А сейчас уже можно.
О том, что кампанию против него организовал известный манипулятор и предприниматель Суэтин, Тминов догадывался и ненавидел Гешу от всей души.
После выхода из тюрьмы Тминов начал привыкать жить один. Его родные и близкие вместе с остатками денег благополучно перебрались за пределы отечества и поставили на нём крест.
Ещё в тюрьме Тминов решил поквитаться с Гешей, но вышел в тот самый день и приехал в тот самый час, когда Геннадия Бертрановича хоронили на центральной аллее Митрофановского кладбища.
— Вора ловил, а себя сгубил! — обрадовался он, узнав про чужое погребение, но радость как-то быстро сменилась хандрой. Быть новым бедным — очень грустная реальность. И Тминов, чтобы как-то развлечь себя, начал частенько захаживать на кладбище и сидеть на Гешиной могиле.
И в этом нет ничего противоестественного, ну если только не ходить туда каждый день. А Олег Борисыч ходил туда, как на работу. И поэтому, вольно или невольно, стал свидетелем того, что могила вчера и могила сегодня выглядела не как та самая могила… Её же раскапывали десять раз по ночам Гешины друзья, которым звонили милиционеры…
И Тминов потихоньку стал сходить с ума на почве непонятного ему явления. А когда человек сходит с ума, он делает непростительные вещи.
Например, ходит по улицам и разговаривает вслух.
И говорил Тминов о наболевшем — о Геше — русскими пословицами (вычитанными у Даля):
— Ты от меня и в землю не уйдёшь — достану!
Я тебя заставлю рылом хрен копать!
Один бог без греха!
Будешь ты мою дружбу помнить…
Я его потычу рылом в кучку!
Почистили ему пряжку, вылудили бока…
Глупому Авдею наколотили шею!
Баюшки-баю, колотушек надаю!
Возьму за хвост, да перекину через мост!
В одном кулаке сожму, так плевка мокрого не останется!
Я вас всех на кишках перевешаю!
Не всякая болезнь к смерти…
Кто много грозит, тот мало вредит.
Всё.
— Борисыч, завязывай! — говорили ему горожане, которым он изрядно наскучил.
— Поганец Геша жив! — отвечал им Тминов.
Люди крестились.
И задумывались.
Продолжать находиться в Ершове для Геннадия Бертрановича становилось опасным.
Из передовицы газеты: «Ершовский путь»:
«Что случилось? То и произошло. Наш городок благополучно спал и видел сны и вдруг — в одночасье он лишился одной из самых известных и одиозных личностей — Г. Б. Суэтина; старой пыльной картины, которая оказалась ценней многих известных кладов; а в близком будущем наш край родной посетит Римский Папа со свитой?! А дальше можно ожидать и прилёта инопланетян! Как вы считаете, земляки?»
И тут вдобавок ко всему треснул и чуть не упал в реку мост, по которому ждали приезда Папы в Ершов.
Началась паника.
ВДОХНОВЕНИЕ — ЭТО НЕ ШОКОЛАД
Геша только что основательно позавтракал и в замешательстве огляделся. Перед ним был расстелен холст, на табурете горкой лежали краски.
Он постоял, подумал и сходу начал рисовать, пока его снова не потянуло в сон.
После долгих зеваний он обозначил занавес и ножки из-под шкафа.
Ножки не рисовались, и Геша включил радио — передавали традиционный джаз бибоп. Геша сидел на чердаке, слушал, потом сказал, точнее закричал:
— Рая, купи мне саксофон!!!
Рая влезла на чердак и протёрла глаза.
— Чего тебе? — спросила она, глядя на Гешу в спортивном костюме.
— Ку-пи-м-не-саксо-фон, — требовательно, по слогам, повторил Геннадий Бертранович.
— А где я его тебе куплю? — удивилась Рая. — Ты ж картину хотел рисовать.
— Расхотел, — пожал плечами Геша.
Рая долго смотрела на него и думала, потом ей это надоело; она собралась, оделась, накрасилась и всё-таки пошла в музыкальную лавку, где за двадцать девять тысяч рублей сорок три копейки приобрела новенький саксофон в кожаном футляре и отправилась с ним домой, на улицу Колхозную.
Геша её ждал и с ходу стал в саксофон дуть, чем распугал бы всю округу, не будь Колхозная пустынной улицей.
Рая с Галиной Ивановной в ушанках сидели на первом этаже дома, морщились и ждали, когда какофония прекратится. Ждать им оставалось недолго.
— Вот, доча, потому и замуж больше не хочу, — сказала Галина Ивановна дочери на исходе второго часа.
Раю передёрнуло.
— Неси-ка ему обед. — Галина Ивановна наставила тарелок на поднос и вручила дочери.
— Так вкусно, Рая, я уже объелся. — Геннадий Бертранович отставил последнюю тарелку.
— Правда? Мама готовила, — убирая остатки обеда, засмеялась Рая.
За неделю Геннадий Бертранович научился играть на саксофоне би-боп и почти закончил картину… Ножки от шкафа на ней он решил не рисовать.
И не прогадал.
ТУЧИ НАД ГОРОДОМ
Картина…
Её искали всем городом, и — не нашли. Ведь нельзя найти то, что съедено крысой. А без картины визит Папы терял всякий смысл — показывать ему в Ершове кроме пяти старых ободранных православных церквей было попросту нечего. А сознаться, что картину украли, мешал стыд. Пусть уж приезжает, решили городские власти, а там как-нибудь выкрутимся.
Вдобавок мост через речку Ершовку дал трещину шириной в три пальца, и все горожане, боясь за свою жизнь, ездили из Ершова в остальной мир объездом, делая крюк в сорок километров.
Чинить мост или ждать, пока сам упадёт, — ещё не решили, хотя Папа должен был приехать буквально на днях. «Может, и проскочит его кортеж, а нет, так что ж? Выловим Папу из речки, там глубина всего — метр, — философски рассуждали местные власти. — Не позволим Папе стать кормом для рыб!» Местные букмекеры ставили три против одного, что Папа в речку упадёт. И — выплывет сам!
И с этими насущными проблемами убийство ершовского авторитета Суэтина отошло бы на задний план, если бы не Тминов. Он ходил по улицам и говорил, что земля-то на могиле перекопанная вся!
— Давайте проверим, — предлагал он горожанам пойти с лопатами и убедиться в правоте своих слов.
И тут — картина в музее появилась! На неё наткнулась уборщица Нинель Константиновна Гриб, когда мела паутину веником в углах запасника на первом этаже подвала.
А перед этим…
«ЗАБИРАЙ СВОЮ СОБАКУ И УХОДИ!»
Геша зевнул, и Рая вдруг увидела, какой он старый…
Если раньше Геннадий Суэтин был далеко не последним человеком в Ершове, носил дорогой костюм, и ему в глаза заглядывало полгорода, то на чердаке у неё с месяц жил обычный лысый шестидесятилетний старичок с замашками сумасбродного дитяти — гроб… краски… саксофон и противоестественное желание — поменять во что бы то ни стало опостылевшую жизнь, о которой мечтают многие — но не имеют.
«Хоть бы он пропал, что ли? — подумала Рая, слезая с чердака. — А то зевает тут у меня! А мы перед ним на цыпочках ходим… Ведь он не последний богатый человек в нашем городе, да и в районе… И побогаче есть, а мне всего двадцать девять… или… ну, тридцать три».
— Хоть бы его милиция, что ли забрала? — слушая, как на чердаке воет саксофон, вслух помечтала Рая.
— Да потерпи, — Галина Ивановна раскатывала тесто в кулебяку. — Он ждёт, когда ему сорок дней стукнет, ну как похоронили, и уедет с тобой!
— Да не хочу я с ним уже никуда! — сказала и сама удивилась Рая. — Господи, хоть бы он пропал, мам? Надоел! Я его рожу видеть не могу! С чего он взял, что его эксгумировать будут? Да про него забыли давно!
— А картина?
— Так нет доказательств, что он её украл!
— В сериалах это обычная практика — валить висячее дело на покойника, — подумав, сказала Галина Ивановна, смазывая противень топлёным маслом.
— Ну, если только, но я всё равно, мам, с ним никуда не поеду! Я его видеть уже не могу — без спазмов вот тут!.. — Рая закашлялась. — Я не думала, что мне так противны старики. Фу-уу!
— А что же, раньше-то?.. — строго спросила Галина Ивановна.
— Раньше я с ним так долго не жила, — пожала плечами Рая. — Надоел, мам!
— Это точно, — начала вздыхать Галина Ивановна. — Значит что, будем делать, доча?
— Если он от нас через 10 дней не съедет, давай его в милицию сдадим? — после тяжёлого вздоха сказала Рая.
— Ну, зачем? — Галина Ивановна включила микроволновку. — Пусть просто съезжает с чердака.
— Ты ему сама скажешь?
— Нет уж, Рая, это твой возлюбленный, ты и говори.
— А я картину нарисовал, — донеслось с чердака. Ступеньки заскрипели, и появились ноги Геннадия Бертрановича, а потом и сам он.
Раиса и Галина Ивановна переглянулись.
— А что вы на меня, как на юродивого смотрите? — потёр запачканные в темпере пальцы Суэтин. Глаза его счастливо сияли.
Раиса и мать глядели на него молча.
— Скоро уедем, Райка! — Геннадий Бертранович засмеялся. — Подкинем картину и в путь!
