим всему, как дети неразумные, что бы нам ни говорили. Как ты, Эльбрус, в алмосту этого…
Я немного удивлялся, что Эльбрус ничего не отвечает, не спорит, пока не вспомнил: на Кавказе младший всегда должен слушать старшего и молчать. Даже если не согласен. Не то что у нас. Разве это жизнь?
— И ведь что получается? — говорил Шахмурза. — Чеченцев, ингушей, нас выслали к шайтану на рога, потому что в народе нашлись изменники, которые к немцам перешли. А у русских не было? А среди украинцев? А полицаи, власовцы — это кто? Из всех народов Советского Союза кто-нибудь побывал там наверняка. Кроме евреев и цыган, это уж точно. Потому что их и не взяли бы. Или сразу в газовую камеру. Ну и чукчи или… как их… юкагиры тоже к немцам не переходили, думаю. Так что высылать почти всех надо было, не только нас. И остались бы в стране одни евреи с цыганами и чукчи. Вот жизнь была бы!.. Я если за что «спасибо» могу сказать — что язык русский хорошо знать стал. Даже почти без акцента говорю. Верно, кунак?
Это он ко мне обратился, и я возражать не стал. Некоторое время мы ехали молча, потом как-то сразу оказались в селении, и Шахмурза начал со всеми здороваться, он ведь из этих мест. Мы вылезли из машины и пошли к его сестре. Дом у неё двухэтажный — на первом одни овцы, это я к вечеру увидел, на втором — люди. А крыша плоская, и с неё прямо на гору шагнуть можно.
Вскоре нас позвали за стол. Мужчины пили вино и говорили очень длинные тосты: за страну, за Кавказские горы, за Шахмурзу и весь его ансамбль песни и пляски, но не забыли про меня и моих родителей. А когда я сказал, что недавно мы переехали в другую квартиру и у нас теперь собака есть, Кери, то и за новоселье. Но за Кери пить никто не предложил. А я бы выпил.
Перед сном я вышел на улицу. Только не вниз по лестнице, а через крышу. Поднялся немного по тропинке и остановился. Ночь светлая, потому что луна, хотя от неё только серп, но толстый и яркий, а рядом звёздочка, прямо как на флаге Турции. Я когда-то в детстве изучал флаги разных стран и потому могу, не хвалясь, добавить, что похоже было и на флаг Туниса, и Пакистана, и, кажется, Ливии, но утверждать не буду.
Я вспомнил разговоры про алмосту и подумал, что если не он (она, оно?), то какой-нибудь зверь должен ведь обязательно здесь, в горах, быть. Например, барс. И тут, уже в третий раз за этот день, затрещали кусты, в сто раз громче, чем днём и чем в рассказе Эльбруса, и чего-то большое и тёмное двинулось прямо на меня. На голове у него торчком стояли волосы, а глаза горели лунным огнём. Я закричал и побежал к дому, но стукнулся головой обо что-то мягкое и остановился, закрыв глаза.
— Ты что, Саня? — услышал я. — Чуть с ног не сбил.
— Дядя Шахмурза, — сказал я и открыл глаза. — Там этот… алмосту… или зверь какой-то… Волосы длинные…
— А ну, посмотрим, дорогой. Вперёд, без страха и сомнений!
Он бросился в кустарник, а я чуть-чуть отстал.
— Сюда, Саня, — услышал я из темноты. — Поймал! Только не волосы у него длинные, а уши… Ну, пошёл, пошёл!..
И я увидел маленького ишака.
— Я не струсил, — сказал я. — Просто страшно сделалось немного. Потому что ночью.
— Ничего, — сказал Шахмурза. — Все люди чего-нибудь боятся, если не совсем психи. Вот я, например, нырять боюсь.
— Хо, — сказал я, — а я через всю эту крышу могу пронырнуть… Если не больше… Можно я на него сяду?
Мы вывели ишака на ровное место, Шахмурза держал его за ухо, а я сел верхом. Ишак стоял, как памятник самому себе, и сидеть было жёстче, чем на памятнике.
Когда мы вернулись в дом, Шахмурза рассказал всем, что я только что ездил на ишаке, но больше ничего. Я спросил, сколько он стСит и можно ли его держать в городе. Мне ответили, что рублей за тридцать отдадут, но только чего с ним в городе делать. Я ответил, что буду гулять, как с собакой, на поводке, а держать у кого-нибудь в пустом гараже, у нас во дворе есть такие, и потом начал рассказывать про нашу собаку, по которой здорово соскучился, что её зовут Кери, она рыжий сеттер, умная, как обезьяна, так говорит мама… Но меня уже никто не слушал, кроме бабушки Нафисат — она всё время улыбалась и кивала головой. И я много чего ей порассказал — даже про Лерика, который повадился меня дразнить, а сам ябеда, и про Нинку Булатову, которая, когда я однажды упал и разбил коленку, даже не пожалела, а ещё больше задрала нос: небось подумала, я к ней бежал… А ещё, знаете, у нас из магазина обуви огромную калошу выбросили. Она на витрине стояла, а потом перестала блестеть, её и выбросили. А мы чего придумали, рассказать?..
Бабушка Нафисат улыбнулась и кивнула. И я рассказал, что мы из калоши сделали самоходку. Как? Очень просто. Взяли два заводных автомобиля, игрушечных, привязали к калоше, завели и пустили. Сначала во дворе, а потом на уроке пения по залу… Что было!
Я засмеялся, бабушка Нафисат покачала головой и тоже засмеялась.
— Вы всё время здесь живёте? — спросил я.
Бабушка Нафисат кивнула.
— А вам сколько лет?
Бабушка Нафисат опять кивнула.
— А у вас много внуков?
Бабушка Нафисат засмеялась и кивнула ещё раз.
— Ты о чём бабушку всё время спрашиваешь? — сказала мне сестра Шахмурзы. — Она у нас по-русски ни слова не знает. Балкарский и тот забыла.
Бабушка Нафисат кивнула и улыбнулась. А потом угостила меня айраном и лепёшкой. После чего я пошёл спать.
На следующий день мы уехали из Верхнего Чегема. Обратный путь был короче, потому что всё время с горы и колесо ни разу не спускало. Но один раз мы остановились — у водопада. Он похож на длинную седую бороду, немножко зелёную. Она как будто всё время хочет оторваться от каменного подбородка, но никак не может и потому сердито шумит, шипит и брызгает слюной…
Назавтра мы с папой и Юрой поехали в Орджоникидзе.
Моя командировка продолжалась.
(Конец рассказа Сани)
ГЛАВА 2. Опять недовольное ворчание по поводу литературных дел. Детское издательство заглаживает свою вину. Рессоры «Эдика» прогибаются, но выдерживают. О проблемах плоти: распутство по уважительной причине. О «царапинах» дружбы и совсем немного о ревности… Вынужденный перерыв в повествовании… «Сюита памяти»… Кстати о Фолкнере…
1
Командировкой нашу с Юлием поездку на Северный Кавказ можно называть весьма условно: во-первых, никто нас не посылал; во-вторых, никто не платил за транспорт, гостиницу. Зато никто не требовал с нас отчёта, не устанавливал сроки, не пытался экономить на гостиничном номере и железнодорожном билете. И поскольку за всё платили мы сами, а экономить не умели (и не хотели), поездки выходили в копеечку, которую вряд ли могли восполнить наши копеечные гонорары. К тому же почти все они откладывались на неопределённое будущее — когда и если напечатают то, что мы перелопачивали на месте или брали с собою в Москву. На этот раз мы снова увезли в своих потрёпанных чемоданах ворох стихотворных подстрочников и один прозаический — пьесу на бытовую тему одного немолодого осетина — директора местного техникума. Мужик он был приятный, но одного ему делать категорически не следовало: заниматься литературой. Однако попробуй скажи! (Я как-то много лет спустя попробовал — после того, как по просьбе одного автора из Москвы обработал его повесть о Гражданской войне, и она была издана в «Молодой гвардии», а редактор настояла, чтобы, как она выразилась, «в воспитательных целях» моя фамилия была тоже указана. Не на обложке, нет, а скромно на титуле… Так автор подал на нас обоих в суд! Вот на суде я сгоряча и ляпнул, что автору вообще не следовало бы заниматься литературой — тогда и адвокату платить не надо, и обижаться не на кого… Слава Богу, мы в конце концов помирились…)
Всё это я к тому, что нянчиться с чужими рукописями — дело беспокойное, даже опасное. Особенно если авторы ещё живы-здоровы и обладают крутым обидчивым нравом.
А ещё к тому, что по возвращении домой нам с Юлием пришлось сразу же вновь пускаться в рейды по редакциям в поисках работы и в надежде получить, наконец, что-нибудь интересное — и в денежном, и в литературном смысле. Но увы… и ещё раз — увы!.. Впрочем, мой друг и соавтор был в этих поисках куда спокойней и ленивей, чем я, что вызывало у меня и зависть, и раздражение, а у его жены некоторое неодобрение (подогреваемое мною).
