Глава 4
В середине прочной деревянной двери была прорезана щель высотой шесть дюймов и шириной фут. Опустившись на корточки, я надавил на лист железа, закрывающий щель, но тот даже не шелохнулся. Поднявшись на ноги, я глубоко вздохнул. Я бесконечно устал, остро чувствовал голод. Не было никакой возможности определить, как долго я пролежал здесь без сознания. Мои руки, покрытые следами от уколов, болели.
Я робко постучал в дверь и вернулся на кровать. Послышались приближающиеся шаги, мягко ступающие на камень. Железный лист скользнул вверх, и я успел мельком увидеть соседнее помещение: книжные шкафы, картотека, белый керосиновый обогреватель, обеденный стол…
На место листа спустилась упаковочная пленка. За щелью стоял человек, но я смог разглядеть сквозь мутный пузырчатый полиэтилен лишь нечеткий силуэт.
– Подойди ближе, – сказал неизвестный.
Я медленно двинулся к двери. Когда я был в нескольких шагах от нее, он сказал:
– Стой! Повернись!
Я развернулся и стал ждать. Зашуршала полиэтиленовая упаковка, и я предположил, что неизвестный убрал ее и теперь изучает мое состояние. Через какое-то время он сказал:
– Подойди к двери.
Щель была проделана на уровне пояса, и я, приблизившись к двери, опустился на корточки и попытался в нее заглянуть, но неизвестный остановил меня.
– Нет, нет, не смотри на меня. Сядь спиной к двери.
Я повиновался. Хотя мне было жутко страшно находиться в непосредственной близости от своего врага, я заверил себя в том, что он притащил меня в эту пустыню не для того, чтобы убить сразу же, как только я приду в себя.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил неизвестный, и в его голосе я уловил искреннее беспокойство.
Не осталось ничего от того человека, который разговаривал со мной по телефону. В голосе звучали жужжащие нотки, как будто неизвестный использовал какое-то речепреобразующее устройство. Хотя голос казался мне знакомым, я никак не мог определить, кому он принадлежит; к тому же я не доверял своим органам чувств после того, как провел неизвестно сколько часов без сознания, в трясине наркотиков.
– Меня шатает, – как можно сдержаннее произнес я. У меня не было никакого желания выводить неизвестного из себя.
– Это пройдет.
– Ты написал эти письма? Ты убил учительницу?
– И да, и нет.
– Где я?
– Достаточно будет сказать, что ты посреди пустыни, и если вздумаешь бежать, умрешь от жажды и теплового удара задолго до того, как достигнешь границ цивилизации.
– Как долго я…
– Закончим с вопросами относительно твоего так называемого заключения. Я не скажу тебе, где ты находишься и сколько времени здесь пробудешь.
– А что ты мне скажешь?
– Ты здесь, чтобы получить образование. – Неизвестный помолчал. – Скоро ты все поймешь. Суть твоего обучения станет ясна в самое ближайшее время. Так что прояви терпение.
– Пожалуйста, могу я получить свои вещи?
Неизвестный вздохнул – первый признак раздражения, зреющего у него в груди.
– Мы обсудим это позже. – Но тотчас же его голос смягчился, потерял резкость. – Эндрю, притворись, что ты маленький ребенок. Крошечный, беспомощный ребенок. И прямо сейчас, в своей комнате, ты находишься в материнском чреве. Ты не знаешь, как пользоваться органами чувств, как думать, как рассуждать. Положись во всем на меня. Я научу тебя заново, как воспринимать окружающий мир. Первым делом я накормлю твое сознание. Обогащу его плодами самых блистательных мыслителей в истории человечества.
Белая рука просунулась в щель, отодвинув упаковочную пленку, и бросила на пол книгу.
Подняв книгу, я увидел, что это «Государь» в твердом переплете.
– Вот твоя первая трапеза, – продолжал неизвестный. – Макиавелли. Это настоящий гений. Бесспорно. Ты знаешь, кто такой Ганнибал, карфагенский полководец, разоривший Рим? Он провел свое войско через Альпы вместе с боевыми слонами.
– Я знаю, кто такой Ганнибал.
– Так вот, Ганнибал набирал свое войско по всему побережью Средиземного моря и в Восточной Европе, но что самое примечательное, между воинами не было распрей. Разные народы, разные вероисповедания, разные языки, но никаких распрей. И знаешь, что обеспечило этот мир? – спросил неизвестный. – По словам Макиавелли, «это можно объяснить только его нечеловеческой жестокостью, которая, вкупе с доблестью и талантами, внушала войску благоговение и ужас; не будь в нем жестокости, другие его качества не возымели бы такого действия». – Он умолк, и какое-то время я слышал только шум сухого, обжигающего ветра за окном и возбужденное дыхание своего тюремщика. – «Бесчеловечная жестокость», – повторил он. – Меня дрожь пробирает. – Его голос наполнился страстью, словно он обращался к своей возлюбленной: – Итак, сегодня же принимайся за чтение, и завтра мы обсудим книгу. Ты хочешь есть?
– Да, я умираю от голода.
– Хорошо. Я сейчас приготовлю ужин, а ты приступай к чтению. Надеюсь, жареные креветки с вермишелью тебе понравятся.
Убрав упаковочную пленку, неизвестный опустил на место железный лист, закрывая щель. Убедившись в том, что он ушел, я облегченно уронил голову и неподвижно застыл, одетый в белый махровый халат, уставившись невидящим взглядом в пол.
* * *
Маленькая лампа, прикрученная к стене, испускала тусклый свет, едва достаточный для того, чтобы различать буквы. Поскольку мою сумку тюремщик мне еще не вернул, очков у меня не было, и мне приходилось напрягать зрение.
Прочитав половину книги, я уронил ее на пол. Мне хотелось надеяться, что для неизвестного этого окажется достаточно. Когда я, протянув руку, погасил лампу, сквозь прутья решетки в комнату проник умиротворенный свет полной луны, мягкий и ровный. Мне было бы страшно провести здесь первую ночь в полной темноте новолуния.
Духота, накопившаяся в маленькой комнате за целый день палящего солнца, сделала воздух невыносимым, и хотя с наступлением ночи пустыня растеряла жар, в замкнутом помещении он оставался. Поэтому после захода солнца я открыл окно, и теперь в комнату проникала сухая прохлада ночной пустыни, заставляя меня укутаться тонким шерстяным одеялом.
Закрыв глаза, я прислушался. В открытое окно доносились крики сов и голоса койотов, тявкающих на луну, но они звучали где-то вдалеке. Со времени ужина я не слышал ни звука со стороны своего тюремщика. Ни шагов, ни дыхания – ничего.
На протяжении последнего часа дом наполняли звуки джаза. Сначала тихие, вкрадчивые, словно шепот, и я улавливал лишь утробный гул басов. Постепенно громкость нарастала, и вскоре в комнате уже пульсировал звон тарелок и шелестящие хлопки закрывающихся тарелок чарльстона, отмечающие слабые доли. Когда сквозь стену проникло крещендо пианино, трубы и саксофона, я внезапно узнал мелодию, которая вернула меня на двадцать лет назад, в другое время, в другую жизнь. Это были Майлз Дэвис, Джон Колтрейн, Джулиан Эддерли по прозвищу Пушечное Ядро, Пол Чемберс, Билл Эванс и Джимми Кобб, исполняющие All Blues, меланхоличный блюз в размерности 6/8 с альбома Kind of Blue 1958 года.
Вдруг музыку разорвал пронзительный крик. Усевшись в кровати, я вслушался. Еще один крик прозвучал в ночной темноте. Схватившись за железные прутья, я устремил взор в пустыню, но не увидел ничего, кроме простирающейся на многие мили полыни. И снова крик – женский, ближе, чем прежде.
В пятидесяти футах впереди по пустыне брела, шатаясь, фигура, судорожно ловя ртом воздух. Когда она оказалась напротив окна, слева показалась вторая фигура, массивная. Набросившись на маленькую фигуру, она повалила ее на землю под куст колючего саркобатуса.
Я услышал женский голос, плачущий, кричащий, умоляющий, но разобрать слова не смог. Массивная фигура нанесла удар ногой, затем опустилась на корточки, молотя руками.
Новые крики, еще громче, еще пронзительнее. Затем тишина.
Выпрямившись во весь рост, массивная фигура уставилась на землю. Потом размеренным шагом удалилась в том направлении, откуда пришла, волоча за собой за длинные черные волосы то, за чем гналась по пустыне. Я услышал шаги и шорох тела по земле. Ноги женщины все еще слабо подергивались.
Внезапно массивная фигура остановилась и повернулась ко мне. Лунный свет, голубоватый и сюрреалистичный, упал на лицо незнакомца.
Я застыл. В пустыне стоял мой брат Орсон, и он улыбался.
Глава 5
Над пустыней натужно расползся багровый рассвет, положив конец ужасной бессонной ночи. Я осознал, что отныне всякий раз, закрыв глаза, неизменно буду видеть мужчину в залитой лунным светом пустыне, волочащего по земле за волосы женщину.
Услышав приближающиеся шаги, я уселся в кровати. Лязгнул засов, и дверь распахнулась настежь, открывая мужчину, телосложением как у меня: худой, мускулистый, с такими же небесно-голубыми глазами. Похожий, но не в точности такой же; лицо у него было недостижимым идеалом для моего лица, более привлекательным в своих совершенных пропорциях. Он стоял в дверях, улыбаясь, и в противовес моим спутанным седеющим волосам его коротко подстриженные волосы полностью сохранили свой темный оттенок. В дополнение к сапогам из оленьей кожи и выцветшим голубым джинсам на нем была окровавленная белая футболка с пятнами пота под мышками. У меня смутно мелькнула мысль, где он успел так сильно вспотеть еще до того, как взошло солнце. Руки у него были сильнее моих; прислонившись к косяку, он агрессивно впился зубами в бордово-красное яблоко.
