– А разве что-то еще важно, кроме музыки? – возразил мистер Стайн и добавил: – Кстати, все присутствующие приглашаются в воскресенье к нам домой. Ждем вас в полшестого. Вот где можно услышать настоящую игру!
– Боюсь, у нас со Стивом не получится, – сказала Гвен, наконец подключившись к разговору, – у его родителей годовщина свадьбы.
– О’кей, – заключил мистер Стайн, – тогда Оливер…
– У него могут быть свои планы, – пришла мне на помощь миссис Стайн.
– Зачем ты все время решаешь за него? – вознегодовал мистер Стайн. Затем повернулся ко мне: – Приходите к половине шестого. И приносите свой инструмент.
– Я играю только в хоккей, – сообщил я в надежде отделаться от него.
– Ну так приносите клюшку. Будете выстукивать ритм на кубиках льда, – ответил он. – До воскресенья, Оливер.
– Как все прошло? – поинтересовался Стив, когда я сдавал ему на руки его жену.
– Чудесно, – восхищенно ответила Гвен, – ты пропустил великолепное представление.
– А что думает Барретт? – уточнил он.
Я собирался было отослать его к своему новоиспеченному пресс-секретарю по фамилии Стайн, но вместо этого просто пробормотал:
– Мне понравилось.
– Прекрасно, – сказал Стив.
Но про себя я подумал, что теперь влип прочно.
6
Наступило воскресенье. Идти, естественно, никуда не хотелось.
Но мне не везло.
Ни одного срочного вызова, никаких неотложных дел и никаких звонков от Фила. Мне даже простудиться, как назло, не удалось. За неимением уважительных причин не явиться на встречу я отправился на пересечение Риверсайда и 94-й улицы. С огромным букетом цветов в руке я предстал на пороге квартиры Луиса Стайна.
– Ого, – воскликнул тот, узрев цветочное сооружение, – вот уж, право, не стоило тратиться!
Затем крикнул миссис Стайн:
– Это Оливер – он принес цветы!
Та выскочила навстречу и чмокнула меня в щеку.
– Заходите и знакомьтесь с нашей музыкальной мафией, – скомандовал мистер Стайн, похлопав меня по плечу. В комнате оказалось человек десять, и все они болтали и настраивали инструменты. Настраивали и болтали. Настроение было приподнятым, а звуки, которые они издавали, – невероятно громкими. Единственным по-настоящему роскошным предметом мебели был огромный рояль с до блеска отполированной крышкой. Из огромного окна открывался потрясающий вид на реку Гудзон и ее скалистый противоположный берег.
Мы все пожали друг другу руки. Большую часть аудитории составляли повзрослевшие хиппи, а дополняли публику хиппи помоложе. И зачем я только сюда в галстуке приперся?
– А где Джо? – поинтересовался я больше из вежливости.
– Обещала быть к восьми, – ответил мистер Стайн, – вы можете пока познакомиться с ее братьями. Марти играет на трубе, а Дэвид – на флейте. Причем это открытый бунт против родителей. Изо всех троих только Джо берет в руки скрипку.
Оба брата были долговязыми парнями застенчивого вида. Дэвид вообще оказался настолько стеснительным, что только помахал мне кларнетом. Более открытый Марти протянул мне руку:
– Добро пожаловать в наш музыкальный зоопарк!
– Марти, я ни черта не смыслю в музыке, – признался я, – и на вопрос, что такое «пиццикато», отвечу, что это – телятина с сыром.
– И будешь прав, – сказал мистер Стайн. – Да и вообще, кончай уже извиняться, парень. Ты совсем не первый, кто приходит сюда просто слушать.
– Нет? – переспросил я.
– Конечно, нет! Мой покойный отец вообще не знал ни единой ноты.
– Оливер, пожалуйста, либо скажите ему, что все ждут, – обратилась ко мне миссис Стайн, – либо сами берите скрипку.
– Терпение, дорогая, – отозвался хозяин, – я хочу быть уверен, что он чувствует себя, как дома.
– Я правда чувствую себя свободно, как дома, – вежливо ответил я. Он усадил меня на стул и поспешно присоединился к оркестру.
Это было потрясающе. Я сидел и смотрел, как ребята, которых высокомерные выпускники Гарварда назвали бы чокнутыми извращенцами, создавали удивительную музыку.
Моцарт, потом Вивальди, потом некто по имени Люлли[3], о котором я вообще никогда не слышал.
После Люлли оркестр исполнил что-то из Монтеверди[4]. А затем подали лучшую бастурму, которую я когда-либо пробовал. В перерыве между произведениями ко мне подошел длинный застенчивый брат Дэвид и таинственным шепотом спросил:
– А вы правда играете в хоккей?
– Было дело, – кивнул я.
– Не могли бы вы мне ответить на один вопрос?
– Конечно.
– Как сыграли сегодня «Рэйнджеры»?
– М-м… Не помню. – Мой ответ его ужасно разочаровал. Даже не знаю, как ему объяснить всю нелепость ситуации: бывший фанат хоккея Оливер Барретт в настоящее время настолько погрузился в уголовное право, что даже забыл про поединок «Нью-Йорк Рэнджерс»[5] с его любимыми «Бостон Брюинз»[6]?
В комнату вошла Джоанна и первым делом чмокнула меня в щеку. Наверное, что-то вроде семейного ритуала – она все время целовала кого-то.
– Они тебя еще не свели с ума своей музыкой?
– Нет, – ответил я, – мне правда здесь нравится.
И вдруг до меня дошло, что, в общем-то, я и не вру. В тот вечер правда чувствовалась какая-то гармония. И не только с музыкальной точки зрения, но и вообще во всем – музыканты непринужденно беседовали и отпускали друг другу комплименты по поводу особенно сложных пассажей. Все это очень отдаленно напоминало то, как заводят друг друга хоккеисты Гарварда, перед тем как надрать задницу команде соперника.
С той только разницей, что здесь им достаточно просто было играть вместе. Они относились друг к другу и к музыке, которую играли, с такой… нежностью, что ли.
Я еще никогда так тесно не соприкасался с миром музыки.
Разве что тогда, когда Дженни играла в оркестре.
– Доставай скрипку, Джо, – скомандовал мистер Стайн.
– Ты сошел с ума, – воспротивилась та. – Я так давно не играла!
– Ты тратишь слишком много времени на медицину, так что пора наверстывать упущенное в музыке. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.
– Нет, – твердо ответила Джоанна.
– Давай же, иначе зачем Оливер просидел тут три часа? – настаивал Стайн.
Джо покраснела. Я хотел было выразить протест, но меня никто не слушал. Тогда ее отец повернулся ко мне:
– Слушай, попроси, пожалуйста, свою подругу сходить наконец за скрипкой?
Я рта раскрыть не успел, как Джоанна, которая к этому моменту стала уже совершенно пунцовой, решила, что лучше уступить:
– О’кей, папочка, будь по-твоему. Но предупреждаю, что ничего хорошего из этого не получится.
– Получится, непременно получится, – уверил он. Когда Джоанна вышла, он обернулся ко мне: – Как ты относишься к Бранденбургским концертам[7] Баха?
Я напрягся, потому что это было одно из немногих знакомых мне произведений Баха. Разве не после 5-го концерта я сделал Дженни предложение – там, на набережной, когда мы возвращались домой? И разве не эта музыка в некотором смысле была прелюдией нашего брака? Конечно, даже мысль о том, что я снова услышу ее, причиняла боль.
– Ну, так что же? – переспросил Стайн. Тут я сообразил, что от меня все еще ждут ответа. И выпалил:
– Они мне очень нравятся. Который из них вы будете играть?
– Все! Зачем выбирать? – в недоумении спросил Луис.
– Лично я сыграю только что-нибудь одно, – возмущенно заявила его дочь. Она уже заняла место среди других скрипок и что-то оживленно обсуждала с пожилым джентльменом, который сидел рядом. Группа снова начала настраивать инструменты. Правда, поскольку в антракте почти все музыканты как следует приложились к спиртному, делалось это все намного громче.
Стайн вознамерился дирижировать: «Чем Ленни Бернстайн[8] лучше меня? Прической?» Он постучал по пульту, в роли которого выступал телевизор.
– А теперь, – произнес он с неизвестно откуда взявшимся немецким акцентом, – я хотеть резкий атака. Вы слышать меня? Резкий!
Оркестр приготовился. Стайн занес карандаш.
Я задержал дыхание, очень надеясь, что смогу все это выдержать.
И тут громыхнула канонада.
Кто-то с пушечным грохотом стучал в дверь. Слишком громко и, насколько я мог судить, совершенно не соблюдая ритм.
«Открывайте!!!» – взревели за дверью нечеловеческим голосом.
– Полиция? – спросил я у неизвестно как оказавшейся рядом Джоанны.
– Уж они-то точно никогда не приходят вовремя, – слабо улыбнулась она. – Хуже. Это Годзилла с верхнего этажа. Его настоящее имя – Темпл. И в нем мало чего осталось человеческого.
Тем временем Годзилла снова принялся долбить в дверь и вопить: «Открывайте!!!» Я осмотрелся по сторонам. Хотя людей в комнате и было около двух десятков, вид у всех был весьма напуганный. Похоже, этот Темпл действительно опасен.
Как бы там ни было, Стайн открыл дверь.
