Вот, заключает Белинский, все подлинные представители собственно русской литературы, «других покуда нет и не ищите их». «Но могут ли составить целую литературу четыре человека, являвшиеся не в одно время?» – спрашивает он читателей, и не является ли это наглядным подтверждением того, что «у нас нет литературы», возвращает он их к самому началу своей статьи. И если «в этой истине», заключает он, вас не убедило «мое обозрение», «то в том виновато мое неумение», а «не то, чтобы доказываемое мною положение было ложным».
Многие доводы Белинского были действительно убедительны, и прежде всего для тех, кто разделял точку зрения, согласно которой любая литература должна иметь ярко выраженные национальные черты, что она «не может в одно и то же время быть и французскою, и немецкою, и английскою, и итальянскою» и не должна создаваться искусственно, «принужденно», в результате «какого-нибудь чуждого влияния», что было характерно для эпохи Классицизма.
Но не это сделало имя Белинского известным, а мастерство, четкость и последовательность, с какими он применял критерии народности, оригинальности и самостоятельности, оценивая достоинства отечественных писателей, как уже совершивших свой путь, так и здравствовавших, а также отсутствие двойных, как бы мы сейчас сказали, стандартов, когда «и в литературе высоко чтили табель о рангах и боялись говорить вслух правду о высоких персонах», когда сказать «резкую правду» о «знаменитом писателе» было «святотатством». Именно этим, а не ставшим уже тогда банальным утверждением: «…у нас нет литературы!» – обратил на себя внимание начинающий критик, сразу выделившийся среди других собратьев по перу своей подчеркнутой независимостью и открыто высказанным желанием послужить отечественной литературе. И не вообще, а на четко очерченном направлении, которое сам же и обозначил, определив необходимое условие для создания у нас литературы как «выражения-символа внутренней жизни народа».
Надо, скажет Белинский, «чтобы у нас образовалось общество, в котором бы выразилась физиономия могучего русского народа», тогда каждый писатель, воспитанный в недрах такого общества, неизбежно будет «на все свои произведения налагать печать русского духа» и у нас появится настоящая литература, подлинная, народная по духу, самобытная, русская. А пока общество не получит «народную физиономию», народность нашей литературы будет состоять «в верности изображения картин русской жизни».
И такое «народное направление», отметит Белинский, уже наметилось в нашей литературе. Его формированию много способствовали повести М.П. Погодина «Нищий» (1826) и «Черная немочь» (1829), которые «замечательны по верному изображению русских простонародных нравов, по теплоте чувства, по мастерскому рассказу…». Начала такой «народности» молодой критик находит в романах М.Н. Загоскина, А.Ф. Вельтмана и И.И. Лажечникова, а также у Н.В. Гоголя, чьи «Вечера на хуторе близ Диканьки» исполнены «остроумия, веселости, поэзии и народности…». Все это, считает Белинский, отрадный и обнадеживающий фактор. «Да! – воскликнет он, на высокой ноте завершая свою «элегию в прозе», – в настоящем времени зреют семена для будущего! И они взойдут и расцветут, расцветут пышно и великолепно… И тогда будем мы иметь свою литературу, явимся не подражателями, а соперниками европейцев…».
Но чтобы художественно выразить Россию вполне, одной «верности изображения картин русской жизни» недостаточно. Необходимо, что тогда же остро почувствовал Белинский, понять, познать и выразить в произведениях искусства «идею русской жизни» и «поэзию русской жизни». И он вводит эти критерии, основанные на художественных открытиях А.В. Кольцова, Н.В. Гоголя, Н.А. Полевого, в качестве важнейших, основополагающих в систему оценок произведений отечественной литературы, которые наполнили новым содержанием и обогатили критерии народности, оригинальности, самобытности и самостоятельности.
Кольцов в своих песнях впервые выразил «поэзию жизни наших простолюдинов». В повести Н. Полевого «Симеон Кирдяпа» «поэзия русской древней жизни еще в первый раз была постигнута во всей ее истине…», а его роман «Клятва при гробе Господнем», где «любовь играет… не главную, а побочную роль», показывает, что «г. Полевой вернее всех наших романистов понял поэзию русской жизни». Но еще больше это удалось писателю в «Рассказах русского солдата», выделяющихся «превосходным изображением поэтической стороны наших простолюдинов». Дальше всех пошел Гоголь, выразив «поэзию жизни действительной, жизни, коротко знакомой нам».
Это дало основание Белинскому уже в следующей своей статье, «О русской повести и повестях г. Гоголя», заявить, что главная задача современной – «реальной» – поэзии – «извлекать поэзию жизни из прозы жизни и потрясать души верным изображением этой жизни». И объявить, что именно Гоголь, как «поэт жизни действительной», «в настоящее время… является главою литературы, главою поэтов; он становится на место, оставленное Пушкиным».
Однако уже Пушкин в «Евгении Онегине» решил главную задачу «реальной поэзии», сформулированную Белинским, показав, как надо «извлекать поэзию жизни из прозы жизни и потрясать души верным изображением этой жизни», решение которой критик считает исключительно заслугой Гоголя. Почему же Белинский, назвав позднее «Евгения Онегина» «энциклопедией русской жизни», в этот момент не находит в нем «поэзии русской жизни», не находит, хотя сознает, что именно в произведениях Пушкина «впервые пахнуло веяние жизни русской», о чем прямо говорит в «Литературных мечтаниях»?
Дело в том, что, согласно концепции молодого Белинского, «Евгений Онегин», как «Недоросль» и «Горе от ума», отражают жизнь исключительно дворянского общества. Да, это тоже «жизнь действительная», и он не сомневается, что и в ней, в жизни современного им высшего общества, можно найти поэзию, о чем свидетельствуют повести Н.Ф. Павлова «Ятаган» и «Аукцион». Но это жизнь, далекая от народа и незнакомая ему. Гоголь же обратился к повседневности, к жизни самых обыкновенных людей – мелкого провинциального и помещичьего дворянства, а также разночинного городского люда, к жизни, всем «коротко знакомой», из «прозы» которой «извлечь» поэзию значительно труднее, чем из жизни светского общества, тем более «потрясти души» ее «верным изображением». Гоголь сделал то, чего до него не смог сделать ни один русский писатель: нашел поэзию в повседневной, будничной жизни, которой жила вся – не великосветская – Россия. Именно изображение такой – уже собственно русской жизни, во всем ее своеобразии и многообразии и должно, полагает Белинский, привести к появлению у нас литературы подлинно русской, оригинальной, народной, самостоятельной.
С этого времени он будет считать решение данной задачи главным делом наших писателей, а само направление – «дельным». За такое направление литературы, за самое тесное ее сближение с действительностью он станет бороться, отдавая этому делу свою жизнь и свою кровь. И поставленной цели добьется…
4
В 1835–1836 гг. Белинский активно сотрудничает в «Телескопе» и газете «Молва», где, замечает он, подшучивая над собою, «играл роль сторожа на нашем Парнасе, окликая всех проходящих и отдавая им, своею алебардою, честь по их званию и достоинству…». Кроме статьи «О русской повести и повестях г. Гоголя», там увидят свет еще шесть его статей, посвященных стихотворениям Е.А. Баратынского, В.Г. Бенедиктова, А.В. Кольцова, работам С.П. Шевырева, а также более 170 рецензий на вышедшие книги буквально по всем отраслям знаний, включая историю, географию, гомеопатию и т. д.
Он одобрительно отзывается о песнях Кольцова, исторической прозе Н.А. Полевого, И.И. Лажечникова, А.Ф. Вельтмана, которые служат делу создания у нас оригинальной, самобытной литературы. Не принимает творчества «сказочников» – П.П. Ершова, В.И. Даля, в том числе и Пушкина, видя в литературной сказке «подделку» под народность. Прошелся он своею «алебардою» по стихотворениям Баратынского, находя в его «светской, паркетной музе» лишь «ум… литературную ловкость, уменье, навык, щегольскую отделку и больше ничего».
Белинский отказывается понимать, как это поэт, живущий в России, может так равнодушно и холодно проходить мимо русской жизни. И находит тому только одно объяснение: Баратынский поэт не истинный…
Но особенно досталось Бенедиктову – кумиру офицерской и студенческой молодежи, в поэзии которого Белинский не обнаруживает ничего – ни мыслей, ни чувств, ни воодушевления, одна лишь вычурность, «набор фраз», натянутая «изысканность выражений», что, по мнению критика, всегда служит «верным признаком отсутствия поэзии». Убийственным звучал вывод: у Бенедиктова «нельзя отнять таланта стихотворческого, но он не поэт».
