Зачем все это теперь?
Он прикрепил на кожу в оперированных местах мини-датчики, которые позволят компьютеру в кабинете Хэгши следить за состоянием пациента. Датчики были похожи на круглые блестки, примерно того же размера; они прочно прилипали, стоило их приложить к коже. «Блестками» оказались украшены шея, плечи, грудь, руки, бедра, колени и самое интимное место.
Рок-звезда на празднике Нептуна, сострил сам себе Хан, закутался в гобелен и вернулся в кабинет.
— А где моя одежда? — спросил он у тайрианки.
И тут оказалось, что прежние вещи нельзя надевать на изменившееся тело, чтобы не навредить себе.
— Все правильно, — пошутил Хан. — Неважно, в первый или во второй раз рождаешься, все равно рождаешься в соответствующем виде. Собственно, мне одежда не очень и нужна, от восторга готов ходить, как Чака…
Хан пересказал подробность из биографии зулусского короля, о котором читал когда-то. В юности Чака слишком долго развивался — его высмеивали — и когда обрел должный облик, то, гордый этим, ходил «одетым по-зулусски», даже не в набедренной повязке, а всего лишь с колпачком на кончике пениса.
Эту шутку Хан придумал заранее, и сейчас она прозвучала машинально. Заметно ли это?
— Можно надеть нечто более эффектное, — чуть улыбнулась Хэгши. — Плавки из гермета. И все видно, и совершенно неуязвимо. Гермет абсолютно прозрачен и непробиваем ни для клинка, ни для пули, ни для луча.
Хан смутился, на мгновение выйдя из своего отстраненного состояния.
— О, — сказал он, краснея. — До этого я все-таки еще не дошел. Значит, здесь такое допустимо?
— Да. Можно заказать комбинезон из гермета, какие носят в экспедициях под прочей одеждой.
— А обычный комбинезон?
— Какой угодно. Хоть целый гардероб, в одном стиле или эклектичный, по собственному выбору или согласно рекомендациям специалиста. Хочешь, Раэм подберет тебе стиль? Он — один из лучших художников.
Хэгши набрала на пульте личный код связи.
Хан не интересовался ни появившимся на экране лицом очередного тайрианина, ни его словами. Он был занят тем, что смотрел на Хэгши. Через несколько дней его из больницы выставят, и ему останутся только воспоминания. Он вернулся к реальности, когда услышал, как Хэгши упомянула понравившуюся ей замшевую куртку, и Раэм предложил всю одежду сделать в индейском стиле, который очень подойдет к облику Хана, с его темными волосами ниже плеч и орлиным профилем.
Хан яростно блеснул глазами. Это еще что за тонкий намек на толстые обстоятельства? Хотят показать, что он дикарь? Хан собрался было вспылить, выдать гневную тираду, но промолчал. Не потому, что понял, что его никто и не думал оскорблять, а потому, что ему стало все равно.
Он не мешал Раэму говорить, а после всего заявил, что не нужен ему никакой стиль, достаточно всего одного комбинезона, точно такого же, как у Хэгши Керайдин.
Раэм присмотрелся к его лицу и не обиделся.
Хэгши отключила связь и сделала заказ. Он поступил через несколько минут. Хан схватил сверток и собрался убежать из кабинета. Вопрос Хэгши догнал его на пороге. Что делать со старой одеждой? Да все равно. Если не нужна для какого-нибудь музея, значит, выбросить.
У себя в комнате Хан неловкими руками надел костюм. Точно такой же — белый, мягко облегающий, с декоративными двойными лацканами (вторые — темно-синего цвета), «крылатыми», с острыми кончиками, жестко выступающими над линией плеч.
Костюм подчеркивал фигуру, оттенял бледное чернобровое лицо, придавая облику неземной, романтический оттенок.
Зачем все это теперь?
22
Почти прошел еще один день.
В окне был виден совсем юный, тоненький лунный серп на темнеющем, но все еще розово-голубом небе. Когда-то Хан именно так, по собственному способу, запомнил это — молодой месяц тот, что повернут рожками влево, в сторону сердца.
— Завтра ты будешь свободен, — сказала Хэгши.
Может, это заставит его признаться?
— Как завтра? — в ужасе спросил Хан, не осознавая того, каким тоном все произносит. — Я думал, еще несколько дней.
— Завтра, — мягко и ровно повторила Хэгши. — Все можно, но умеренно поначалу. Учеба, работа, спорт. И интимная жизнь.
Хан непроизвольно помотал головой. Вот уж это не придется попробовать вовсе. И понял, что выдал себя. Придется объяснять свой жест.
— Почему?
— Я и раньше не мог… просто так, без всего… без любви. А теперь… Здесь, на Хинн-Тайре, я встретил женщину, которая… Это мой идеал, и внешность, и личность, до малейшей черточки. Я… не знаю, люблю ли я ее. Слишком ответственное слово. Я не знаю, что это у меня. Я хочу беспрерывно видеть ее, ее жесты и движения, ее лицо, глаза, слышать ее голос. Хотя бы в воображении. Произносить ее имя. При одной мысли о ней мне очень глупо и неудержимо хочется улыбаться, смеяться. Хочется быть рядом, на всякий случай, мало ли что, и просто потому, что не могу быть далеко. А еще…
Как лучше выразиться, чтобы не было дико шокирующе? А еще мне хочется поцеловать ее… и все остальное. Эвфемизм, не отражающий и малой доли ощущений. А еще я нестерпимо, неистово, безумно хочу ее. На такую фразочку, да еще обращенную к ней, язык не повернется.
Хан бросил попытки подобрать выражение.
— Разве это любовь? Только и всего? — устало спросил он.
— А что же еще, Хан? — очень нежно ответила Хэгши.
Он не смотрел на нее и не слушал. Он ужасался сам себе.
Идиот, кто тебя тянул за язык? Зачем? Зачем тебе это понадобилось? Хоть так признаться, косвенно, если уж нельзя прямо? Зачем?
— Но почему так печально? Это же прекрасно. Всё сразу, одновременно — и начало новой жизни, и начало настоящей любви.
— Она меня не любит.
— Она сказала тебе об этом?
— Она не знает.
— Тогда ты должен ей сказать.
Хан помотал головой, резко, так что волосы на мгновение захлестнулись вокруг шеи.
Почему?
— Это бессмысленно. Она не может меня любить.
Пораженная Хэгши откинулась на спинку стула.
— Почему?!
— Она тайрианка.
— Ну и что?
— А кто я? Дикарь и бывшая «Ханна». Несоответствие очевидно, разница в уровнях непреодолима, начиная от уровня разума и этики и кончая уровнем внешности.
Хэгши была так ошеломлена, что повисла недолгая пауза.
— Хан, не смей так говорить о себе. Нет никакого несоответствия. Начнем с самого наглядного, с внешности. Я посоветовала бы тебе посмотреть в зеркало, но там видят только то, в чем убеждены. Может быть, ты поверишь специалистам. Любой художник Тайра скажет тебе, что ты не менее красив, чем кто угодно из нас. Не говоря уж о том, что внешность не имеет значения.
— Тем более, что ее можно и изменить.
— Вот именно. Далее, что касается уровня разума. Интеллект, скорость и способы восприятия — нечто приобретаемое, а не врожденное. Строение мозга и потенциальные его возможности совершенно одинаковы. А этика не возникает внезапно, вдруг; отдельные ее носители появляются задолго до того, как этот уровень становится общим. Ты из таких, Хан.
— Значит, никакого несоответствия?
— Никакого. Теперь ты скажешь?
Но Хан безнадежно покачал головой.
— Это аргументы, логика. А я просто вижу свое несоответствие. Да и ничего особенного не ощущаю. Масштаб чувств маловат для крупного слова.
— Ты сам не сознаешь силы своего чувства. Ты же сгоришь, если не признаешься, Хан.
Хан молчал.
Он не скажет, поняла Хэгши. Изведет себя или превратится в полуробота, вырубив все эмоции, чтобы выжить, но не скажет ни за что. Придется рискнуть.
Хан сидел, утонув в кресле, обессиленный разговором, опустошенный, безразличный. И немного удивленный тем, что не чувствует отчаяния. Хорошо бы сейчас провалиться в темноту, сойти с ума, потерять сознание, на худой конец. Но что-то словно держит в бережных ладонях разум и сердце, прочно охватывая, не давая взорваться и кануть в небытие.
Хэгши вдруг оказалась совсем рядом. Подлокотник кресла сложился, превратившись в часть сидения, место для нее. Она взяла в ладони лицо Хана и нежно повернула к себе, он невольно взглянул ей в глаза и засмотрелся, как тогда, когда увидел впервые.
— Я люблю тебя, Хан. Ты слышишь меня? И знаю, что ты любишь меня. Скажи же мне это, наконец, прямо.
— Да, — сказал Хан. Не мог не сказать. А добавить что-нибудь еще уже был не в состоянии. Он удивлялся, как не лишился сознания оттого, что услышал.
Так и будет смотреть, не помня ни себя, ни того, что даже вообще нужно что-то еще делать. Но одна инициатива его не шокировала и не оттолкнула, возможно, не вызовет отчуждения и другая.
Хан почувствовал на своих губах ее губы. Острое ощущение от поцелуя, пронизывающее все тело до самого средоточия естества, было таким непривычным и непереносимо сильным, что Хан не выдержал и попытался отстраниться, хватая ртом воздух.
