Колебания Скворешникова были прерваны самым неожиданным образом ― налетела низкая тучка, полил холодный дождик, и Мэлу ничего другого не оставалось, как поспешно двинуться к дому Богданова, спасаясь от непогоды.
Двухэтажный приземистый дом был окружен глухим дощатым забором в полтора человеческих роста. По счастью, здесь имелся звонок, и Мэл с торопливой настойчивостью нажал на кнопку.
«Кого там принесло? ― услышал он ворчливый голос. ― Никого не жду!»
Дверь открылась, и Мэл увидел очередного ветерана ― темного лицом и седого как лунь старика, одетого в мешковатую робу из черной ткани ― вроде той, которую носят моряки на атомных подводных лодках. Приглядевшись, юноша внутренне содрогнулся: похоже, этот человек когда-то сильно обгорел ― рубцы от ожогов и пигментированная кожа покрывали часть лица ветерана с нижней правой стороны, так же изуродованной выглядела и правая рука. Дождь усиливался, и Мэлу стало не до брезгливости. Он представился и вкратце обрисовал проблему. Ветеран молча выслушал и отступил в дверном проеме, сделав приглашающий жест обожженной рукой.
Вместе они пересекли небольшой двор, нырнули в приоткрытую дверь.
В отличие от предыдущих ветеранов, Богданов не стремился выглядеть гостеприимным. Он провел Мэла по коридору в большую светлую комнату, заставленную старомодной мебелью и, предложив колченогий стул, уселся напротив.
Скворешников понял, что инициативу надо брать в свои руки, достал «левую» тетрадку, начал листать ее, чтобы найти свободную страницу. Тут Богданов, наблюдавший за ним с сонным видом, вдруг встрепенулся и спросил: «А что это там у тебя?» Он остановил Мэла как раз в ту секунду, когда тот перелистывал страницу с изображением «Наутилуса», летящего среди звезд и туманностей. Подросток слегка засмущался, но дал старику рассмотреть картинку подробнее. Он минуты три изучал ее, а Скворешников, замерев, ждал и слушал, как тяжелые капли дождя стучат по оцинкованной крыше, а в соседней комнате тикают громко «ходики», ползет цепь с гирями.
«Очень интересно, ― заявил Богданов. ― И кто тебя надоумил?»
Мэл признался, что это он сам «надоумился». Ветеран помолчал, осмысливая. Потом спросил: «А зачем пришел?»
Скворешников удивился: ведь он только что описал Богданову цель своего визита. Может быть, тот не понял? Или не расслышал? Тогда зачем пустил? Юноша повторил свои объяснения, еще раз сославшись на Акву Матвеевну.
«Про подвиги послушать? ― Богданов вернул тетрадку. ― Да какие там подвиги… На войне, мальчик, не бывает подвигов. Есть ярость. Есть ненависть. Есть желание убить или умереть. Много чего есть. Но подвиги придумывают потом. Не знаю даже, хорошо это или плохо. Вроде и хорошо ― люди могут думать, что совершили грандиозное дело, сломили врага, не поскупились на жертвы. Но и плохо ― кому-то из вас, молодежи, все эти чествования могут показаться достаточным поводом, чтобы любить войну, мечтать о войне… Хотя, наверное, для тебя это слишком сложно?..»
Скворешников не знал даже, что на это ответить. Уж очень странным прозвучало заявление Богданова на фоне рассказов других ветеранов. Да и уголовник Жора никогда ничего подобного не говорил, а предпочитал петь под гитару: «Первая болванка попала танку в лоб…» Однако Мэл не был бы Мэлом, если бы сразу не поинтересовался, а какой подвиг, по мнению старика, имеет смыл награждать и воспевать.
«Ну как тебе сказать… ― Богданов развел руками, но, заметив блеск обиды в глазах Скворешникова, тут же заторопился: ― Если тебе и правда интересно, мальчик, то я думаю, что подвиг только тогда подвиг, если не идет речи о выживании рода. Выживание, оно и есть выживание. Какой-нибудь олень бросается на волков, чтобы защитить оленят. Красиво, благородно, но разве это подвиг? Лиса бросается на свору собак, чтобы защитить лисят. Это инстинкт, а не подвиг. Вот и мы бросаемся на пулеметы, потому что инстинктивно чувствуем: за нами ― наши дети, за нами ― наше будущее. Но если мы поддаемся инстинкту, мы перестаем быть людьми, звереем. В том-то и фокус, мальчик, перестаем быть людьми. А подвиг он должен быть осознанным действием. Вот живешь ты, допустим, хорошо. А ты ведь хорошо живешь? ― Мэл утвердительно кивнул. ― И тут тебе вдруг захотелось совершить что-то необыкновенное, хотя и необязательное. Например, подняться высоко в гору, взобраться на самую вершину, туда, где никто до тебя не бывал. Или нырнуть в самую глубокую океанскую впадину. Или полететь, как птица. Вот это и есть подвиг. Осознанное желание совершить странное, выйти за границы нашего быта. У тебя никогда не возникало желания летать, как птица?»
Скворешников вздрогнул и, вскинувшись, посмотрел на старика. Казалось, Богданов уловил его тайные мысли.
«Вижу, возникало. ― Ветеран впервые улыбнулся, хотя на его изуродованном ожогом лице улыбка вышла кривой и некрасивой. ― И картинка твоя о многом говорит. Звезды зовут, мне ли не знать… ― Он помолчал, а потом задал другой необычный вопрос: ― Планёр из бумаги делать умеешь?»
Мэл с гордостью сказал, что с легкостью сделает из бумаги двухтрубный и четырехтрубный пароходы, подводную лодку и даже танк. А что такое «планёр»?
«Заморочили вас… ― пробормотал себе под нос Богданов. ― Совсем дети света белого не видят. С лучшим намерениями, надо полагать…»
Продолжая ворчать, он встал, подошел к книжному шкафу, плотно набитому каким-то томами с серыми корешками, порылся поверху книг, извлек старую газету, принес ее, расправил на столе, а потом в два счета, сгибая и разгибая, сложил бумажный лист в необычную треугольную фигуру, отдаленно напоминающую птицу. Поднял и пустил по воздуху. «Планёр» не упал, а плавно, почти величаво, проскользил, поддерживаемый неведомой силой, до самой двери, ткнулся острым носом в косяк. Это выглядело настоящим чудом, и Мэл не усидел на стуле ― возопил и бросился за «планёром».
«Принцип тут простой, ― заверил Богданов. ― Вам и на физике должны были рассказывать. Крыло так устроено, что при его движении сквозь воздух давление сверху оказывается чуть меньше, чем снизу. И за счет этого планёр летит. Подъемная сила называется».
Мэл, захваченный новой идеей, тут же спросил, а нельзя ли сделать такой же планёр не из бумаги, а, например, из дерева, и посадить в него, например, человека?
«Смело мыслишь, ― одобрил Богданов, но тут же помрачнел. ― Только за такие мысли нынче далеко залететь можно».
Мэл пропустил последние слова старика мимо ушей. Он взял «планёр» и снова запустил его в полет по комнате. И у него получилось! Восторгам не было предела.
Когда он вернулся к столу, Богданов задал новый вопрос: «А читаешь что, мальчик?»
Скворешников сообщил, что недавно прочитал два романа французского писателя Жюля Верна: «Восемьдесят тысяч километров под водой» и «Таинственный остров».
«И как тебе? Понравилось?»
Скворешников похвалил романы, вертя в руках «планёр» и вспоминая, как старик его складывал.
«Эх, ― вздохнул Богданов, потом произнес тихо и в сторону: ― Совсем я, видно, с ума спятил на старости лет. Но жалко ведь, такой славный парень пропадает… Авось как-нибудь обойдется…»
Ветеран снова протянул руку к книжным полкам и извлек довольно увесистый том.
«Вот возьми, ― предложил он. ― Это твой любимый Жюль Верн. Здесь два романа о полете на Луну».
Мэл сразу забыл о «планёре». Этот странный ветеран в один момент купил его с потрохами. Неужели Жюль Верн писал не только о воздушных и подводных приключениях? Неужели он придумал, как обмануть космические угрозы?
«Почитай, ― сказал Богданов. ― Недели тебе хватит? Вернуть не забудь в срок. Я не библиотека, чтобы ждать до Нового года».
Мэл согласился и, спрятав книгу в портфель, торопливо распрощался со стариком. Дождь еще не закончился, хотя и не лил, а, скорее, накрапывал, ― но теперь Скворешникову было не до дождя: хоть цунами случись, ничто не помешало бы ему добраться до дома, сделать себе бутерброд с сыром и водрузиться в старое кресло над новой книжкой Жюля Верна.
Хотя романы «Из пушки на Луну» и «Вокруг Луны» были написаны куда более скучным языком и выглядели гораздо фантастичнее, чем «Таинственный остров», Мэл проглотил их залпом, пропустив мимо внимания и появление матери, и приход соседа Ваньки, который звал на речку, но утомился звать, разочаровался и ушел. Только под утро юноша угомонился, закрыл книгу и уснул счастливым сном.
Проснувшись, он записал в «левой» тетрадке: «Решение проблемы есть! Его придумал Жюль Верн. Нужно построить огромную пушку. Сделать герметичный снаряд из алюминия. Внутри обить его мягким материалом, чтоб уберечь людей от удара при выстреле. Пушка выстрелит этим снарядом, и он быстро пронесется через поля радиации. Люди просто не успеют облучиться и окажутся сразу в космосе и на Луне».
Полдня Мэл потратил на то, чтобы выписать из книги расчеты Жюля Верна и законспектировать его выкладки. Возникла даже идея переписать книгу целиком, но Скворешников отбросил ее как нелепую: если захочется перечитать, книгу всегда можно будет взять у Богданова, вряд ли этот старик часто уезжает из города. Мысли роились, и Мэл решил, не откладывая, наведаться в библиотеку и поискать книжки по дальнобойным пушкам. Библиотекарша Мария Ивановна не удивилась запросу, но сказала, что на подобную литературу большой спрос, а потому ознакомиться с ней можно только в читальном зале. Пришлось записаться в читальный зал, хотя Скворешников никогда не собирался этого делать: ведь там нельзя расслабиться с книжкой в одной руке и с бутербродом ― в другой, нельзя поваляться на гамаке и почесаться, когда и где захочется. Но охота пуще неволи, Мэл вошел в светлую комнатку читального зала, предъявил ученический билет, дождался, пока заведующая заполнит карточку и принесет ему книги. Книг по интересующей теме оказалось три, но внимание сразу привлек здоровенный фолиант, озаглавленный «Уникальная и парадоксальная военная техника ХХ века». В фолианте обнаружился большой и богато иллюстрированный раздел, посвященный пушкам-гигантам. Скворешников быстро пролистал его. Оказалось, что большая пушка, способная стрелять на огромную высоту, были построена еще в первую войну, причем немцами, что особенно удивительно, ведь эта нация, о чем Мэл знал точно, никогда не отличалась особой изобретательностью и трудолюбием. Пушка стреляла на высоту до двадцати километров, и с ее помощью агрессоры обстреливали Париж. Скворешников как-то сразу засомневался в полученной информации. Обычно оружие называют не по цели, на которую оно направлено, а по месту изготовления, тем более что цель может поменяться еще в процессе. Логичным казалось предположить, что «парижскую» пушку построили всё же изобретательные французы, а немцы либо украли идею, либо каким-то образом завладели пушкой и использовали ее против создателей.
