– Сай, большой брат! Ты стал такой серьезный!
А потом подошла мама и обняла меня, и я старался не показывать, как я соскучился по ее теплу, по родному запаху, и удивлялся, какая она теперь стала маленькая – я почти с нее ростом. Я смутился, мне хотелось одновременно замереть в ее объятиях и вырваться из них, и я все гладил ее по волосам и утешал ломающимся голосом:
– Ну все хорошо, мам, все хорошо, что ты со мной, как с маленьким.
Расмус чувствовал себя неловко, долго топтался рядом, не решаясь подойти, а когда я сам шагнул ему навстречу, он неожиданно и неловко обнял меня и зашептал:
– Сай, мальчик мой, я так виноват, я не смог тебя защитить.
И неожиданно где-то в глубине души по ледяному панцирю поползла маленькая трещинка, а я таким же шепотом ответил:
– У меня всегда будет один отец. Только пусть это будет наша тайна.
Когда мы шагнули в сторону друг от друга, глаза Расмуса влажно блеснули. Наверное, показалось, ведь в это время я пытался вытереть свои, в которые попала противная мошка.
Эдвард, сын Эвана, появлялся за пять лет обучения в школе несколько раз, на официальных церемониях. Но после каждой сессии я получал длинное пространное письмо с разбором моего поведения и полученных оценок.
А про поведение ему всегда было что написать. Через два года после меня в воинскую школу поступил Терренс. Как он сам говорит, чтобы быть ближе ко мне, но я-то помню, что у него никогда не было особенной тяги к отцовскому ремеслу, которая, похоже, вся досталась Сибилу. Так вышло, что, не сумев наладить отношения со своими одногодками, я с легкой руки Терри, который быстро обрастал друзьями и полезными знакомствами, прибился к его компании. Сразу после выпуска мне предложили отучиться еще два года по специальной программе на командира десятки, и я согласился не раздумывая. Это были еще два года вне поле зрения отца, два года рядом с друзьями, которых у меня так долго не было. Самым большим потрясением для меня стало, что, едва получив документы как командир десятки, я обнаружил, что бук забит почтой, а к нам с Терри в комнату началось паломничество тех, кто хотел в эту десятку войти. Если желанию Терри и его друзей я был не слишком удивлен, то просьбы от моих одногодок или тех, кто окончил школу раньше меня и уже разъехался по домам, меня сильно удивили. Когда я поделился этим с Терри, тот лишь усмехнулся и махнул рукой, в которой была зажата хурма.
– Просто ты правильный парень.
И в этой фразе был весь мой брат.
Домой я вернулся уже вместе со своей десяткой. К несчастью, я все еще был наследником главы рода и отец запретил моей десятке наемничать на чужих планетах, мотивируя соображениями безопасности. К счастью, запретить что-либо на Кериме он нам не мог, мы были на хорошем счету и сумели к двадцати пяти, как и положено приличным воинам, перебраться из общинного дома в свои собственные. В то время я уже подумывал о женитьбе. Кайла была юной жгучей красавицей, похожей на экзотический цветок. Я дарил ей сладости и украшения, которые привозил с заданий, собирал меха для брачного ложа и даже ходил в Храм Праматери посмотреть на браслеты. Мне казалось, что я ей нравлюсь, во всяком случае, желтые, солнечные бусины на мою куртку она нашила сама. Я брал ее за руку и чувствовал, как сердце сладко падает вниз и замирает.
Так было, пока однажды, вернувшись раньше времени, я не прокрался к ее дому, надеясь сделать сюрприз. Да так и замер под раскрытым окном:
– Сайгон? – отвечал мой нежный, трепетный цветок на вопрос подруги. – Ну сама посуди, он же урод! Ты же видела – он пошел в свою ведьму-мать: волосы эти, как солома, на солнце выгоревшая, тонкокостный, как будто палку проглотил, глаза непонятного цвета, лицо вытянутое. Ну кто на него еще посмотрит? А тут я, сама бусины нашила. Да он на меня надышаться не может, любой каприз исполнить готов. А браслет наденет и никуда уже не денется. Чтобы стать женой главы рода и потерпеть можно, вон Найна терпела же.
– Ну да, – соглашалась с ней подруга, – Сайгон, конечно, уродец… Но сын главы рода.
Я уходил от дома, вспомнив всю воинскую науку, стараясь, чтобы мое присутствие было незамеченным, а наутро ссыпал желтые, потерявшие свой солнечный блеск бусины Кайле в ладони, повернулся и ушел.
С тех пор я не принимал ничьих бус, не держал девушек за руки и сундук с мехами просматривал и пополнял механически, потому что так надо, а я не хотел привлекать излишнего внимания.
Пару раз Терри пытался вызвать меня на откровенность, но я неизменно уходил от ответа, а год назад он загнал меня в угол.
– Большой брат, ну вот что ты творишь? – сказал он мне тогда. – Мать себе места не находит.
Это был запрещенный прием, и брат знал об этом.
– Терри, я уже большой мальчик, чтобы обо мне беспокоиться, – буркнул я, все еще надеясь уйти от болезненного и неприятного разговора.
– Да, большой. Через год с небольшим тебе уже тридцать будет. Ты думаешь, мы ни о чем не догадываемся? Или забыли о Прерванных Линиях? Или, может быть, ты забыл?
Я не хотел говорить этого, но, похоже, это был единственный выход из положения.
– Нет, я помню. И думаю, что пойду по путям Прерванных Линий.
Я видел Терри в разных ситуациях, даже в тех, в которых казалось, что выхода нет, но в этот раз выражение его лица меня испугало.
– Сай, почему? Как, как ты можешь так просто говорить об этом?
– Это традиция, маленький брат. Мужчина, который не смог создать семью до тридцати, бесполезен и должен уйти за грань. Я помню об этом, и, когда придет время, я уйду из жизни, как и положено воину.
– Сай, но ведь тебе предлагали бусины, и не один раз? Почему ты не можешь взять хоть у кого-нибудь?
– Потому, Терри, что я не хочу брать бусины «у кого-нибудь». Я хочу, чтобы бусины предлагали не экзотическому уродцу, не сыну главы рода и не богатому жениху. Я хочу, чтобы моя невеста видела меня, Сая, как Уна видит Расмуса. А на меньшее я не согласен.
И вот теперь я лежу на заднем сиденье машины сопровождения с закрытыми глазами и думаю о невестах, что ждут нас в замке Нашер.
– Как он? – спрашивает Мист, успевший занять водительское место.
– Заснул наконец, – прислушивается к моему дыханию Терри. Тянется в проход и неожиданно подтыкает, как маленькому, стираный и латаный плед, купленный когда-то нами на первом задании и с тех пор путешествующий с нами в машине как талисман на удачу.
– Как ты думаешь, может, ему в этот раз повезет? Так больно за командира, такой мужик мировой, и собрался по путям Прерванных Линий. – Это снова Мист.
– Ты же знаешь, какой он упрямый, – вздыхает Терри, и я прямо вижу, как заостряются черты его лица и он отводит глаза. – Услышал однажды, как его одна курица уродом назвала, так теперь никого и близко не подпускает. Когда он жил в доме его отца, ему часто доставалось за то, что он на маму похож.
– Да их, женщин, не поймешь, – явно кривится Мист, – и чего им надо?
– Знал бы – давно бы Сая женил. Сам-то из-за него до сих пор не женился, я человек простой, мне особенного никого не надо. Но как его бросишь одного, пропадет ведь… – бормочет Терри.
– О, смотри, Нашер показался! – радуется Мист. – Командира будить будем?
– Пусть поспит, – просит Терри, – кто знает, что его еще там ждет?
– Кто знает, – соглашается Мист, и под мерный шорох шин по покрытию я наконец-то уплываю в сон.
Глава 3
К воротам города, раскинувшегося вокруг замка Нашер, между прочим, включенного во всемирное историческое наследие, я подошла примерно через час, влившись в поток других путников, которые постепенно на перекрестках с тропинками, дорожками и дорогами присоединялись к общему движению. Пару раз мимо проезжал громоздкий колесный транспорт, словно сошедший с иллюстрации учебников по истории, оставляя за собой едкий запах. Толпа расступалась по обочинам, унося меня с собой, потом снова возвращалась на дорогу. К счастью, гужевого транспорта и верховых лошадей замечено не было, и я невольно перевела дух. Живых лошадей я видела немного, в зоопарке и в развлекательных парках, а последний раз я очутилась в седле в десятилетнем возрасте, и то только для того, чтобы папа сделал красивую фотографию для моей странички в соцсети. На меня поглядывали с любопытством, но заговаривать не решались, а я старалась идти, не поднимая глаз, и старательно прислушивалась. Говорили тут на местном диалекте всеобщего языка, вполне понятном, но немного архаичном, и я снова вздохнула с облегчением – оказаться еще и без возможности объясниться с аборигенами было бы очень некстати.
Выглядела окружающая действительность, если не брать в расчет моих спутников, вполне по-земному – голубое небо только добавляло сходства с пейзажами Изначальной. Желтое светило (к счастью, одно) упорно карабкалось ввысь и ощутимо припекало сквозь темную плотную джинсу. На Изначальной в первые солнечные дни я предпочитала носить головной убор, несмотря на поддразнивание родственников – в случае нарушения этой нехитрой техники безопасности мне приходилось отлеживаться в темной прохладной комнате, иногда более суток отходя от последствий перегрева. Вот и сейчас мне страшно хотелось прикрыть чем-нибудь свою яркую макушку. На Трионе и в воде, и в воздухе – в общем, везде присутствует микроскопическая взвесь весьма востребованного минерала юджинита. Она безвредна для человека, но окрашивает небо и воду Триона, а также волосы и ногти трионцев в целую гамму лилово-красных тонов. Мои волосы после почти трех лет жизни на Трионе из мышино-русых стали того самого насыщенного бордово-коричневого оттенка, который продавцами красок для волос гордо называется «красное дерево». Кстати, мне безумно нравился этот бонус жизни на Трионе – красные оттенки волос, ногти разнообразных бордово-лиловых оттенков, которые не нужно красить – только подпилить, ну, может быть, наклеечку или стразик добавить. Трионки же упорно пытались победить природу и считали высшим шиком красить волосы в набивший на Земле оскомину «изначальный русый» и носить «французский маникюр». Я с тоской посмотрела на свои короткие, аккуратные ноготки и вздохнула – избавиться от длинных ногтей заставили всех учениц третьего курса, мотивируя это грядущей летной практикой и недопуском к сессии в случае отказа.
