Итак, когда родители впервые привезли меня на дачу, там слева был поселок Мосдачтреста, где стояли стандартные финские домики – служебные дачи работников Госплана, а также сотрудников детского кардиологического санатория. Этот санаторий – левее и чуть вперед, над рекой, – построил министр товарищ Дыгай в порядке ведомственной благотворительности. Очень красивый был ансамбль. Только представьте себе: большой двухэтажный дом, похожий на очень богатую усадьбу. Колонны, балконы. Дом высоко над рекой. Перед домом – широкая площадка, окруженная белой низкой балюстрадой. К реке спускалась каменная лестница в несколько маршей, с цветником в середине. Река была искусственно расширена, так что перед санаторием получилась большая медленная заводь – тоже окаймленная балюстрадой – и остров, который с другой стороны огибало быстрое русло. На острове были круглые беседки с колоннами. Этот остров с берегами соединяли три мостика – один из них был крошечной копией Крымского моста. По другую сторону реки был пионерлагерь «Высота» – огромное квадратное деревянное сооружение, очень интересное. Это был своего рода «паноптикон» – двое пионервожатых, стоя на противоположных балконах, могли видеть все двери палат. Если дойти до «Высоты», а потом повернуться и пойти назад по мосту, то ясным становилось мощное единство архитектурного замысла. Мост был на одной линии с лестницей санатория на противоположной стороне речной заводи. Уже идя по мосту, человек шаг за шагом видел всю картину: сначала усадебные колонны, потом лестницу с цветником, потом белую балюстраду, отраженную в тихой воде. И наконец, самый восторг: по широкому полукруглому склону были высажены рядами сначала липы, потом березы, потом ели – три ленты разного зеленого цвета. Они тоже отражались.
Я потому подробно пишу, что этого уже нет. Деревянное здание «Высоты» сломали, на ее месте настроили много шикарных вилл. По тому мосту уже не пройдешь: загородка и охрана. Остальные два мостика едва держатся. Река зарастает. Гипсовые балюстрады осыпалась, беседки почти разрушились, и на территорию санатория не пускают. Кругом глухие уродливые заборы с надписями «прохода нет!».
Теперь можно свободно гулять только по верхнему парку санатория, в отдалении от реки, где был памятник Сталину (ныне просто кирпичная тумба), к которому сходятся липовые аллеи (на спутниковой карте Гугла очень хорошо видны эти лучи вокруг бывшего вождя народов). Но и этот парк зачем-то обнесен новым железным забором. Спасибо, решетчатым.
Но я забежал вперед. Итак, слева было все только что описанное. Впереди был большой клеверный луг, спускающийся к излучине реки. А справа – лес. Большой и красивый, с сосняками и березняками, с полянками и болотцами, с земляникой и грибами, с оврагами, где журчали ручейки, с просеками, выходящими на поле, заставленное стогами.
Поселок был на пятьдесят примерно домов. Участки были по полгектара примерно. То есть вдвое меньше, чем в Переделкине, в Мозжинке или на Николиной Горе. Но все равно большие.
В те времена наш поселок не охранялся, естественно. Иногда случались кражи. Иногда – мелкие акты вандализма (варенье по полу разлить). Воров боялись. Отдельно побаивались так называемых «фабричных», то есть жителей поселка Троицкий. В них видели классово опасных соседей.
Но главный страх был, что участки начнут резать. В смысле – делить. Вдруг. По распоряжению сверху. Потому что многие писатели тоже хотели жить в Пахре. В Литфонде и Союзе писателей об этом шли разговоры. Вот, дескать, есть полсотни везунчиков, вклад которых в литературу не так уж велик, ну и так далее. Как это у Булгакова: «Один в пяти комнатах в Перелыгине!» Действительно, нечестно.
Впрочем, никаких серьезных административных намеков не было. Но все равно боялись, и ненавидели самоё мысль о возможном переделе. Поэтому, когда литературовед Владимир Жданов захотел продать моему отцу часть своего участка, получился форменный скандал.
Мы ведь поначалу в Пахре снимали дачу, в том числе и у Жданова – крошечный домик на краю участка, так называемую «времянку». Вот отец и предложил Жданову такую сделку. Тот согласился. Боже, что началось! Заседания правления и общие собрания шли одно за другим. Дело в том, что по закону это было разрешено, однако последнее слово оставалось за кооперативом, поэтому-то и была такая суета. Мелкопоместная гордыня победила. Сильнее всего влетело Жданову – как предателю идеи территориальной целостности.
Потом отец все-таки купил дачу, настоящую, на большом участке. Много лет спустя я решил построить себе на этом участке отдельный дом. Времена были уже горбачевские, дышалось посвободней, однако носы были задраны точно так же. Меня в правлении кооператива изумленно спрашивали, как я дерзнул такое замыслить. «А что?» – «У нас же поселок писателей!» – «Я тоже писатель, у меня идут две пьесы, по моим сценариям сняты фильмы, отсюда и деньги…» – «Да при чем тут деньги! Ты же не член Союза писателей!» – «Ну и что? В уставе не написано, что нужно быть членом Союза писателей. Вот Авдиев, Жимерин и Кабалевский тоже не члены». – «Авдиев академик, Жимерин бывший министр, а Кабалевский известный композитор!» В общем, понятное дело. Кто ты и кто они. «Здесь живут знаменитые люди, а ты пока что никто!» – это сказал мне один известный поэт и хороший человек, он был за меня, помогал мне, лоббировал, но… но при этом понимал, что поступает не совсем правильно.
Особенно всех возмущало, что дом был не очень маленький, по тогдашним меркам. Метров сто двадцать, наверное. Ух. В общем, мне долго объясняли, что я недостоин. То, что это строится на свои деньги, в расчет не принималось. Аргументы были другие. «Вот смотри, – на полном серьезе говорили мне хорошие советские писатели. – Вот писатель NN. Он очень давно в литературе. Комсомолец первых пятилеток. Написал пять романов и много повестей. Член бюро по прозе. А у него дом – всего семьдесят метров, включая веранду. Ну не стыдно тебе? Ну зачем тебе такой дворец, скажи нам по совести, мы же тебя ребенком помним! Какой ты тогда был хороший мальчик! А сейчас? Нет, ну ты сам посуди…»
За этими разговорами постепенно настала всеобщая либерализация. Но и тогда мне отказали выделить часть земли в отдельную собственность. «Это будет ужасный прецедент! – махали руками хорошие советские писатели. – Участки начнут резать!»
Но как сказал один далеко не бедный русский литератор: «В мире есть царь. Этот царь беспощаден». Рынок названье ему. Златой телец боднул мелкопоместную гордыню, и она тихо рухнула, подняв лапки. В поселке зафырчали экскаваторы, застучали молотки, запели пилы и дрели, звонко заматюгались прорабы. Это я изъясняюсь языком писателя NN, комсомольца первых пятилеток. Потом пришли землемеры и принялись резать участки. Сейчас у нас в поселке не пятьдесят хозяев, как прежде, а без чуточки сто. При том, что некоторые особо консервативные поместья остались нетронутыми. Но большинство участков разделилось на две, три и более части. А и то: десять – двенадцать соток – вполне достаточно земли для загородного дома.
Именно что для современного дома, а не для старозаветной дачи. Дело не в верандах с цветными стеклышками – их в нашем поселке никогда не было, это стиль десятых – тридцатых. И не во «всех удобствах» – они в нашем поселке всегда были. Дело в атмосфере дачности. В непременных совместных прогулках, которые теплыми летними вечерами совершали жители поселка. В приходах гостей без звонка, тем более что телефона почти ни у кого не было. Во всеобщей дружбе и взаимопомощи. Вы не поверите, но у нас в поселке в 1960—1970-е годы было то, что в американских учреждениях называют «car pool». До поселка было неудобно добираться без машины: электрички не было, а от автобуса пешком идти два километра. Поэтому те, кто был за рулем, подвозили безмашинных друзей-соседей. На вечерних прогулках все время слышалось: «У нас есть два места, мы едем завтра в три». Потом все это кончилось. Странным образом конец пахринской писательской дачности совпал с двумя вещами: со строительным бумом и с освоением леса и речной поймы. Первый момент вполне понятен: среди новых жителей поселка почти нет писателей, а также композиторов и академиков. Правда, бывшие министры встречаются. Второй момент – застройка всей округи – на самом деле гораздо драматичнее. Прекрасного леса, куда вели три аллеи, теперь нет. Там все сплошь застроено дачами (виноват, загородными домами): поселок на поселке. Реки тоже нет. Сначала на клеверном лугу появился пансионат одного уважаемого ведомства. Это было даже мило – аллеи, спуски к реке, отличный новый парк, который стал продолжением парка детского санатория. Там было прекрасно гулять, ходить на старый пляж, купаться, брать на станции лодку. Очень давно этот пансионат купило другое ведомство, не менее уважаемое. И вот пару лет назад это ведомство вдруг окружило свою территорию глухим и высоким бетонным забором. Всё. Вход по пропускам. Тоскливо видеть вместо аллей, сбегающих к реке, тяжеленную мрачную стену.
