Первый экзамен я выдержал. К этому выводу пришел потому, что полковники вдруг многозначительно переглянулись, а затем на стол легла карта. Глядя исключительно на нее, полковник, отвечавший за всю разведывательную работу, и поведал мне, чего командование армии ждет от меня. Он именно так и сказал: «Командование армии…»
Сформулировать задание, полученное мной, очень легко: проникнуть в квадрат «Н», где и взорвать — полностью уничтожить! — то, что найду там.
Чувствуете, какие обтекаемые слова? «Проникнуть», «что найду там»…
Для выполнения этого задания мне разрешалось взять до тридцати человек. Если есть желание, самому назвать каждого.
И только теперь, когда мне стало — известно главное, заговорил начальник «Смерш». Он сказал, четко выговаривая слова:
— Думаю, объяснять не надо, что это государственная тайна? Лично ответишь, если обнаружится утечка информации.
Заночевал я в избе, куда меня отвели. Поужинал плотно и вкусно, как уже давненько не едал, и улегся в горнице на широченную хозяйскую кровать. Мне для отдыха была отведена горница, а в кухне всю ночь смолили махру три автоматчика. Их посадили там будто бы для того, чтобы кто ненароком не потревожил меня, не спугнул мой сон.
Вроде бы все условия для сна были созданы, но заснул я лишь под утро. Все думал о задании, которое доверили мне. И пришел к выводу, Что та военная техника особой секретности, которую мне надлежало найти и уничтожить, утеряна именно нашей армией; тогда, когда это случилось, вероятнее всего, более высокому командованию не сообщили об этом. Может быть, и просто побоялись, что в горестной горячке общего отступления, очень смахивающего на самое заурядное повальное бегство, их бы расстреляли без суда и следствия. Все эти месяцы армейское командование черт знает на что надеялось, а теперь, когда уже попахивает весной, вдруг дошло до него, что скоро снега стают, что фашисты сейчас не прут оголтело вперед, а топчутся на месте, вкопавшись в землю по уши. Значит, спешить им теперь некуда, значит, теперь появилась у них возможность тщательно обшаривать все леса, лесочки и даже болота. Вот, чтобы опередить их, командование армии и посылало меня с товарищами в квадрат «Н»; оно намеревалось задним числом полностью уничтожить все следы своей прошлой беспечности.
Разгадал тайну командования армии, основательно подумал и пришел к выводу, что моим завтрашним подчиненным для их же спокойствия вовсе не обязательно знать задание в деталях, с них будет вполне достаточно и того, что нам приказано взорвать некий объект.
Только потому пришел к этому решению, что почему-то боялся, как бы соответствующие товарищи потом, когда задание нами будет выполнено, надежно не упрятали и последних свидетелей своего служебного преступления. Не знаю почему, но побаивался именно этого.
И еще пришел к выводу: командование армии и сейчас страхуется на тот случай, если что-то нежелательное для него все же просочится, доползет до Москвы; потому и уклонилось от разговора со мной, вместо себя подсунув двух этих полковников.
Двадцать человек я включил в свою группу, и уже следующей ночью ко мне прибыл последний из них.
Не буду описывать, как мы переходили фронт, как пробирались по вражескому тылу к своей цели, как долго и с каким огромным риском для себя отыскивали — и отыскали! — ее. Скажу лишь одно: именно отыскать то место, где было упрятано это ЧТО-ТО, и оказалось самым трудным. Невероятно трудным. Прежде всего потому, что снег надежно замаскировал многие приметы, которые должны были служить для нас ориентирами.
И еще скажу: не знаю, осилил бы я это задание или нет, если бы три месяца не пробарахтался в снегах Финляндии. В лютую стужу и многие сутки даже без подобия крыши над головой.
Встретили нас те же два полковника. Теперь говорил только начальник «Смерш». Он, от имени командования армии поблагодарив нас, без малейшей паузы объявил, что мы выполняли специальное задание. Понятно или еще раз повторить?.. Кто бы ни спросил, где были и что там делали, отвечать только так. Если, конечно, не хотим больших неприятностей…
Затем каждому из нас были выданы бутылка водки, половина буханки ржаного хлеба, банка язя в томате и маленькая шоколадка.
ТЕТРАДКА ПЯТАЯ
Уже завтра утром мой отряд стал распадаться так дружно, что обедал я в гордом одиночестве. Сидел один во враз опустевшей горнице и никак не мог понять, к чему такая спешка? Или без этих двадцати солдат наш фронт больше и дня прожить не мог?
За мной явились к вечеру, когда сумерки сгустились ощутимо. Два автоматчика явились. Они, словно конвоируя, и доставили меня на командный пункт родного полка.
И опять вопрос: неужели армейское командование могло предположить, что я не вернусь в свою часть, если меня отпустить одного? Это же дико! Подумать так про меня, который ничем самым малым даже мысленно не погрешил против присяги и уставов!
Но я знал: автоматчики лишь выполнили то, что им было приказано. Потому спрятал обиду в глубине души и каждому из них вполне доброжелательно пожал руку.
Ушли автоматчики — как-то чрезвычайно быстро на столе, где еще недавно блаженствовала топографическая карта, изрезанная красными и синими стрелами, обосновались две фляги, скромно кутавшиеся в серые чехлы, и неизменные солдатские котелки, как я догадался — с запоздалым ужином. Значит, из штаба армии все же предупредили, что я приду к такому-то часу!
Эта мысль нежнейшей бархоткой прошлась по моей душе. И я, когда мне было предложено, даже очень охотно сел за стол, сел по левую руку самого командира полка.
За столом кроме командира полка были его замы и начальник штаба. Так сказать, в самом первом командном эшелоне полка я оказался. Это льстило, заставляло невольно думать, что ты, Василий, вон уж докуда дотянулся. Молодчага!
Разговор за столом был общим и — я бы сказал — несколько искусственно радостным. А потом я заметил и то, что он ни разу даже вскользь не коснулся самого главного для меня: куда, зачем и как сходил я по приказу командования? И стало ясно, что в этом виновна не врожденная или приобретенная деликатность, что здесь без строгого внушения армейского командования явно не обошлось.
Настроение сразу скисло.
Суток трое я был объектом усиленного внимания всего полка. Многие ждали, когда же начну рассказывать о главном. Не дождались. Ну и отвалили в сторону, почти потеряв ко мне какой-либо интерес.
Отхлынули от меня любопытные — наконец-то смог полностью отдаться заботам о батальоне. Именно в эти дни совершенно случайно и услышал, что ни один из тех солдат, что были со мной на задании, не вернулся в свою часть. Дескать, всех их в такие подразделения и части сунули, где о них вообще и слыхом не слыхивали.
Я обиделся, даже возмутился. Но, основательно подумав, пришел к выводу, что так, пожалуй, даже лучше: если нет рядом дружков, боями проверенных, то ни за что не станет солдат распахивать свою душу. До тех пор даже одобрял это решение командования армии, пока и вовсе случайно не узнал, что те подразделения и части, в которых теперь служили мои недавние товарищи по опасной работе, стояли на самых кровавых участках нашей обороны. Вывод родился, казалось, без малейших усилий: командование армии и сегодня было намерено свято оберегать свою тайну.
Интересно, какие страхующие меры им по отношению ко мне будут приняты?
Недели мелькали, а обо мне словно забыли. И прежде всего Военно-Морской Флот: всех подводников — и командиров, и старшин, и рядовых, что оказались в окопах, — потребовали немедленно откомандировать в Ленинград.
Меня не было в списке тех, кого отзывали с пешего фронта.
Какое-то время, конечно, ходил в обиженных. А потом мне вдруг открылась истина, простая и великая, как колесо, изобретенное кем-то в давние времена: ведь еще осенью прошлого года я был ранен пулей в грудь. Легкие мои та пуля продырявила, чем навсегда и лишила права на избранную мной профессию.
Нашел отгадку! Но все равно еще какое-то время упрямо твердил себе, что все просто забыли о моем существовании.
Однако сразу после майских праздников командир полка перед строем офицеров зачитал приказ, в котором говорилось, что отныне Василию Сергеевичу Мышкину надлежит именоваться капитаном третьего ранга!
Сразу все печали и сомнения попрятались в самых глухих тайниках моей души; даже вроде бы и в землянке теплее стало, хотя на полу по-прежнему копилась холоднущая вода.
А в октябре, в самый разгар Сталинградской битвы, свершилось то, о чем я осмеливался только мечтать: меня по боевой рекомендации приняли в партию. Для начала, разумеется, кандидатом. Не по принуждению, по собственной воле я вступил в партию. Потому вступил, что тоже, как и коммунисты, очень хотел, чтобы на земле все люди были равны и главное — счастливы.
