Единственной законной наследницей всего моего имущества назначаю девицу Каролину Паржизекову, проживающую в Глубочепах, в Чехословакии, ей принадлежат и моя последняя мысль в этом мире и мои горячие, преданные чувства, которые я питал к ней; я уношу их с собой в могилу такими же чистыми и непорочными, какими были они двадцать лет назад. Мое имущество, движимое и недвижимое, наследницей которого становится упомянутая девица Каролина Паржизекова, состоит по пунктам в следующем:
1 остров Бимхо,
13 хижин, костел и ясли,
46 людоедов (включая вождя),
4 кола сандалового дерева для пленников,
1 ежегодник «Кроликовод» (т. XVI),
1 королевские носилки,
1 пылесос (почти новый),
267 жемчужин на сумму 60000 фунтов стерлингов,
3 пары бумажных носков.
Единственным и обязательным условием получения наследства вышеупомянутой девицей Каролиной Паржизековой является личное вступление последней во владение перечисленным в моем завещании имуществом и забота ее о том, чтобы мои чернокожие подданные не потерпели ни духовного, ни материального ущерба после моего переселения в иной мир.
Сегодня я съел последний сухарь. Взор мой тщетно блуждает по необъятному горизонту. Вокруг только морская гладь. Прощай, дорогая Каролина! Если море выбросит на берег обломок шхуны, за который я цепляюсь, прошу тебя поставить на могиле…
На этом извлеченное из бутылки послание обрывалось. Остальные слова были размыты водой, и конца они не разобрали.
Взглянув друг на друга, мистеры Дудль и Хейкок воскликнули в один голос: «Шестьдесят тысяч фунтов!»
Затем они принялись рассуждать.
– Не может же она ехать одна, – сказал мистер Дудль.
– Ей нужен провожатый, – заявил мистер Хейкок.
– Человек, который бы о ней заботился…
– Помогал бы ей советами…
– Кто бы…
Обоим мистерам дело представлялось совершенно ясным. Шестьдесят тысяч фунтов – деньги немалые.
На другой день из Америки в Чехию полетела каблограмма, извещавшая тетушку Каролину, что она получила в наследство остров, куда, согласно последнему желанию Арношта Клапште, она должна приехать лично для вступления в права. В Триесте ее будет ждать представитель фирмы «Хейкок и Дудль», который возьмет на себя заботы о ее удобствах и безопасности. Прилагалась копия завещания, отличавшаяся от подлинника сущими пустяками: строчка, где говорилось о жемчужинах стоимостью в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов, была опущена.
Неделей позже на отплывающий в Триест пароход поднялся элегантный мужчина, внешность которого внушала полное доверие. Имя этого мужчины было Арчибальд Фогг. Два господина, обладающие столь же респектабельной наружностью, усердно махали ему руками. Мистер Дудль кричал: «Я надеюсь, мистер Фогг, вы избавите мисс Паржизек от трудов, связанных с получением жемчужин!..»
К этим словам мистер Хейкок, который был очень набожным человеком, добавил взволнованным голосом: «Жемчуга толкают женщин на путь безнравственности. Арношт Клапште поручил нам охранять его нареченную. Наша святая обязанность уберечь ее от дьявольских коз ней. Вы поняли, мистер Фогг?»
Арчибальд Фогг все отлично понял; когда пароход отходил, на губах мистера Фогга играла насмешливая улыбка.
* * *
Каждый бы сказал, что на этом дело можно считать законченным. Но не тут-то было.
В то время как каблограмма летела в Глубочепы, Арчибальд Фогг плыл в Триест, а мистеры Дудль и Хейкок мечтали о жемчугах величиной с лесной орех, сердце рыжего матроса в тельняшке и заплатанной куртке, по имени Самуэль, все сильнее и сильнее распирала злость. В ту самую минуту, когда пароход с Арчибальдом Фоггом исчезал в туманной мгле, окутавшей нью-йоркскую пристань, Самуэль сидел на старом ящике на берегу, устремив задумчивый взор на статую Свободы. В его кармане позвякивали последние два цента, и поэтому созерцание величественной статуи не могло внушить ему возвышенных чувств, даже если бы он очень этого хотел.
Самуэль проклинал себя, что по легкомыслию лишился документа, стоящего, по всей очевидности, немалых денег. К счастью, Самуэль не принадлежал к тем людям, которые подолгу плачут над пролитым молоком. Правда, невелик капитал – два цента. Но в истории известны случаи, когда при помощи гораздо меньшей суммы предприимчивый человек находил путь к богатству. Нечто подобное Самуэль читал еще в школьной хрестоматии, только не очень этому верил. Но сейчас наступило время отбросить в сторону все сомнения.
Самуэль встал и направился к широкому мосту, стараясь не привлекать к себе внимание полицейского, подозрительный взгляд которого задержался на его заплатанной куртке. Вскоре Самуэль потерял из виду статую Свободы. Свернув в жилой квартал, где он чувствовал себя как дома, Самуэль купил в ближайшей лавчонке три лис тика бумаги и карандаш. По соседству с доками, под забором, нашелся укромный уголок; послюнив карандаш и приложив листок к забору, он принялся писать:
Я, Арношт Клапште, полковник армии его превосходительства президента республики Патагонии, потерпел во время бури крушение и, так как жить мне остается недолго, пишу свое последнее распоряжение: завещаю дорогой Каролине Паржизековой, живущей в Глубочепах, остров Бимхо со всем относящимся к нему имуществом, как-то:
2 дюжины негров,
1 кокосовая плантация,
1 место, богатое жемчужными раковинами,
1 склад гуано (примерно 40 тонн).
Честному человеку, нашедшему бутылку, будет уплачено из наследства пятьдесят долларов.
Господи, прими душу мою. Аминь.
Арношт Клапште (собственноручная подпись).
Как мы видим, текст завещания в известной степени уже подвергся искажению. Но Самуэль был убежден, что это только принесет пользу делу. Спустившись к воде, он окунул в нее бумажку и, посыпав ее затем землей, положил сушиться на солнышко. И в самом деле, бумажка стала теперь похожа на подлинное завещание.
Довольный результатом своих трудов, Самуэль изготовил еще два документа подобного же содержания и, так как день уже клонился к вечеру, стал искать места, где бы переночевать. Миновав отель «Ампир» с его двадцатью тремя этажами, восьмьюдесятью ванными комнатами и двадцатью четырьмя лифтами и отель «Крисби», где всего этого было только на три единицы меньше, он направил свои стопы на северо-восток, нырнул в лабиринт улочек и скоро остановился перед непривлекательным с виду домом с дверями, выкрашенными в оранжевый цвет. Надпись на дверях гласила, что здесь имеет свое местопребывание мистер Джошуа Кохен, духовный глава общины «Зловещие всадники Апокалипсиса».
Едва мистер Кохен пробежал глазами завещание Арношта Клапште, задержав свой взгляд на жемчужных раковинах, кокосовой плантации и складе гуано, глаза его заискрились. Он поспешно опустил их.
– Верно об этих бедненьких неграх никто не заботится, Самуэль, – проговорил мистер Кохен голосом полным участия. – Должно быть, они лишены духовных утешений. Им необходимо войти в лоно нашей церкви. Дайте сюда эту бумагу.
– Пятьдесят долларов, – отрезал Самуэль.
– Я велю вас арестовать, – сказал мистер Кохен. – Вы явный мошенник.
– Сорок долларов, – спустил цену Самуэль.
– Сорок центов, – сказал мистер Кохен.
– Тридцать долларов, – ответил Самуэль.
– Пятьдесят центов, – набавил мистер Кохен.
– Двадцать долларов, – упирался Самуэль.
Когда через полчаса Самуэль выходил из квартиры главы общины «Зловещие всадники Апокалипсиса», в кармане у него лежал доллар. А мистер Кохен, сидя в кресле, посматривал попеременно то на расписание пароходов, то на карту Тихого океана.
На другой день Самуэль явился с визитом к мистеру Мак-Эрону. С ним он водил знакомство еще в те незапамятные времена, когда куртка мистера Мак-Эрона была вся в заплатах, то есть до того, как ему удалось жениться на богатой вдове, муж которой торговал гуано. Когда спустя два часа Самуэль покидал контору этого делового человека, в кармане у него позвякивало еще шестьдесят центов. А так как Мак-Эрон был порядочной скотиной, то и эту скромную добычу Самуэль не считал проигрышем. Скорей наоборот.
На третий день Самуэлю не повезло. Вообразив себя владельцем заводов Форда, он, размечтавшись, толкнул в живот мужчину в мундире, который регулировал движение на углу 57-й авеню. Человек в мундире попробовал установить причины, побудившие Самуэля к этому по ступку. Самуэль же попытался спастись бегством. Так случилось, что ночь он провел в полицейском участке. Содержимое его карманов подверглось там тщательному осмотру, и завещание Арношта Клапште вскоре начало путешествовать по разным канцеляриям, пока, наконец, не очутилось на столе сенатора Уоррена.
Сенатор Уоррен всю свою жизнь посвятил борьбе за мир. «Атомные бомбы подлежат уничтожению, – провозгласил он, – а потому необходимо их сбросить где-нибудь, чтобы они взорвались…» Имея весьма смутное представление о странах, находящихся за пределами Соединенных Штатов, он решил, что эти в общем малоизвестные земли вполне подходят для осуществления его миротворческих замыслов.
