Полдня Мэл потратил на то, чтобы выписать из книги расчеты Жюля Верна и законспектировать его выкладки. Возникла даже идея переписать книгу целиком, но Скворешников отбросил ее как нелепую: если захочется перечитать, книгу всегда можно будет взять у Богданова, вряд ли этот старик часто уезжает из города. Мысли роились, и Мэл решил, не откладывая, наведаться в библиотеку и поискать книжки по дальнобойным пушкам. Библиотекарша Мария Ивановна не удивилась запросу, но сказала, что на подобную литературу большой спрос, а потому ознакомиться с ней можно только в читальном зале. Пришлось записаться в читальный зал, хотя Скворешников никогда не собирался этого делать: ведь там нельзя расслабиться с книжкой в одной руке и с бутербродом ― в другой, нельзя поваляться на гамаке и почесаться, когда и где захочется. Но охота пуще неволи, Мэл вошел в светлую комнатку читального зала, предъявил ученический билет, дождался, пока заведующая заполнит карточку и принесет ему книги. Книг по интересующей теме оказалось три, но внимание сразу привлек здоровенный фолиант, озаглавленный «Уникальная и парадоксальная военная техника ХХ века». В фолианте обнаружился большой и богато иллюстрированный раздел, посвященный пушкам-гигантам. Скворешников быстро пролистал его. Оказалось, что большая пушка, способная стрелять на огромную высоту, были построена еще в первую войну, причем немцами, что особенно удивительно, ведь эта нация, о чем Мэл знал точно, никогда не отличалась особой изобретательностью и трудолюбием. Пушка стреляла на высоту до двадцати километров, и с ее помощью агрессоры обстреливали Париж. Скворешников как-то сразу засомневался в полученной информации. Обычно оружие называют не по цели, на которую оно направлено, а по месту изготовления, тем более что цель может поменяться еще в процессе. Логичным казалось предположить, что «парижскую» пушку построили всё же изобретательные французы, а немцы либо украли идею, либо каким-то образом завладели пушкой и использовали ее против создателей.
Тут Мэл задумался. Но разве книга может врать? А ее автор может ли ошибаться? Ведь она прошла через кучу взрослых редакторов, корректоров и рецензентов ― они все тут в выходных данных указаны, ― неужели и эти ошиблись или соврали?!.
Худшие подозрения Мэла подтвердились в следующей главе: оказалось, что и во второй войне малоизобретательные немцы попытались создать еще одну пушку, названную «Фау», которая по дальнобойности и высоте полета снаряда должна была превзойти пресловутую «парижскую». Но у них не получилось! Ха-ха, а как могло получиться? Ведь, судя по всему, они не создали даже первую!..
Хотя Скворешникову всё стало ясно, он тем не менее дочитал главу до конца, чтобы понять, почему вторая пушка не получилась. Оказалось, что это была довольно оригинальная пушка ― у нее не было ствола в артиллерийском смысле, вместо него сконструировали своего рода трубопровод, проложенный в земле и состоящий из труб уменьшающегося к срезу ствола диаметра; при этом, интересный момент, к каждой из труб подводились каналы с пороховыми зарядами, последовательные взрывы которых в теории должны были придавать выстреливаемому снаряду дополнительное ускорение. В итоге, опять же теоретически, снаряд разгонялся до чудовищной скорости, как в пушке Жюля Верна, и мог даже перелететь океан и попасть в Америку! Пушку начали строить и пытались испытывать меньшие по размерам прототипы. И сразу выявилась немаленькая проблема ― пороховые заряды никак не удавалось синхронизировать. Снаряд пролетал через ствол так быстро, что они просто не успевали сдетонировать ― в итоге никакого преимущества по скорости и дальности стрельбы немецкая пушка не давала, а наоборот, возникала серьезная угроза разрыва ствола в месте соединения его с боковыми камерами. Промучившись больше года, немцы прикрыли проект.
Скворешников закрыл книгу и призадумался. Потом достал «левую» тетрадку и записал на чистой странице: «Немецкая пушка не могла стрелять, потому что примитивная электрическая цепь не успевала за выстрелом. Но это было еще во вторую войну. Тогда техника только развивалась. Сейчас 21 век и наверняка есть цепи, которые могут обеспечить более надежное срабатывание зарядов-ускорителей».
Мэлу захотелось обсудить эту многообещающую идею с кем-нибудь, более взрослым и опытным. И он сразу вспомнил о Богданове.
Ветеран встретил Скворешникова гораздо приветливее, чем в первый раз, сразу пригласил в дом, выставил на стол электрический самовар, чашки и старомодные вазочки с малиновым вареньем и колотым сахаром.
«Неужели так быстро прочитал?» ― удивлялся он.
Мэл подтвердил и изложил свои соображения.
«Замечательно! ― восхитился старик. ― Сколько, говоришь, тебе лет? В июле тринадцать? Поразительно! Значит, Жюль Верн тебе понравился? Очень хорошо. Но ты понимаешь, что всё это выдумки? Если лунную пушку построят, она будет выглядеть совсем по-другому? Ага, понимаешь. А о перегрузках ты подумал? Нет? Объясняю. В момент выстрела развивается чудовищное ускорение, которое раздавит любое живое существо, находящееся в снаряде. Наверное, только таракан может выдержать такое ускорение. Не смейся, тараканы – очень живучие создания. Поэтому не имеет смысла использовать пушку для запуска пассажиров, как показано в романе, в нем вообще много ошибок. Зато имеет смысл таким образом отправить в космос снаряд, напичканный научными приборами. Зачем? Ну как зачем? Изучать пространство, Вселенную, другие планеты. Например, мы до сих пор не знаем, как выглядит обратная сторона Луны. Астрономы некоторые считают, что там сплошная впадина и даже может наличествовать слабенькая атмосфера. Я же думаю, что всё это ерунда, нет там никакой атмосферы, но нужно проверить, понимаешь? Представь себе, как было бы здорово, если бы нам удалось увидеть невидимую сторону Луны…»
За разговорами время полетело незаметно. Мэл возвращался домой почти счастливым ― впервые в Калуге он встретил человека, с которым можно было открыто, не опасаясь насмешек, поговорить на странные темы, тревожащие воображение.
Скворешников зачастил к ветерану, постепенно узнавая его ближе. Юноша быстро забыл о зловещих предупреждениях Стопоря и воспринимал Богданова как старшего товарища, учителя жизни, способного и желающего передать накопленный опыт и ничего не требующего взамен.
Богданов жил бобылем, готовил себе сам и обстирывал себя сам. В город он выбирался редко ― только до почты и магазина. Он выписывал несколько центральных газет, слушал иногда радио ― и все развлечения. Даже свой дом он обновлял сам, никого не звал в помощники, столярил и плотничал в мастерской на втором этаже. Наверное, Богданов истосковался по интересному общению не меньше, чем Мэл, а потому разрешил подростку посещать его в любое время и задавать любые вопросы. Скворешников, правда, быстро понял, что некоторые темы в разговорах со стариком лучше не затрагивать. К примеру, тот очень не любил вспоминать прошлое, сразу мрачнел и замыкался. Наверное, это были плохие воспоминания.
А однажды Мэл за чашкой чая и теплой беседой выразил недоумение, почему никто до сих пор не построил летающий аппарат по типу «планёра», если теоретическая возможность создать его существует, ― ведь были же когда-то попытки подняться в воздух, почему они прекратились? Посмотрите, скажем, на железную дорогу. Сначала люди строили большие медлительные паровозы, потом скорости начали расти, и сегодня современный тепловоз, который пришел на смену паровозам, развивает до ста пятидесяти километров в час. А ведь когда-то люди считали подобную скорость совершенно фантастической и даже боялись представить себе столь стремительное движение. Но прогрессивная часть человечества отвергла опасения любителей старины, и теперь путешествия по железной дороге стали привычными и очень комфортными. Почему же в области создания «планёра» не нашлось своих черепановых и стефенсонов? И этот, вполне невинный, вопрос вызвал негативную реакцию. Богданов перестал улыбаться, нахмурился так, что стали видны мельчайшие морщины, и некоторое время разглядывал Мэла с подозрительностью. Но всё-таки ответил, хотя юноша отчаялся уже услышать ответ и успел проклясть себя за то, что вообще спросил об этом.
«Были черепановы, ― сообщил он скучным голосом. ― Всякие были. Настоящие герои. Тоже хотели летать, как птицы. Но три мировые войны, Мэл. Огромные жертвы. Атомные фугасы. Сожженные города. Это что-то да значит… Дело не в опасениях, мальчик. Дело в страхе. Вам этого не понять. Это взрослый страх, липкий страх. Такой страх способен горы своротить, а уж отдельного человека сломать…»
Богданов замолчал и долго невидяще смотрел перед собой. Скворешников проклял себя еще раз и впоследствии избегал подобных вопросов, инстинктивно чувствуя, что ветеран многое знает, но о многом не может сказать открыто, тем более постороннему подростку.
