Но жизнь берет свое и, несмотря на строгие запреты начальства, молодые ребята в форме и эстонские девушки не могут не сближаться. Да и сам командир-коммунист на свой страх и риск игнорирует приказы и инструкции, делает послабления местным, сближается с эстонской девушкой Айной и готов даже взять ее в жены...
Служба оканчивается, в прошлом остается пронизанный соленоватыми морскими ветрами кусочек земли в неласковой Балтике, и ребята-сослуживцы, и эстонские девушки, и старый русский интеллигент, так называемый белогвардеец, который в тоске доживает жизнь, имея богатую библиотеку с запрещенными тогда книгами Есенина, Белого, Бунина, Клюева, Северянина, на которых есть и автографы ему... И те давние события встают с проекцией на день сегодняшний, на нашу сегодняшнюю жизнь, которую человеку надо уметь прожить так, чтобы открыто смотреть людям в глаза, и «удержать лицо перед Господом», когда придет время умирать.
Василь Быков во вступительном слове к деревенским повестям Блакита, издававшихся в Москве, писал: «В прозе Валентина Блакита, кроме знания жизненных конфликтов, подкупает аналитическое начало, точно обозначенное, непредвзятое отношение к литературным персонажам, когда каждого из них автор стремится показать изнутри, разобраться в диалектике его характера. Само собой, что в каждом отдельном случае это получается неодинаково: иногда с большим или меньшим успехом, тем не менее читатель найдет интересные образы и молодых людей, и людей более пожилого возраста, созданные на основе авторского понимания жизни и многолетних наблюдений над жизнью деревни. Этот реализм в создании жизненно емких образов вместе со значительностью проблематики повестей Валентина Блакита делают их актуальными в белорусской литературе».
От себя добавлю, что эти оценки отнюдь не устарели, а произведения писателя несут в себе большой потенциал доброты и гуманизма и — хочется верить — будут еще серьезно прочитаны критикой.
Свидетельство тому — последняя книга воспоминаний Валентина Блакита, опубликованная «Дзеясловам», корректуру которой он успел еще прочесть.
Не думалось ему в ту нашу грибную поездку, что это в предчувствии беды осень показала ему теплый и ласковый день. Поездок в принеманские леса больше не будет. Будет безжалостная болезнь, которая сожжет его буквально за три месяца. Единственным шансом была операция, и он шел на нее с уверенностью, что прорвется, но на всякий случай во вступительном слове к книге воспоминаний написал такие пронзительные слова: «...шчыра прабачаюся перад усімі, да каго калісьці быў несправядлівы, каму прычыніў боль. Паверце, тое было альбо па неразуменні, альбо па глупству».
Сегодня эти слова Валентина Блакита звучат как прощание писателя с жизнью, продолжение которой он оставил в своих произведениях.
Старик в Королищевичском лесу
Этот бывший Дом творчества писателей, наверное, заслуживает своей книги и своего исследователя. Писателям он достался, можно сказать, случайно. Построенный пленными немцами как загородный охотничий домик, он бы им и остался, если бы не оказался в опале тогдашний Председатель Президиума Верховного Совета БССР Никифор Наталевич, поговаривали, что из-за того, что его дочь вышла замуж за попа.
В те послевоенные годы тогда еще немногочисленному Союзу писателей это был настоящий подарок. Летом в Дом творчества «Королищевичи» можно было приехать с детьми, да и разворотливые деятели литфонда добывали для постояльцев и бочонок селедки, и даже кабанчика могли приобрести в соседнем колхозе. Мои ровесники и теперь с благодарностью вспоминают Королищевичи, где на поляне под соснами по вечерам любил разводить костер Михась Лыньков и угощал детвору конфетами. Приезжал в Королищевичи поработать и Якуб Колас. Во время моего первого посещения Королищевич об этом свидетельствовала мемориальная доска на здании и скамеечка под старой елью, где Колас любил посидеть.
Этот Дом творчества считался сезонным, небольшим, где-то на двадцать постояльцев. На лето туда можно было приезжать с детворой. Уже в лучшие свои времена на территории Королищевич было построено несколько летних финских домиков, и туда на лето бывшие первые постояльцы, теперь уже в ранге дедушек и бабушек, могли приехать со своими внуками. Была построена хорошая банька, куда ездили из Минска попариться писатели.
К тому времени Союз писателей СССР уже имел Дома творчества в Гаграх, в Дуболтах, в Коктебеле, в Пицунде. Но после летнего, «детского» периода, в Королищевичи ехали писатели постарше поработать.
Я не был завсегдатаем Королищевич, но и в редкие свои приезды помню там Вячеслава Адамчика, когда он писал «Чужую бацькаўшчыну», важно прохаживающихся по тропинкам Нила Гилевича и Сергея Граховского, Пилипа Пестрака, Анатоля Астрейку, Рыгора Нехая, Рыгора Березкина... Всех по памяти уже трудно перечесть.
В Королищевичи я старался вырваться хотя бы на недельку где-то в конце февраля, чтобы походить на лыжах. Дело в том, что еще в молодости я однажды попал на лыжню вместе с Миколой Лобаном, Сергеем Граховским, Геннадием Буравкиным. В Доме творчества в то время имелся свой лыжный «парк» и была традиция ходить на лыжах. Традиция потихоньку ушла, не стало лыж, но благодаря спортивным Стайкам по всему Королищевичскому лесу были накатаны чудесные лыжни.
Что может сравниться с красотой зимнего леса под светом луны, с опушенными инеем деревьями! И со спусками с довольно крутых пригорков, и с неуютным сумраком под кронами густых ельников! И все это в ночной лесной тишине! В том лесу остались самые лучшие лыжни, которые я знал в своей жизни.
Потом построили новый комфортабельный Дом творчества «Ислочь», содержать старые Королищевичи не видели смысла. И я попал туда не в последний ли год их существования. К тому времени ушли из Стаек в Раубичи спортсмены, и в лесу не стало лыжни. Несколько человек обслуги и столько же нас, постояльцев, в основном стариков. И среди них неожиданно для меня — человек-легенда Микола Улащик. Из Москвы и в этом лесу, в запустевающем Доме творчества... Уходящие Королищевичи сделали мне прощальный подарок: знакомство с Николаем Николаевичем.
Еще студентами мы слышали, что в Москве, в Институте истории СССР АН СССР работает доктор наук, член Археографической комиссии АН СССР Микола Улащик. И занимается он историей Белоруссии, о которой в советских учебниках ничего не говорилось. И именно он был составителем и редактором 32 и 35 томов «Полного собрания русских летописей», в этих томах были собраны собственно белорусские летописи. Можно было только мечтать посмотреть и прочитать их.
В первые дни я пытался проторить хотя бы небольшую лыжню в сторону Стаек по твердому, слежавшемуся снегу, но лыжня не получалась, да и кто-то начал осваивать проложенный мною след как тропинку. Потом я увидел и самого человека, которого привлекла выбранная мной просека. Рослый, широкий в кости, в черном пальто, со сцепленными за спиной руками он шел ровно, размеренно, так, чтобы можно было идти долго и не уставать, чтобы можно было размышлять. Я заметил Николая Николаевича раньше, что-то подсказало мне, что не нужно тревожить его, и я сошел в сторону за молоденькие елочки. Я и после не тревожил его на нашей совместной тропинке-лыжне, по ней он прогуливался один. А познакомившись поближе, когда у Николая Николаевича было настроение на совместную прогулку, мы ходили к дороге и вдоль дороги.
На мой вопрос, что загнало его в этот не совсем комфортный лес, он охотно объяснил, что пишет книгу о своей родной деревне, той, которую помнил он, человек, уже проживший без малого восемьдесят лет, и в лесу ему очень хорошо вспоминается, и он рад, что приехал именно сюда. К этой своей работе он относился очень серьезно.
Я заметил, что Николаю Николаевичу нравилось разговаривать по-белорусски. Проживший почти что всю жизнь в русскоязычной среде, он красиво говорил по-белорусски, не в плане красивости, правильности, а в сущности, естественности речи. Я не знал тогда, что он переводил на белорусский язык рассказы русских писателей, что не просто читал белорусских писателей, но не ленился и писал признательные письма Ивану Мележу, Янке Брылю... Теперь я думаю, что в душе он радовался, что Бог дал и ему дар владеть словом, и что литература манила его. Одним из светлых его воспоминаний было присутствие на встрече молодых писателей с Янкой Купалой. Он гордился, что был учеником самого Владимира Ивановича Пичеты. Благодарный ученик собрал книгу работ В. Пичеты «Беларусь и Литва в XV—XVI вв.» и издал ее в 1961 году.
Николай Николаевич не любил рассказывать о своих хождениях по мукам, хотя с 1930 по 1955 был трижды репрессирован. Наверное, самым больным для него было то, что система так и не позволила ему вернуться на родину.
Уже став именитым ученым, признанным российскими коллегами, он пытался вернуться на Родину. Но в АН БССР его так и не пустили. Хотя за Николая Николаевича ходатайствовали такие влиятельные люди, как Петрусь Бровка, Гавриил Иванович Горецкий. На его стороне был и такой могущественный в те времена президент АН СССР: обещал из центра выделить дополнительную ставку, решить квартирный вопрос. Не помогло. Хотя та репрессивная система была уже, казалось, окончательно сломлена. Помешали оставшиеся «винтики»? Или чьи-то личные интересы и антипатии? Но Николай Николаевич продолжал упорно возвращаться на родину своими трудами. За год до смерти он издает книгу «Введение в изучение белорусско-литовского летописания», где основательность, богатство фактического материала сочетаются с литературностью и доходчивостью изложения.
