— Нет, но близко к тому. Так что будь осторожней, не переутомляйся и не нервничай. Тем более, что волноваться не о чем, все хорошо.
Хан едва сознавал смысл того, что слышал.
Она забылась и назвала меня на «ты»! На Хинн-Тайре нет этого идиотского, чопорно-ледяного «выканья». И она забылась и стала обращаться ко мне по-тайриански! И не подумаю поправлять, мне это очень нравится.
— Сейчас придет Югей, и если ты по-прежнему не хочешь, чтобы тебя кто-нибудь видел…
Хан кивнул, прикрыв ладонью губы, неудержимо расползающиеся в глупейшую улыбку, и убежал в свою комнату.
Звенящая вибрация ликования, охватившая его, внезапно исчезла.
Что, собственно говоря, тебя так обрадовало, а? Это не признак особого отношения. Не ищи, таких признаков нет настолько, что даже желаемое за действительное принять невозможно.
Вдруг он оцепенел.
Все слышно! Какой же ты идиот! Что теперь будет? С ужасом представил себе снисходительную жалость к обезьяне, возмечтавшей о невозможном — о физической близости с человеком, о настоящей любви между ними.
Что может предпринять полный в психотронном деле профан? Где-то читал о таком приеме: чтобы не думать вовсе — взгляд с точки на точку…
«Хан! Я ведь предупреждала! Чем способней человек, тем больше он рискует себе навредить! Нельзя самостоятельно осваивать такие вещи!»
Хан вздрогнул от громкой фразы в своем сознании, устыдился непослушания, но тут же и обрадовался, Так хорошо получилось, что даже перестарался!
«Что произошло, чего ты испугался?»
Пришлось объяснить, хоть и без подробностей:
«Меня слышно».
«Не мысли, а состояние» спокойно уточнила Хэгши, и Хана обдало жаром стыда за свой гнев и ужас, за недостойное предположение. Конечно, она не подключается к его мыслям, это не этично.
Цепочка переживаний могла бы продолжаться бесконечно, одно тянет за собой другое, но пришел Югей и отвлек Хана.
Хан сейчас же приоткрыл дверь и смотрел в щелку на тайрианина с восхищением и завистью. Они с Хэгши похожи, у обоих пушистая шапка бледно-золотых волос, почти одинаковый рост, но Югей чуть ниже. Из-под завитков на лбу у Югея виднелся узкий обруч из цветного металла, гладкий, без всякого декора.
Хан сразу понял, что Югей любит Хэгши, давно и без взаимности.
В чем сравнялись, печально усмехнулся Хан, закрывая дверь, чтобы не подслушивать. Ему не пришло в голову, что он подглядывал.
11
Он смотрел только тогда, когда считал, что Хэгши этого не замечает, жадно впивал малейшие подробности облика с тем, чтобы потом у себя в комнате без конца перебирать их в памяти. Понимал, что это бессмысленно, ведь взаимности нет, и опасно — от безответной любви и с ума сходят, и с собой кончают, и просто истаивают. Но ничего не мог с собой поделать.
Даже забыл о том, что операция — завтра.
«Почему?! Почему именно она должна разбирать меня по косточкам? Что может быть после такой физиологии? Опять заехал. А что может быть вообще?»
Хан оперся локтями о стол и закрыл глаза ладонями.
— Что с тобой? Тебе плохо? — услышал он тревожный голос Хэгши и поспешно отнял руки от лица.
— Нет, я просто задумался. Привычка — затенять глаза, чтобы ничто не отвлекало.
И больше так делать не буду, раз это пугает.
— Что ты намерен делать потом? Вернуться на Землю?
— Тысяча причин для того, чтобы я вернулся. И только одна, чтобы остался. Она перевешивает, — ответил Хан.
Улететь за уйму светолет и больше никогда не увидеть? Даже если бы все было идеально, то есть, взаимно — взять с собой на Землю, чтобы погибла там? Да ни за что.
…Он был уверен, что не сумеет уснуть, потому что очень сильно нервничал. Но ошибся.
12
Тщательно вымытый, выкупанный по горло в депиляторе и совершенно нагой, Хан подошел к двери операционной.
Дверь открылась, он шагнул внутрь, оказавшись в тамбуре, где его обдали потоки лучей, видимых и незримых. После этого открылась вторая дверь, и он вошел в собственно операционную.
Громадный зал вновь поразил его своими размерами и обилием сложной техники, хотя Хан уже видел это все несколько дней назад. Ему бросилось в глаза устройство с высоким ложем, окруженное аппаратурой — операционный стол. Возле стола ожидала Хэгши — герметичный легкий комбинезон, бесстрастное лицо за прозрачным пластиком маски. Она взглянула на Хана, улыбнулась ободряюще, и он перевел дыхание.
— Без ассистентов? — смог еще и удивиться.
— Их заменяют автоматы.
Она нажала на кнопку, ложе опустилось — Хан сел, потом лег, — и снова поднялось на тот же уровень.
Хэгши наклонилась, чтобы заглянуть Хану в глаза.
— Все будет хорошо.
Он чуть улыбнулся в знак согласия. Совсем по-тайриански, но просто потому, что на свою обычную улыбку был сейчас не способен.
Хэгши не удержалась, протянула руку и легко провела пальцами по его волосам. Он задержал дыхание, слушая это прикосновение и ощущения, которые оно рождало. Если бы еще раз так же.
— Вот эта линза испускает усыпляющее излучение. Ты уснешь и ничего не будешь чувствовать, а проснешься уже другим человеком.
Хан посмотрел на линзу, одну из целой грозди, нависшей над ним, потом собрался перевести глаза на Хэгши — он хотел, чтобы ее лицо было последним, что он увидит перед тем, как заснет, — но не успел, веки неудержимо сомкнулись, и больше он ничего не помнил.
Зато ее лицо было первым, что он увидел, едва очнулся. Увидел и улыбнулся — возвращению к жизни, возможности снова смотреть в эти глаза.
— Не шевелись, Хан, — предупредила Хэгши. — Все равно не сможешь двинуться, но навредишь себе усилием. Ты в силовом поле. Тебе свойственны порывистые движения, и я не могу рисковать, поэтому фиксаж максимальный. В нем ты будешь трое суток, и, поскольку это трудно выносимо, вероятно, не возразишь, если я усыплю тебя на все это время. Зато потом сразу можно будет вставать.
— Да, — шевельнул губами Хан и прикрыл глаза. Он так и уснул со слабой улыбкой на лице, не заметив, что рядом с Хэгши стоит Динор.
— Почему ты это сделала? Было бы гораздо полезнее, если бы он сразу после операции питался и совершал все отправления естественно.
— И терпел осмотры, которые при его стыдливости невыносимы.
— Как же с осмотрами потом?
— Они не понадобятся. Мягкий фиксаж имеет датчики; все данные будут поступать в комп.
Динор ушел, а она села возле спящего Хана.
Вот он, на расстоянии вытянутой руки. Легко и просто — коснуться, поцеловать. Не проснется, не почувствует, не узнает. Но так можно дойти до чего угодно. И вот именно — не почувствует. А должен чувствовать и желать этого. Только так, иначе все бессмысленно. Но как трудно удержаться.
13
Проснувшись в следующий раз, Хан обнаружил, что может двигаться, но несколько ограниченно — из-за того, что на нем надеты этакие леггинсы и что-то вроде женской индийской блузки, тоже эластичной, плотно охватывающей верхнюю часть груди и спины. Кроме того, руки от кистей до плеч включительно закрывали плотные перчатки. То, и другое, и третье — конечно, не просто одежда, а нечто, напичканное микроэлектроникой.
Изменения в фигуре бросаются в глаза, их не могут скрыть эти штуки, но жаль, что нельзя полюбоваться собой без всего в замечательно большом зеркале, которое тут находится.
Зато уже сейчас можно (и даже очень нужно) опробовать свое новое хозяйство в нише с «удобствами» за переборкой.
Хан ощущал сильную слабость и нес себя, как хрусталь, боясь упасть от головокружения, но едва не смеялся от радости. Другой, новый, такой, как должно, настоящий, ставший самим собой! Наконец-то!
Так, на леггинсах должен быть разрез. Ага, вот он. Все хоккей; работает, как часы, то есть, как это самое, что ему и полагается.
М-да. В туалет ходить удобнее, а вот двигаться придется учиться заново. Это место беречь от ушибов не привык, а привык — совсем другое, сверху. Лечь ничком побоюсь. Если кто-то будет приближаться, чего доброго, шарахнусь. Если вокруг будет много мебели, психовать начну, как бы не повредить драгоценное достояние.
Хан добрался до кровати совершенно без сил и повалился на нее, беззвучно смеясь.
Вошла Хэгши, и он с ходу, как всегда, забыв про «илэ-оо», сообщил о том, что пробовал встать, и вполне успешно.
Она кивнула, улыбнувшись, и не объяснила, что знает об этом, специально не стала входить и помогать, чтобы не конфузить, но следила сквозь дверь и поддерживала энергетически.
Хэгши принесла ему завтрак. Она поставила поднос на столик, тронула кнопку на торце кровати, и изголовье поднялось, так что Хан оказался в сидячем положении, не прилагая к тому ни малейших усилий.
Он так устал, пересекая комнату взад-вперед, что не мог есть сам. Его пришлось кормить с ложечки, против чего он не возражал, хотя и несколько смутился.
