Голос Колера звучал механически, словно прошел обработку в компьютере. Дикция точная и жесткая, под стать резким чертам его лица. Колер закашлялся, вытер губы белоснежным платком и бросил на Лэнгдона пронзительный взгляд своих мертвенно-серых глаз. — Вас не затруднит поторопиться?
Кресло рванулось по мраморному полу. Лэнгдон поспешил за ним мимо бесчисленных коридоров, в каждом из которых кипела бурная деятельность. При их появлении ученые с изумлением и бесцеремонным любопытством разглядывали Лэнгдона, стараясь угадать, кто он такой, чтобы заслужить честь находиться в обществе их директора.
— К своему стыду, должен признаться, что никогда не слышал о вашем центре, — предпринял Лэнгдон попытку завязать беседу.
— Ничего удивительного, — с нескрываемой холодностью ответил Колер. — Большинство американцев отказываются признавать мировое лидерство Европы в научных исследованиях и считают ее большой лавкой… Весьма странное суждение, если вспомнить национальную принадлежность таких личностей, как Эйнштейн, Галилей и Ньютон.
Лэнгдон растерялся, не зная, как ему реагировать. Он вытащил из кармана пиджака факс.
— А этот человек на фотографии, не могли бы вы…
— Не здесь, пожалуйста! — гневным взмахом руки остановил его Колер. — Дайте-ка это мне.
Лэнгдон безропотно протянул ему факс и молча пошел рядом с креслом-коляской.
Колер свернул влево, и они оказались в широком коридоре, стены которого были увешаны почетными грамотами и дипломами. Среди них сразу бросалась в глаза бронзовая доска необычайно больших размеров. Лэнгдон замедлил шаг и прочитал выгравированную на металле надпись:
ПРЕМИЯ АРС ЭЛЕКТРОНИКИ «За инновации в сфере культуры в эру цифровой техники» присуждена Тиму Бернерсу-Ли и Европейскому центру ядерных исследований за изобретение Всемирной паутины
«Черт побери, — подумал Лэнгдон, — а ведь этот парень меня не обманывал». Сам он был убежден, что Паутину изобрели американцы. С другой стороны, его познания в данной области ограничивались нечастыми интернет-сеансами за видавшим виды «Макинтошем», когда он заходил на сайт собственной книги либо осматривал экспозиции Лувра или музея Прадо.
— Всемирная паутина родилась здесь как локальная сеть… — Колер вновь закашлялся и приложил к губам платок. — Она давала возможность ученым из разных отделов обмениваться друг с другом результатами своей повседневной работы. Ну а весь мир, как водится, воспринимает Интернет как очередное величайшее изобретение Соединенных Штатов.
— Так почему же вы не восстановите справедливость? — поинтересовался Лэнгдон.
— Стоит ли беспокоиться из-за пустячного заблуждения по столь мелкому поводу? — равнодушно пожал плечами Колер. — ЦЕРН — это куда больше, нежели какая-то глобальная компьютерная сеть. Наши ученые чуть ли не каждый день творят здесь настоящие чудеса.
— Чудеса? — Лэнгдон с сомнением взглянул на Колера. Слово «чудо» определенно не входило в словарный запас ученых Гарварда. Чудеса они оставляли ребятам с факультета богословия.
— Вижу, вы настроены весьма скептически, — заметил Колер. — Я полагал, что вы занимаетесь религиозной символикой. И вы не верите в чудеса?
— У меня пока нет сложившегося мнения по поводу чудес, — ответил Лэнгдон. — Особенно по поводу тех, что происходят в научных лабораториях.
— Возможно, я употребил не совсем подходящее слово. Просто старался говорить на понятном вам языке.
— Ах вот как! — Лэнгдон вдруг почувствовал себя уязвленным. — Боюсь разочаровать вас, сэр, однако я исследую религиозную символику, так что я, к вашему сведению, ученый, а не священник.
— Разумеется. Как же я не подумал! — Колер резко притормозил, взгляд его несколько смягчился. — Действительно, ведь чтобы изучать симптомы рака, совсем не обязательно самому им болеть.
Лэнгдону в своей научной практике еще не доводилось сталкиваться с подобным тезисом. Колер одобрительно кивнул.
— Подозреваю, что мы с вами прекрасно поймем друг друга, — с удовлетворением в голосе констатировал он.
Лэнгдон же в этом почему-то сильно сомневался.
По мере того как они продвигались по коридору все дальше, Лэнгдон начал скорее ощущать, чем слышать непонятный низкий гул. Однако с каждым шагом он становился все сильнее и сильнее, создавалось впечатление, что вибрируют даже стены. Гул, похоже, доносился из того конца коридора, куда они направлялись.
— Что это за шум? — не выдержал наконец Лэнгдон, вынужденный повысить голос чуть ли не до крика. Ему казалось, что они приближаются к действующему вулкану.
— Ствол свободного падения, — не вдаваясь ни в какие подробности, коротко ответил Колер; его сухой безжизненный голос каким-то невероятным образом перекрыл басовитое гудение.
Лэнгдон же ничего уточнять не стал. Его одолевала усталость, а Максимилиан Колер, судя по всему, на призы, премии и награды за радушие и гостеприимство не рассчитывал. Лэнгдон приказал себе держаться, напомнив, с какой целью он сюда прибыл. «Иллюминати». Где-то в этом гигантском здании находился труп… труп с выжженным на груди клеймом, и чтобы увидеть этот символ собственными глазами, Лэнгдон только что пролетел три тысячи миль.
В конце коридора гул превратился в громоподобный рев. Лэнгдон в буквальном смысле ощутил, как вибрация через подошвы пронизывает все его тело и раздирает барабанные перепонки. Они завернули за угол, и перед ними открылась смотровая площадка. В округлой стене были четыре окна в толстых массивных рамах, что придавало им неуместное здесь сходство с иллюминаторами подводной лодки. Лэнгдон остановился и заглянул в одно из них.
Профессор Лэнгдон много чего повидал на своем веку, но столь странное зрелище наблюдал впервые в жизни. Он даже поморгал, на миг испугавшись, что его преследуют галлюцинации. Он смотрел в колоссальных размеров круглую шахту. Там, словно в невесомости, парили в воздухе люди. Трое. Один из них помахал ему рукой и продемонстрировал безукоризненно изящное сальто.
«О Господи, — промелькнула мысль у Лэнгдона, — я попал в страну Оз».
Дно шахты было затянуто металлической сеткой, весьма напоминающей ту, что используют в курятниках. Сквозь ее ячейки виднелся бешено вращающийся гигантский пропеллер.
— Ствол свободного падения, — нетерпеливо повторил Колер. — Парашютный спорт в зале. Для снятия стресса. Простая аэродинамическая труба, только вертикальная.
Лэнгдон, вне себя от изумления, не мог оторвать глаз от парившей в воздухе троицы. Одна из летунов, тучная до неприличия дама, судорожно подергивая пухлыми конечностями, приблизилась к окошку. Мощный воздушный поток ощутимо потряхивал ее, однако дама блаженно улыбалась и даже показала Лэнгдону поднятые большие пальцы, сильно смахивающие на сардельки. Лэнгдон натянуто улыбнулся в ответ и повторил ее жест, подумав про себя, знает ли дама о том, что в древности он употреблялся как фаллический символ неисчерпаемой мужской силы.
Только сейчас Лэнгдон заметил, что толстушка была единственной, кто пользовался своего рода миниатюрным парашютом. Трепетавший над ее грузными формами лоскуток ткани казался просто игрушечным.
— А для чего ей эта штука? — не утерпел Лэнгдон. — Она же в диаметре не больше ярда.
— Сопротивление. Ухудшает ее аэродинамические качества, иначе бы воздушному потоку эту даму не поднять, — объяснил Колер и вновь привел свое кресло-коляску в движение. — Один квадратный ярд поверхности создает такое лобовое сопротивление, что падение тела замедляется на двадцать процентов.
Лэнгдон рассеянно кивнул.
Он еще не знал, что в тот же вечер эта информация спасет ему жизнь в находящейся за сотни миль от Швейцарии стране.
Глава 8
Когда Колер и Лэнгдон, покинув главное здание ЦЕРНа, оказались под яркими лучами щедрого швейцарского солнца, Лэнгдона охватило ощущение, что он перенесся на родную землю. Во всяком случае, окрестности ничем не отличались от университетского городка где-нибудь в Новой Англии.
Поросший пышной травой склон сбегал к просторной равнине, где среди кленов располагались правильные кирпичные прямоугольники студенческих общежитий. По мощеным дорожкам сновали ученого вида индивиды, прижимающие к груди стопки книг. И словно для того, чтобы подчеркнуть привычность атмосферы, двое заросших грязными волосами хиппи под льющиеся из открытого окна общежития звуки Четвертой симфонии Малера[9] азартно перебрасывали друг другу пластиковое кольцо.
— Это наш жилой блок, — сообщил Колер, направляя кресло-коляску к зданиям. — Здесь у нас работают свыше трех тысяч физиков. ЦЕРН собрал более половины специалистов по элементарным частицам со всего мира — лучшие умы планеты. Немцы, японцы, итальянцы, голландцы — всех не перечислить. Наши физики представляют пятьсот университетов и шестьдесят национальностей.
