Мастерами холодных дел Брыль дразнил нас за названия рассказов: у Кудравца «Холод в начале весны», у меня «Осенние холода». Я позвонил Кудравцу с телефона-автомата, который стоял на углу дома у магазина «Союзпечать», где теперь вход в метро. Анатолий Павлович был у телефона, и я доложил ему, что двое ищут третьего. Через несколько минут Кудравец был с нами.
И начался наш обход ресторанов в центре Минска, который иначе, как анекдотическим и назвать нельзя. Вначале пошли к новой просторной «Журавинке» на берегу Свислочи. Там была свадьба — святое дело. Поднялись вверх по улице к «Потсдаму». Там обслуживались иностранные туристы. Ничего страшного — рядом «Неман». Но и он был закрыт по «техническим причинам». Становилось уже весело. Но погода чудесная, компания хорошая, можно пройтись и к гостинице «Минск», где на пятом этаже аккуратный ресторан. Но и там какое-то спецобслуживание. Что же, рядом — «Папараць-кветка». Вышли из гостиницы и увидели: из-за угла в нашу сторону движется Рыгор Семашкевич. Мы его заметили первыми. Рыгор, как только увидел нас, сделал свой фирменный финт — кругом-назад. Он, если хотел избежать встречи с кем-нибудь, сосредотачивал внимание на сигарете и мгновенно делал разворот на правой пятке на сто восемьдесят градусов. Мы с Юркой Голубом потешались над этим его разворотом, но повторить его не могли. Но не тут-то было:
— Гриша-а-а! — громко позвал Брыль, и когда Гриша обреченно повернулся к нам, поманил его пальцем. Своего именитого тестя Семашкевич не то чтобы побаивался, но старался держаться от него на расстоянии.
— И куда это ты такой наваксованный? — насмешливо спросил Брыль.
— Дипломники прием дают после защиты, — Рыгор показал на «Папараць- кветку».
Стало понятно, что и там нам ничего не светит.
— Ну, дипломные замочат и без тебя. Давай с нами — мы тоже в ресторан идем. С нами интересней будет.
Вчетвером двинулись к старой гостинице «Беларусь», спокойно и уверенно. Но и там нашлась причина, по которой ресторан не работал. Мы растерянно переглянулись — идти больше было некуда. И тут я впервые услышал, как Брыль смачно выругался, хотя и легкий матюк от него можно было услышать редко. Семашкевич вздохнул с облегчением: ему светила «Папараць-кветка».
— Хлопцы, они что — сговорились нас к Нине Михайловне загнать?
— Можно и к Любови Захарьевне, — предложил Кудравец, имея в виду поехать к нему. Но зачем ехать, если квартира Брыля поблизости.
— Нет, хлопцы, не то — мальчишник так мальчишник, — махнул рукой Брыль. Было видно, что настроение у него испортилось — ему хотелось обойтись без жены, на то, наверное, были свои причины. Я знал, что жену Брыль любил, уважал и побаивался, она могла и прикрикнуть на него.
Однажды мне пришлось быть у Брыля с Владимиром Андреевичем Колесником, с которым Брыль дружил по-настоящему и крепко. Дружба их началась в партизанах. Вместе с Алесем Адамовичем они делали книгу «...Я из огненной деревни». Тогда во время обеда Иван Антонович что-то излишне разгорячился, и Нина Михайловна одернула его:
— Ты придержи себя, Янка, а то Володя опять пистолетом по голове придержит.
И стала мне рассказывать, как Колесник придерживал Брыля, хитровато посматривая на мужа, которому решила подсыпать соли. Ему это совсем не нравилось, но он вынужден был молчать. Колесник, для которого такие перепалки были не впервой, только слегка улыбался.
Брыль был в одной из разведок, которой командовал Колесник. Случилось так, что партизаны неожиданно столкнулись с полицаями. Вспыхнула короткая перестрелка. Вот тогда Колесник и притоптал пистолетом голову Брыля в борозду на картофельном поле со словами: «Не высовывайся, дылда, и без тебя обойдется!» Чтобы «закрыть тему» и перевести разговор на другое, Колесник объяснил, что та перестрелка была формы ради: никто ни из партизан, ни из полицаев не хотел поймать пулю.
Брыль не терпел выпадов в свою сторону, сам он мог довольно остро шутить в компании, но если кто-то пытался хоть слегка задеть его, мог отбрить так, что в другой раз трогать его не хотелось.
— А может, еще не все потеряно. Подождите, я позвоню, — и Кудравец зашел в телефонную будку, набрал номер, потом разговаривал с кем-то по телефону. И по тому, как он вышел с радостно натопыренными усами, мы поняли, что звонил он не напрасно.
— Для нас есть столик в ресторане гостиницы «Турист».
— Ну вот, как говорил мой Летчик, не на того, стерва, наскочила, — весело прокомментировал сообщение Брыль словами героя своей повести «Ніжнія Байдуны». А мне подумалось, что после публикации повести от прототипов-земляков, ему перепало немало: юмор в повести был не только острый, но и круто посоленый.
Проехать по Партизанскому проспекту за площадь Ванеева — даль небольшая. Да и машина нашлась вскоре. Высадив начальника возле Минского обкома партии, через несколько минут возле нас шофер притормозил служебную «Волгу». Оказалось, что Анатолию Павловичу приходилось бывать в том ресторане, и он на всякий случай, познакомившись с официантом, записал телефон.
Официант встретил нас, разместил за столиком, принял заказ, и мы вскоре после первой рюмки уже весело вспоминали свое турне по центру Минска и «восхищались» согласованной работой городского треста ресторанов и столовых. Добавила нам настроения и неожиданная встреча. Мы увидели на проходе между столиков одного нашего уважаемого литературоведа. Он был белозубо улыбчивый, в костюме, при галстуке. А рядом с ним статная, в белом костюме, на много моложе его дама в белом костюме и с букетом цветов в руках. Явно заочница. Знакомый увидел нас. Улыбка застыла, и без того всегда красненькое его лицо налилось густой краской. Ну, встретиться с нами для него было бы ничего, но — Брыль... Литературовед поздоровался легким кивком головы и направился к своему столику, радуясь, что он вдалеке от нашего.
Брыль с подтекстом взглянул на Семашкевича и прокомментировал:
— Вот так, хлопцы, учитесь у старших, а то все по кабинетам запершись.
В том чистеньком ресторане было довольно уютно. А потом, когда начались танцы, Брыль поднял танцевать и Кудравца, и Семашкевича. Рыгор, развеселившись, даже и полечку станцевал. Говорили обо всем и ни о чем, просто приятно было сидеть и разговаривать. Когда начало темнеть, Семашкевич распрощался с нами, сказал, что надо быть дома. Мы его не задерживали, а сами просидели до полуночи.
Когда вышли на улицу, Брыль неожиданно предложил:
— А чего нам лезть в транспорт? Давайте пройдем пешком.
Ночь была теплая, но не душная. Еще не успели раскалиться под солнцем дома и асфальт. Дышалось легко, пахло еще не загрубевшей листвой. Одно только: нам с Кудравцом приходилось прилагать усилия, чтобы не отставать от огромного Брыля. Шли по пустым улицам, разговаривали, шутили. Тогда еще можно было ходить по ночному городу, не боясь ни хулиганья, ни слишком бдительных милицейских патрулей, которые не столько документы проверяют, сколько обнюхивают.
Проводили Брыля к дому и на такси разъехались по домам.
Почему Ивану Антоновичу захотелось тех мужских посиделок известно одному только Богу. Может, разволновало молодое, наполненное жизнью лето, а может, припомнилось, как в свое время они, молодые, счастливые от того, что вернулись с войны живыми, — Шамякин, Кулаковский, Макаенок, Велюгин и другие — могли, собравшись компанией, промальчишничать ночь напролет. Расходясь, выдавали каждому расписку, что такой-сякой провел ночь в компании таких-сяких и свидетельствовали это подписями.
Теперь, когда пишу о нелитературном Брыле, смутно вспоминаю давнишнюю бывшую поездку на Украину. Не помню причины, не помню, кто был из наших, белорусских писателей, не помню украинских. Мы тогда ехали несколько часов ночью по степи и пели. У Брыля был красивый голос, он любил и умел петь песни, знал он их много, своих, белорусских, польских, но больше всего любил украинские.
Необъятная украинская степь, ночь, полная мутно-желтая луна над степью, запах полыни из открытых окон и голос Брыля, который поет казацкую песню: «...Попереду Дорошенко ведет свое войско, Войско запорожско, ведет хорошенько».
Звучит песня, автобус стремится под вечной луной из одного бытия в другое, а до небытия так еще далеко.
Такой и помню...
Наше знакомство с Евгенией Янищиц произошло теплым ранним майским вечером. Конечно же, я видел ее снимок в газете и читал ту первую публикацию, с которой поэтесса еще школьницей не впорхнула, а влетела в белорусскую поэзию светло и чисто, празднично и талантливо. Потом она стала студенткой, мы мельком виделись в общежитии на бывшей Парковой магистрали, красивой улице с бульваром с плакучими ивами и каштанами. Но по-настоящему познакомились только в тот майский вечер. Начав прогулку от общежития, мы прошли по берегу Свислочи в Купаловский парк. Цвели каштаны, радовала прелесть молодой листвы на деревьях и по-настоящему роскошный ранний вечер. Женя была в легком белом платьице, веселая и неумолкающая. Мы говорили обо всем на свете. Нам было весело от извечной радости, которую дарит человеку весна. Не совсем еще расцветшая красавица, еще по-детски угловатая, Женя светилась внутренней добротой, энергией и открытостью. Мы были молоды, уверены в счастливой жизни, которая только начиналась, в том числе и литературной.
