— Во исполнение секретного приложения к указу ПВС СССР, за злостное уклонение от общественно-полезного труда, данной мне властью, приговариваю Коваля, Николаева и Яковлева к расстрелу на месте.
Раздался выстрел и один из тунеядцев свалился в овраг. Двое других ошалело посмотрели вслед телу, кувыркающемуся по склону, на участкового с автоматом вскинутом к плечу, и, разом упав на колени, заголосили о пощаде. Анисов двинул короткую речугу о неотвратимости наказания, затем условно, под обещание трудоустроится, амнистировал этих двоих, а остальным дал срок для устройства на работу и предупредил, что к тем, кто не выполнит это требование, будут применены самые жесткие меры, вплоть до расстрела на месте.
Устроились ли на работу тунеядцы — в обзоре не говорилось, зато участковый был примерно наказан. Оказалось, что выведенные им «на расстрел» Коваль, Николаев и Яковлев, были вовсе даже и не тунеядцами, а наоборот хорошими рабочими и активистами-дружинниками. А стрелял то он — холостым.
И тогда в голове у Михалыча родился ПЛАН.
Попросил Михалыч начальство выделить ему с утра пораньше «линейку» — это машина такая была, ГАЗ-51 с будкой, и пообещал, что тунеядцев, как асоциальную прослойку, на вверенном ему участке изведет под корень.
Рано утром Михалыч объехал своих подопечных и загрузил «линейку» под «завязку». После чего машина выехала за город на проселочную дорогу, где и остановилась.
— Петров, выходи — открыв дверь, позвал Михалыч одного из тунеядцев.
Петров молодцевато выпрыгнул из машины и лениво, сквозь зубы процедил: «Ну, чё те, ментяра, надо?»
Михалыч молча закрыл дверь будки и через минуту сидевшие в ней бездельники услышали выстрел. Машина тронулась с места, но через сотню метров остановилась и Михалыч, вновь открыв дверь, бросил: Сидоров, на выход».
Здоровяк Сидоров с некоторой опаской, но послушно и молча полез из машины. Дверь захлопнулась, раздался выстрел, и машина двинулась дальше.
Когда на очередной остановке прозвучало: «Пупкин, на выход». Пупкин лихорадочно ломанулся в дальний угол за спины других бедолаг. Из будки раздался глухой ропот, перебиваемый громким, испуганным фальцетом Пупкина: «Беспредельщик, не имеешь права, вези нас в тюрягу…»
Михалыч угрюмо, исподлобья посмотрел в будку и, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес: «Я тебя предупреждал, мое терпенье лопнуло».
В ответ тунеядцы хором заверили своего горячо любимого и уважаемого лично каждым из них участкового, что немедленно устроятся на работу. Немного подумав, Михалыч согласно кивнул головой и произнес: «ладно, но вы не китайцы, предупреждать больше не буду. А сейчас бегом трудоустраиваться и не позже пятницы мне на стол справку с места работы».
Понятно, народ брызнул из будки в разные стороны как спринтер на Олимпийских играх. Кто-то действительно побежал устраиваться на работу, но нашелся один, который побежал в прокуратуру с заявлением об убийстве Петрова и Сидорова участковым, мол, и свидетелей была полная машина. Увы, при проверке факты не подтвердились. Свидетелей не нашлось, а Петров и Сидоров оказались живы и уже работали на заводе ЖБИ.
Бродяга
Была на участке у Михалыча одна точка, которая занозой сидела у участкового. Точка эта называлась картонно-рубероидный завод, точнее даже не он сам, а открытый навес на его территории. Под этим навесом складировалась упакованная в тюки макулатура, которая ждала своего часа для запуска в технологический процесс. Навес был большой. Метров пятьдесят в длину, пятнадцать-двадцать в ширину и тюки там были сложены высотой с двухэтажный дом.
В ожидании переработки тюки себе лежали, гнили и за счет этого давали такое тепло, что в лютые тридцатиградусные хабаровские морозы под крышей этого навеса была чуть ли не плюсовая температура.
А у самого Хабаровска, в те годы, была особенность, отличавшая его от большинства дальневосточных городов. Дело в том, что ВЕСЬ Дальний Восток был сплошной пограничной зоной, где, соответственно, были установлены особые режимы въезда и пребывания. Хабаровск и Комсомольск не сподобились этой чести и «отдувались» за всех. Со всех концов восточной окраины СССР в эти города отправлялись те, кому была заказана дорога в пограничную зону. Освобождающиеся из колоний заключенные, не имеющие места жительства, осужденные к высылке и еще немало других категорий «новой общности» — советский народ, стекались в наш город.
Как-то раз, приятели из Магаданской милиции рассказывали, как они решали проблему с нехорошими лицами. Нужно было только погасить прописку, найти, как списать казенные деньги на билет до Хабаровска и посадить это нежелательное лицо в самолет. Все, обратно бедолага попасть уже не мог. Зато в Хабаровске появлялся еще один, как их называли, бич. Ведь здесь их, естественно, никто не ждал и жилья не приготовил. Конечно, и своих бездомных было немало, вот бичей этих, и бродило по городу тысячи. Приемник-распределитель для бродяг никогда не пустовал. Одним из мест постоянного скопления бродяг был наш искомый навес.
Днем бродяги расползались по окрестностям, промышляя, кто чем мог: собирали бутылки, попрошайничали, приворовывали и т. д., а к вечеру собирались под навес. Принимаемые меры кардинальных результатов не давали. Михалыч с напарником ежедневно вытаскивали из-под тюков десяток-полтора бродяг. И хотя часть из них шла в приемник-распределитель, следственный изолятор, часть постепенно вымирала, но меньше их от этого под навесом не становилось. Не смогло исправить бродяжье сознание и образ жизни даже битиё. Избитые бродяги, как только оказывались на свободе, спешили под свой, ставший, наверное, родным, навес.
Среди этой разношерстной братии особо выделялся Александр Никонов. Мужик, которому на вид с одинаковым успехом можно было дать и сорок и шестьдесят лет, с правильно поставленной речью, грамотный и эрудированный. В свои сорок два года он успел девять раз отсидеть срок. Все девять судимостей у него были по 198 (нарушение паспортных правил) и 209 (бродяжничество) статьям уголовного кодекса. Авторитет его среди бродяг был непререкаем.
Весь арсенал милицейских методов воздействия, от законных — штраф, посадка на «пятнашку» и т. п., до совершенно незаконных — битиё, содержание взаперти и т. д., ни к чему не привели. Никонов, с ехидной ухмылочкой на лице, заявил Михалычу, тогда еще даже не студенту юридического института, мол, международная конвенция по правам человека позволяет мне находиться там, где я хочу. Поскольку не доказано, что я совершил правонарушение, — продолжал Никонов, — то презумпция невиновности обязывает любого человека, а тем более милиционера, относится ко мне уважительно.
Услышав про какие-то конвенцию и презумпцию, Михалыч затосковал, т. к. понял, что с бродягами на вверенном ему участке, пока здесь Никонов, он справиться не сумеет.
От такого расстройства, несколько дней кряду Михалыч даже не «шерстил» навес. Дошло до того, что позвонил дежурный по райотделу и участливо спросил, не случилось ли чего, мол, у райотдела уже несколько дней нет показателей по задержанию бродяг.
Голова у Михалыча шла кругом. Мысли о новых способах борьбы с бродягами не покидали ни днем, ни ночью. И однажды блеснуло озарение.
Двенадцать бродяг стояли нестройной шеренгой вдоль стенки навеса, безучастно ожидали окончания проверки документов, и решения своей участи: повезут в милицию или поколотят на месте.
Третий справа стоял, и, по своему обыкновению, ехидно лыбился Саша Никонов.
— Закончишь с ними сам, — бросил напарнику Михалыч. — Никонов, садись в коляску мотоцикла.
Никонов забрался в коляску милицейского «Урала», мотоцикл затарахтел и скрылся в темноте. Ехали недолго. Рядом с заводом проходила железная дорога с переездом, а в сотне метров от него располагался узел теплоцентрали. Это было еще одно место ночевки бродяг. Правда, последнее время оно стало пользоваться дурной славой. За какую-то неделю трое бичей закончили в этом теплоузле свою безалаберную жизнь.
Фара мотоцикла осветила открытый люк колодца. Михалыч деловито заглянул в него, осветил внутренности фонариком, негромко, себе под нос, бормотнул о том, что сегодня никого нет, достал из багажника трос и предложил Никонову лезть в колодец.
— А что мне там делать? — изумился бродяга.
— Ты залезешь туда, я мотоциклом затяну на горловину люка вон ту бетонную плиту, — Михалыч кивком показал на плиту перекрытия, лежавшую невдалеке, — никто ее стягивать не будет, да и нормальный народ здесь не ходит, а через пару-тройку дней приеду и отвезу тебя в морг.
Никонов мгновенно оценил ситуацию и отреагировал словами:
— Михалыч, все понял, больше доставать не буду, ухожу к Николай Иванычу.
