— Жаровня во внутреннем помещении, — сказал Симон, — и одна лампа во внешнем. К сожалению, у нас нет фимиама. Мне пришлось неожиданно уехать, и я не успел ничего взять с собой.
Он послал Фому в город купить фимиама, соли, особого воска и кусок медной трубы.
— Жезл Аарона, — сказал он и подмигнул. Фома непонимающе уставился на него.
— Ну ступай, — сказал Аарон.
К вечеру шатер оракула был готов, и они сели ждать клиентов.
В те времена магию запрещали, так как было принято считать, что она работает. Некоторые люди говорили, что это не так и что боги, к которым она взывает, вовсе не существуют, и прибегали к сомнительным уловкам, чтобы оправдать свое неприятие магии. Некоторые из этих людей активно действовали в восточных провинциях империи в то же время, что и Симон.
Но не вся магия была запрещена. Это было время широких взглядов, и о вещи судили по ее цели. Заклинание с целью причинить вред ближнему было наказуемо, а с целью избавить его от зубной боли — нет. Будь иначе, многие лекари не смогли бы работать.
Магия была частью обыденной жизни, и многие ее проявления не считались магией вовсе. Магия незаметно переходила в религию, с одной стороны, и в науку — с другой, что было неизбежно, поскольку она их породила. Кто только не занимался магией — от заклинателей, чье мастерство заключалось в ловкости рук и языка, до аскетических мудрецов, которые были способны успокоить шторм на море. Поскольку мелкие умельцы от магии были в основном заняты удовлетворением повседневных человеческих потребностей — приворотное зелье, сглаз, заклинание, побуждающее женщину говорить правду, — а профессионалы посерьезнее могли себе позволить применять свои таланты более плодотворно, размытая граница между дозволенной и запрещенной магией привела к классовому различию, при котором подмастерья почти всегда оказывались по другую сторону закона, а великие мастера стояли над ним.
Выше всех стояли мастера, которых называли «святыми людьми». Святой человек (явно, судя по оптимизму, греческая концепция) был магом, который не нуждался в каких бы то ни было атрибутах мага. Заклинания, магические формулы, лекарственные средства были ему ни к чему — он совершал чудеса только с помощью слова. Он говорил, и чудо свершалось. Он видел будущее не в дымке магического огня, а внутренним взором. Он мог совершать необыкновенные вещи, потому что или обладал божьим духом, или мог управлять им. Некоторые говорили, что Симон Волхв был именно таким человеком. Другие говорили, что Симон обладал не божьим духом, а демоническим.
Поскольку считалось, что белая магия совершается богами, а черная, или запретная, — демонами, такие заявления перемещали вопрос о законности в ту сферу, где однозначно разрешить его было невозможно. Потому что сверхъестественные посредники, выполняющие волю мага, обычно не называли себя зрителям. Так, например, одного известного экзорциста нередко обвиняли в изгнании нечистой силы при помощи Вельзевула.
Во всяком случае, демоны были больным вопросом. Немало их водилось во всех частях империи, но в Иудее, где Бог не допускал конкуренции, они особенно преуспевали. У каждого поля, каждого куста, каждой уборной, каждой тени, каждой лужи со стоячей водой, каждого приступа головной боли был свой демон. По поводу природы демонов существовали разногласия. Популярной была теория, что Бог создал их накануне субботы и суббота кончилась, прежде чем он успел облечь их в тела. Более утонченная философская школа считала, что они были падшими ангелами, которые научили людей искусствам. Это опасно сближало черное и белое и еще больше подчеркивало двойственность ангелов — вспыльчивых, вздорных существ, на чье отношение к людям нельзя было положиться. Они ненавидели духовные порывы: они пытались помешать Моисею получить Закон и, если бы могли, не позволили бы мистику вознестись на небеса. Иудеи обращались к ним с благоговением, а маги из соседних стран заимствовали их красивые звучные имена.
Таким образом, границы между законным и незаконным, черным и белым, богами и демонами были совершенно перепутаны. Большинство людей не беспокоила эта путаница: они не видели в этом никакой проблемы. Для мага, так же как для проститутки, столкновения с законом были частью профессионального риска. Для Симона Волхва, отлично понимавшего, что пагубное для одного для другого будет благом, и жившего в мире сил, где не было хорошего и плохого, а существовала только власть, нелогичность закона была предсказуемым результатом системы, в которой люди с неразвитым воображением создавали правила для большинства.
Одна мысль не приходила в головы законодателям того времени — что магия должна иметь владельца. Магия просто существовала, как воздух. Принцип того, что одно и то же действие, исполненное с одной и той же целью, может быть законным или незаконным в зависимости от личности мага, сочли бы непонятным. Но это, безусловно, упростило бы ситуацию сразу же. Возможно, в те времена магию слишком уж серьезно и не воспринимали.
Перед входом в шатер стояли трое мужчин с пальмовыми ветвями в руках. Двое мужчин постарше спорили.
— Мне все это не нравится, — сказал худой мужчина. — Не надо было нам сюда приходить. С демонами связываться опасно.
— Если бы ты не был таким идиотом, — сказал толстый мужчина, — этого бы не потребовалось. Как еще мы можем узнать, что он с ним сделал?
Молодой человек явно скучал.
— Оракул вас примет, — сказал Симон, который с интересом слушал разговор сквозь стену шатра. На нем был лиловый халат, расшитый знаками планет, и замысловатым образом повязанный на голове зеленый тюрбан, который он позаимствовал у Горгоны. На груди висел талисман Озириса, необычный перстень сиял на пальце. Его черные глаза грозно сверкали из-под тяжелых век.
Худой и толстый попятились.
— Ну, давайте, — сказал молодой.
Они вошли. В помещении был полумрак и стоял сильный запах фимиама. Маг велел им записать свой вопрос на врученном им листке пергамента. Прежде чем написать, толстяк долго думал.
— Сложите пергамент, — сказал Симон, — так, чтобы я не мог видеть, что там написано.
Толстяк сложил его пополам, потом еще раз.
— Теперь я его сожгу, — сказал маг. — Дым донесет ваши слова до бога.
Они видели, как он подошел к жаровне во внутреннем помещении и положил сложенный пергамент на угли, где тот свернулся в трубочку, вспыхнул и исчез.
— Он не взглянул на него, — прошептал худой.
— Нет. Он его сжег. Мы видели.
Симон вернулся, важный и торжественный. Он зажег лампу, чтобы было светлее.
— Скоро бог появится и ответит на ваш вопрос, — сказал он. — Вы должны сосредоточиться. Я начну обращение и подготовлю моего ассистента, через которого будет говорить оракул. Пожалуйста, оставайтесь здесь, пока вас не позовут. Когда я вас позову, вы должны войти, помахивая пальмовыми листьями.
Он ударил в гонг, и они подскочили от неожиданности. Вошел бледный мальчик с огромными глазами и проследовал за магом во внутреннее помещение. Занавес задернули.
Симон вынул из рукава листок пергамента и прочитал то, что там было написано. Он нахмурился.
— Здесь три вопроса, — сказал он. — Они что думают, что они на базаре?
Он усадил Деметрия, простите, Фому на подушки, положил кусочки смеси из соли и воска на угли и начал песнопение. Он переходил с греческого на иврит и египетский. Было неважно, на каком наречии говорить: чем непонятнее, тем лучше. Последнее, что требовалось, — это устроить настоящее явление.
Он стал глубоко дышать. Его голос набрал силу, гласные растягивались, превращаясь в таинственные завывания. Мужчины по другую сторону занавеса задрожали.
— Войдите! — воззвал маг. — Войдите в присутствие бога!
Они неуверенно вошли в полумрак и начали хлестать друг друга пальмовыми ветвями. Огонь взметнулся с шумным треском и заплясал в адском вихре красок. Худой взвизгнул, бросился в выходу и запутался в занавесе, откуда пытался высвободиться с паническим ужасом.
— Не могли бы вы там потише, — пропищал Горгона из-за перегородки.
— О великий бог Серапис, — произносил нараспев Симон, — которому ведомы все тайны, мы молим тебя ответить на вопрос твоего раба устами этого невинного ребенка.
Фома-Деметрий убедительно корчился на подушках. Симон, оставаясь в тени, с нежностью смотрел на него. После небольших тренировок из него бы получился толк. Мальчик застонал.
— Мне плохо, — сказал он.
— Что он сказал? — спросил молодой человек.
— Его переполнили чувства от присутствия бога, — объяснил Симон.
Худой мужчина всхлипнул.
Симон поднес конец медной трубы к губам и зашептал в нее. Мальчик слабо сопротивлялся.
— С вами говорит бог, — возвестил Симон.
— Уху больно, — сказал Фома в подушки.
