— Я крещу водой, но… — взгляд его вновь убежал вдаль, поверх толпы, на другую сторону реки.
— … Посреди вас уже стоит Тот, Идущий за мною, Который стал впереди меня… — Губы у него задрожали. Он все всматривался в горизонт и говорил с такой нежностью, с какой женщина говорит о любимом:
— Я недостоин развязать ремни у Его сандалий…
В ту же минуту его голос сорвался с мягкой и ласковой ноты и рванулся криком:
— Он придет и будет крестить вас Духом Святым и огнем! — серые кроткие глаза вдруг стали страшными, мечтательная доброта исчезла, и они начали метать искры, как брошенный в воздух факел. Он шагнул вперед, сжимая в руках посох.
— Отродье змеиное! Думаете, вы уйдете от гнева Господня? Гнилое дерево не избегнет секиры! Спрашивать пришли?
Ионафан попятился назад, а исполинский пророк наступал на него, сотрясая воздух гневными окриками:
— Спрашивать пришли? Одно только вам отвечу: покайтесь! Покайтесь! Покайтесь во прахе, посыпьте головы пеплом. Как Ниневия! Вам кажется, что вы не такие, как они? — он обвел рукой толпу. Ионафан отскочил в сторону, и разбушевавшийся пророк оказался прямо передо мной: теперь он обращался непосредственно ко мне, осыпая меня искрами своих лихорадочных слов:
— Думаете, что вы свободны от греха, потому что вы сыны Авраамовы? Смотрите!
Он нагнулся, схватил с земли горстку маленьких, обточенных водой камешков, и сунул мне их прямо в лицо:
— Из этих камней Всевышний, если пожелает, сотворит новых сынов Авраамовых. Понятно?
Меня охватила такая дрожь, что я не мог ничего ответить. Сам понимаешь, есть чего испугаться, когда обезумевший великан начинает тебе угрожать. Я даже не заметил, как остался один. Мои спутники и саддукеи скрылись в толпе. Я один из всего посольства стоял перед Иоанном, а он кричал на меня. Глупой толпе это, наверное, нравилось, так как со всех сторон слышался насмешливый шепот. Если бы Иоанн набросился на меня со своим посохом, не нашлось бы никого, кто за меня бы вступился.
— Он уже идет! — снова заговорил Иоанн. — Он уже близко.
Гнев его вдруг утих, и невидящий взгляд безразлично скользнул мимо меня. Я понял, что этот человек жил как бы на стыке гнева и мечты: глядя на то, что перед ним, он взрывался негодованием, глядя вдаль — мечтал.
— Лопата в руке Его, — говорил он, словно пел псалом. — Он отделит зерно от плевел, Он соберет пшеницу свою в житницу, а мякину сожжет огнем неугасимым…
На миг Иоанн застыл в неподвижности. Взгляд его искал идущего, как ищут сушу глаза потерявшего направление моряка. Люди, стоявшие вокруг, принялись забрасывать его вопросами, им пришлось повторять их по нескольку раз, прежде чем он перевел взгляд и услышал их.
— Что нам делать, Иоанн? Что нам делать? — говорили они, — что нам делать?
Он смотрел на них, но уже без гнева; у него сделалось совсем другое лицо; лицо человека, который готов отдать всю свою нерастраченную любовь случайно повстречавшемуся ребенку. Он ответил:
— У тебя два плаща? Отдай один неимущему…
Иоанн обратился к мытарю, и я даже не заметил, что нечистый приблизился ко мне на расстояние менее, чем семи шагов.
— Берите не больше, чем вам положено.
Какой–то солдат со знаками царя Ирода спросил:
— А мне что делать?
— Служи и довольствуйся своим жалованьем. Будь бдителен и охраняй то, что тебе положено охранять; не бей, не убивай, не лги…
Потом я заметил какого–то амхаарца, крестьянина, а может, и рыбака из Галилеи — у него был галилейский выговор — рослого, с широким грубым лицом и маленькими глазками, прячущимися за выпирающими скулами, с большими узловатыми руками, которые он держал прямо перед собой. Он вынырнул из толпы с несколько придурковатым видом; в нем как–то сочетались дерзость и боязливость. Он, очевидно, был из тех людей, которые, случись скандал в трактире, первыми бросаются в драку, но зато первыми же и уносят ноги. Его вытолкали вперед такие же, как и он, неуклюжие и робкие галилеяне. Я думаю, что он завоевал их доверие, заявив что–то вроде: «Вот уж я ему скажу!..» Но сейчас он явно проглотил язык и бормотал что–то себе под нос. Наконец, собравшись с духом, он рявкнул так громко, что сам испугался своего крика:
— Что нам делать?
Иоанн остановился перед ним и положил черную, опаленную солнцем руку с белеющей ладонью на плечо рыбака. Глаза его задержались на галилеянине дольше, чем на других. Он, такой рассеянный, видящий все только наполовину, сосредоточенно впился взглядом в тупое лицо рыбака.
— Закидывай свои сети, — сказал он. — И жди. Жди…
И он пошел дальше, к людям, которые протискивались к нему со всех сторон… Повинуясь какому–то непонятному внутреннему толчку (с тех пор, как болеет Руфь, мне случается принимать самые отчаянные решения), я стал продвигаться к Иоанну и неожиданно оказался в группе людей, направлявшихся к воде, чтобы их окрестили. Рядом со мной галилейский рыбак порывисто стаскивал с себя хитон, обнажая бронзовый торс. Собственно говоря, это было смешно. Вода в Иордане должна просто почернеть от грехов амхаарцев, мытарей и публичных девок — словом, всех, не соблюдающих Закона. Я же стараюсь исполнять его как можно лучше. Я несу покаяние за грехи всего Израиля. Я пришел к Иоанну не за очищением, а за здоровьем для Руфи.
Тем временем я приближался к воде, свернув на руку плащ. Хоть в этом и не было необходимости, я все же был готов подвергнуться омовению, чтобы таким образом снискать расположение пророка. Проходя мимо, я поднял на него взгляд — порой мне кажется, что я умею просить глазами — и сказал почти смиренно:
— Что мне делать, равви? Моя…
Он остановил меня, но не было гнева в том движении, каким он дотронулся до моего плеча. Он больше не кричал, как раньше, а запросто сказал:
— Служи, как умеешь. Умей отречься… И жди…
Странно, правда? Он сказал мне «жди», как тому галилеянину. Он, видно, многим так говорил, ведь он считает себя только предтечей кого–то другого. Но слов «умей отречься» я и вовсе не понимаю. От чего я должен отречься? От службы Всевышнему? Покуда я жив, я не отрекусь от этого никогда.
Мягкая и теплая речная вода потекла у меня по плечам. Иоанн говорит, что она очищает, но мне показалось, что, напротив, пачкает и обволакивает грязью. Пристыженный своим поступком, я смешался с толпой.
Тебе, Юстус, наверное, смешно, что я позволил себя выкупать вместе с мытарями и распутницами. Мне не хотелось возвращаться к своим, да к счастью, они куда–то исчезли. Я нашел укрытие в прибрежных кустах, и, усевшись на землю, стал размышлять о своем глупом поступке. Что толку в этом очищении, если взамен я не получил даже обещания относительно здоровья Руфи? Но Иоанн, оказывается, никого не лечит и прогоняет тех, кто приносит к нему больных. «Мое время коротко, — обычно говорит он. — Мое дело — готовить Ему путь. Когда Он придет…» И снова смотрит поверх голов. Итак, я выкупался в Иордане понапрасну, утешаясь мыслью, что каждому из нас порой случается совершать бессмысленные поступки.
Я просидел у реки целый день. В Иерусалиме, по всей вероятности, было холодно: отсюда видно, что над иудейскими горами нависли тяжелые тучи. А здесь — душно и влажно, и кусты стоят в полном цвету. Но была и другая причина, почему я не спешил возвращаться в город: там Руфь, и хотя я люблю ее и на все готов ради ее выздоровления, мне все труднее смотреть на нее. Ее болезнь уже стала моей болезнью…
Снова наступил вечер, и Иоанн перестал крестить. Как и вчера, народ рассеялся по берегу. Разгорались костры, торговцы громко нахваливали свои оладьи, рыбу, фрукты, а также молодое вино в глиняных кувшинах. Неподалеку я заметил группу галилеян, которыми верховодил тот самый рослый рыбак. Впрочем, все они похожи на рыбаков. Они уселись вокруг костра, прочли молитвы, и принялись за еду, оживленно беседуя. Мой рыбак бубнил что–то низким раскатистым голосом. В кругу своих он вовсе не был робок, а напротив, выглядел даже чересчур дерзким. Не молчали и остальные. Мое внимание привлекло освещенное блеском костра по–девичьи красивое лицо юноши. Этот говорил мало и тихо. Я услыхал, как он обратился к человеку, сидевшему ко мне спиной: «Я не видел тебя около пророка, Нафанаил…» Я не слышал, что тот ответил, а видел только, как он указал на высокое фиговое дерево, растущее неподалеку от берега. «Вечно ты мечтаешь», — с улыбкой заметил юноша. О чем такие люди могут мечтать? о новой лодке, о новой сети, о лишней паре денариев, о девушке, наконец? Тут Симон (так звали рослого рыбака) произнес: «Это не мечты. Пророк Иоанн ясно сказал, что Он вот–вот придет. Велел ждать…» Представь себе, они рассуждают об этом Ком–то, как о человеке, который того и гляди появится из–за кустов. Я стал прислушиваться, так как меня забавлял их разговор. «А какой Он будет?» — перебил кто–то из них. «Что значит, какой? — засмеялся Симон. — Он будет Мессией. Он придет в доспехах, с мечом, окруженный войском… Или прискачет на коне, как римские центурионы». — «И начнется война? Как ты думаешь, Симон?» — «Кто знает? Может, и без этого обойдется. Может, при Его появлении все само собой рухнет». — «А как же мы?» — «Мы пойдем за Ним!» — горячо воскликнул Симон. Рядом кто–то искренне и простодушно засмеялся. «А такие, как мы, будут Ему нужны?» — «Ну, а ты как думаешь, Иоанн?» — спросили по–девичьи красивого парня. «Я думаю, — произнес он так же медленно и спокойно, — что хотя мы всего–навсего бедняки и грешники, мы будем Ему служить. Даже если Он нас и не заметит. Праведное это дело служить Мессии, пусть хоть издали…»
