– Они с Лукасом пошли на новую выставку Ховарда Ходжкина, – ответила она. – Но Макс не захотел, правда, дорогой?
– Очень холодно, – пробормотал Макс, посасывая конфету. – И я уже видел картину, – с важным видом сообщил он мне.
– Конечно, видел, дорогой, – проговорила я, крепко его обнимая. – Но если ты видел одну картину, это не значит, что на другие и смотреть не надо. Ховард Ходжкин, говоришь? – Я взглянула на Мэйзи поверх головки Макса и улыбнулась. Мне нравилось, что папа в семьдесят с лишним лет держит руку на пульсе современного искусства; более того, он берет с собой на выставку восьмилетнего внука, чтобы тот тоже был в курсе дел.
– Чаю выпьешь, дорогая? У меня еще заварка в чайнике осталась. – Мэйзи поднялась на ноги и отряхнулась, разглаживая старое голубое платье в богемном стиле, которое она носила почти каждый день, и надевая расшитые стразами шлепанцы.
Я с нежностью смотрела на нее. Легко угадать, почему я так люблю одежду из секонд-хендов: жилеты из мятого бархата, шарфы с бахромой и вышитые крестьянские блузы. Я тоже носила все это почти каждый день, хотя чтобы не выглядеть «застрявшей в шестидесятых», все-таки старалась сочетать эти наряды с черными джинсами и высокими замшевыми сапогами.
– Хорошо, – поблагодарила я, вставая и следуя за ней на кухню. Мне было неприятно видеть, что она идет медленно и осторожно, держась за перила. Я остановилась, чтобы не торопить ее.
Когда мы оказались на кухне, распахнулась дверь черного хода, и в дом вбежал Бен, еле дыша, с раскрасневшимися щеками. За ним шел его дед: высокий, слегка сутулый и, как обычно, щеголяющий довольно модной фетровой шляпой.
– Мам! Ты не поверишь! Мы пошли в Национальную галерею, потому что все другие музеи были закрыты, и там была куча голых толстых женщин! Правда, Лукас?
– Правда, Бен, хотя, увы, только на картинах. Жаль, что там не было настоящих девушек, разглядывающих картины нагишом, лишь с сумочками и в очках! – Лукас подмигнул мне, бросил на стол каталог Национальной галереи и со вздохом сел в кресло. – Чашка горячего чая, – пробормотал он – легкий польский акцент был заметен до сих пор. – Как мило.
– И у них были огромные, гигантские задницы. – Бен схватил каталог и открыл его на нужной странице, чтобы показать мне. – Белые, рыхлые, мам, а груди так же висят, как у тебя, – смотри! Тогда это было очень модно. Подумать только, мам, в старые времена ты могла бы быть крутой девчонкой!
– Прекрасные новости, дорогой. Значит, я родилась всего парой веков позже, чем следовало?
– Мальчику важно расти и знать, что красивыми могут быть не только худосочные модели, – заметил Лукас.
– Он это и так знает, – мрачно проговорила я. – О, спасибо, Мэйзи. – Мэйзи поставила передо мной чашку чая, и я улыбнулась. – Я попью чай, и мы больше не будем тебе надоедать.
– Не спеши, дорогая, сиди, сколько хочешь. Ты вовсе не надоедаешь.
– Я знаю, но все равно…
Я прекрасно понимала, как утомительно может быть общение с маленькими детьми, особенно для таких немолодых людей, как мои родители. Мама родила двоих, одного за другим, когда ей было чуть за двадцать; они с папой воспитали детей, поставили их на ноги и зажили спокойно, решив в сорок лет наконец-то пожить в свое удовольствие. Наверняка они пришли в ужас, когда в сорок пять Мэйзи обнаружила, что беременна – мной. Но если и так, я об этом не узнала. Они никогда этого не показывали. Для меня они были самыми любящими и добрыми родителями, на зависть моим друзьям. Они были так спокойны, что, когда мой брат в десять лет ради шутки стал называть их по имени, они даже не заметили. И это вошло у нас в привычку.
Но я считаю, что семидесятипятилетние старики должны видеться с внуками пару часов в неделю, короткими и яркими вспышками. Потом, когда мы уедем, они тихо пообедают, Мэйзи настроит скрипку, а Лукас станет аккомпанировать ей на пианино; вечером они включат CD-проигрыватель и будут дремать в креслах под завораживающую музыку Моцарта. Вместе, в полной безмятежности – как и должно быть.
– Идите сюда, вы двое. – Я наклонилась и стала натягивать на Макса свитер. – Возвращаемся домой. Но только на пару дней – потом, дорогие мои, мы переезжаем!
– О! – Мэйзи обернулась и ударила себя по лбу. – Чуть не забыла. Звонила Роуз.
– Неужели? – Я подняла голову.
– Сказала, что в четверг она тебя ждет.
– Угу.
– И еще что-то про няню.
– Какую няню? – Я села на корточки и думать забыла о Максе, который просунул руку только в один рукав. – Что? Что про няню?
– Она подумала, что будет лучше, если ты будешь по вечерам ужинать с ними, а не сидеть в одиночестве в своем доме, – неуверенно проговорила Мэйзи. – Видишь ли, она не может допустить, чтобы вся семья сидела за столом, а тебя не было, поэтому она пригласила одну девушку – очень милую, по ее словам, – чтобы та приходила и сидела с мальчиками. – Мэйзи замолчала и, нахмурившись, посмотрела на мужа. – Так она и сказала, правда, Лукас?
Лукас медленно оторвал карие глаза от газеты и посмотрел на меня.
– Да, дорогая, – тихо произнес он, – так она и сказала. Почти слово в слово. Что ужинать ты должна будешь с ними, в доме.
Он пристально смотрел на меня, но я не выдержала и отвела взгляд. Посмотрела в чашку и поспешно глотнула. Чай был совсем холодный.
Глава 2
Нед умер при родах. Рожала, естественно, я, а не он. Даже Неду, который легко справлялся с большинством дел, было не под силу произвести на свет ребенка. Нет, он умер, когда я рожала Макса. Когда я тужилась и потела, ругалась и проклинала все на свете, выталкивала наружу этого несчастного младенца и орала на врачей и медсестер – где, черт возьми, мой муж? Я впивалась ногтями в руку Мэйзи и кричала: «Приведите его сюда, немедленно! Не хочу, чтобы он пропустил рождение сына! И он сам хотел присутствовать при родах!» И все это время ребенок толкался у меня внутри. Я боролась с приступами боли, стиснув зубы и зажмурив глаза, и каждая схватка приносила новые мучения, а Нед все не приходил – так где же он? Почему он не пришел? Как он мог пропустить такое?
А потом вдруг мне стало все равно. Вдруг экран компьютера рядом со мной, который отслеживал сердцебиение малыша, стал тревожно пищать. Линия сердцебиения завращалась, стала рисовать какие-то безумные, бессвязные точки, и врачи взволнованно склонили головы. Помню, как они обеспокоенно бормотали, что ребенок в опасности, что пуповина обмоталась вокруг шеи – а потом бесцеремонная рука врача ощупала меня, чтобы подтвердить опасения.
После этого на их лицах застыла судорожная паника. Действительно, пуповина обмоталась вокруг шеи. Может, ему не хватает драгоценного кислорода? Повезут ли меня в операционную делать кесарево? Нет, уже слишком поздно, ребенок выходит, появилась головка, и… боже мой, умоляю, спасите моего ребенка, моего бесценного малыша! Потом, когда вышла голова, помню только пронзительную слепящую боль. Отвратительный последний толчок – и он выскользнул, как тюлененок.
