Августин задыхался, ему сделалось душно, его давила ненависть. Большие, костистые, крепко сжатые кулаки ксендза лежали поверх рукописи, и Мария, вытянув шею, с удивлением и страхом смотрела, как они вздрагивают и шевелятся.
А отец Августин читал начало пятнадцатой главы, читал и не мог оторваться. Буквы прыгали перед глазами.
«Все, что написано в этой книге, — так начиналась пятнадцатая глава, — правда. Она не только свидетельствует — она обвиняет!»
Августин перевернул несколько страниц и продолжал читать. «Святые» отцы католицизма цинично заявили: «Мы заключили бы договор с самим дьяволом, если бы это послужило интересам католической церкви...». Кому не известно, что католическая реакция была тесно связана с итальянским и германским фашизмом, благословляла все его черные дела, сотрудничала с гестапо. Во время последней кровопролитной войны, в которой гибли миллионы людей, она раздувала смрадное пламя этой бойни и оправдывала все преступления и зверства фашистских орд... Католическая реакция призывала католиков предавать свое отечество и помогать немцам. Пусть мой родной литовский народ знает, что осенью 1941 года, когда фашистские полчища уже топтали нашу советскую землю, тогдашний глава литовской католической церкви архиепископ Цвирескас получил директиву о том, что «обязанность всех духовных лиц — всеми силами помогать немецкой армии и немецким военным властям».
Ксендз судорожно проглотил слюну. Мария, услыхав стук входной двери, вздрогнула и встала.
— Отец Августин, — сказала она испуганным шепотом.
— Да-да, — понял ее ксендз.
Он быстро сложил бумаги, встал и вышел из комнаты. У него был, как обычно, суровый и бесстрастный вид. Мария поспешила за ним и тихо прикрыла дверь кабинета.
Через два дня отец Августин снова пришел навестить больную. Расспросил о здоровье, посоветовал уповать на бога, а потом, прикрыв глаза и закинув голову, долго беззвучно шевелил губами. Очевидно, молился за здоровье Марии.
Кончив молитву, отец Августин вытер лицо белоснежным шелковым платком и спросил, ушел ли из дома профессор.
— Да, ушел, — слабым голосом ответила Мария.
— Я хотел еще раз поговорить с тобой о нем. Твой муж — великий грешник. Его пером водит рука дьявола... Его книга — преступление перед церковью и богом...
Мария ждала этого разговора, и все же слова ксендза привели ее в ужас.
— Я понимаю, дочь моя, — продолжал Августин, — ты не можешь помешать ему писать, не можешь остановить его... Но ты должна подумать о том, чтобы уберечь свой дом от проклятия и кары божьей.
— О-о! — простонала старуха. — От проклятия?
— Да, Мария. И я, твой духовный наставник, тоже должен позаботиться об этом... Я обязан печься о тебе и обо всех верующих, которые пока еще посещают твой дом.
— Почему вы говорите — пока?
— Потому что, если в этих стенах богоотступник Альберт Шамайтис будет продолжать творить свое черное дело, верующие не смогут приходить сюда, чтобы не навлечь на себя гнев господен... И я не буду приходить... И ничем не смогу помочь тебе.
Мария ничего не ответила. Она прерывисто, с хрипом дышала и краешком простыни вытирала слезы.
— Я много молился, дочь моя! — Голос Августина звучал тихо и проникновенно. — Я много думал, как отвести от тебя и твоего дома беду... И хочу дать совет: пусть он уедет отсюда.
— Уедет? Куда? — Мария даже приподнялась на подушке.
— Пусть он делает свое греховное дело не здесь, не в этом доме, где живешь ты, где бывают верующие, — продолжал Августин. — Куда? Ну, хотя бы на вашу дачу. Уже весна... Может быть, там, среди простых людей, на лоне природы, твой муж многое поймет и от многого откажется.
— Но как же я могу заставить его уехать?
— А ты посоветуй... сама и через Катре... Скажи, что уже начинаются теплые дни, что ты собираешься делать в квартире ремонт... Здесь ему будут мешать, а на даче тихо, спокойно... Подумай об этом, Мария. Господь подскажет тебе нужные слова. А я буду молиться за тебя...
Альберт Шамайтис встретил предложение жены переселиться на дачу без удивления. Он выслушал ее, не поднимая головы, проводил взглядом, когда она выходила из кабинета, а затем, оставшись один, усмехнулся и даже повеселел. Пожалуй, Мария права: здесь будет суета, грязь, шум... Пусть уж ремонтируют без него. А он уедет в свой любимый дачный домик, вокруг которого уже распускаются и шумят деревья. Там легко дышится, там можно в тишине и покое думать, работать, заканчивать книгу. Решено, он уедет.
МАРИЯ ШАМАЙТЕНЕ РАССКАЗЫВАЕТ
Прокурор придвинул к себе стопку смятых листков бумаги, исписанных мелким, но четким почерком профессора Шамайтиса.
«Спрут, или осьминог, как свидетельствует наука, — морское животное из рода головоногих моллюсков, имеющее восемь больших щупальцев, служащих орудием защиты и нападения. Тело этого жадного, крайне прожорливого и хищного чудовища лишено плавников. Щупальца снабжены двумя рядами присосков. Цвет изменчив — в зависимости от состояния хищника и цвета окружающей среды. Свою жертву спрут опутывает щупальцами и сжимает со страшной силой...
В отличие от спрута-осьминога, живущего в морских глубинах, «Священный» спрут, порожденный слепой рабской верой и фанатизмом, живет на поверхности земли. Он раскинул свои хищные щупальца во все концы мира. Не восемь ног с присосками, а великое множество двуногих, двуликих и многоруких кардиналов, архиепископов, епископов, прелатов, легатов, священников, со всеми своими тайными и явными ассоциациями, лигами, орденами, братствами, монастырями, семинариями, клубами, школами, газетами, радиостанциями растеклось по многим странам мира».
Прокурор откинулся на спинку кресла и задумчиво произнес:
— Здорово! Настоящая страсть бойца и ученого.
— Да-да, — отозвался Юшкас. — Жаль, что сохранились только черновики и записные книжки....
Протерев очки, прокурор снова углубился в чтение.
«Подлинные документы, хранящиеся в архивах, неопровержимо свидетельствуют о том, что агенты католической реакции, не считаясь с волен верующих, ведут явную и тайную борьбу против свободы и прогресса и зачастую становятся организаторами диверсий, шпионажа и антигосударственных заговоров.
Нам известно, и об этом мы расскажем в книге, что и ныне многие из «святых отцов» продолжают творить свои черные дела...».
— О, это уже о наших днях! — воскликнул прокурор. — Любопытно... Вот послушайте, товарищ Юшкас... — И прокурор прочитал вслух:
«В свое время католическому духовенству было запрещено участвовать в движении за мир. Вот один пример из тысячи подобных. Итальянского священника Гаджеро, участвовавшего в международных конгрессах за мир между народами, лишили духовного сана, отлучили от церкви и натравили на него свору фашиствующих реакционеров. А чего стоят такие откровенные изречения реакционного католического журнала «Чивильта каттолика»: «Сосуществование — это утопия, которая может усыпить Запад. Разрядка является опасной иллюзией... Надо остерегаться компромисса с Востоком...».
— И это в наши дни, когда народы ищут путей к дружбе, — сказал прокурор, задумчиво повертел в пальцах карандаш и продолжал:
«28 октября 1958 года конклав (собрание кардиналов) избрал нового папу Римского — Венецианского патриарха, кардинала Анджелло Ронкелли. Он принял имя Иоанна XXIII.
Будем объективны, новый папа оказался куда более дальновидным и проницательным, нежели его предшественник. Он учел настроение умов верующей паствы. Он не призывал к войне, а в отдельных случаях даже высказывался против нее. Ныне Иоанна XXIII нет. Он умер. Умер в атмосфере ненависти и вражды со стороны могущественных реакционных сил, преобладающих в высших сферах католического духовенства!
Американские техники на одном из испытательных полигонов с разрешения высших властей вмонтировали в головную часть ракеты амулет с изображением святого Христофора. Святой верхом на атомной боеголовке! Поистине надругательству над чувствами миллионов верующих католиков нет предела!..
И неудивительно, что в Западной Германии христианнейший, благочестивый бывший канцлер Аденауэр с усердием, достойным лучшего применения, поощрял «труды» иезуитов, раздувающих кадило новой мировой воины. В Вюрцбюрге, на сессии католической академии иезуит профессор Грундлах заявил, что атомная война не противоречит догматам католической церкви. А его коллега из Мюнхена, некий профессор теологии Монцель, провозгласил: «Принцип — я хочу жить — является антиморальным».
Юшкас уже дважды читал черновики рукописи профессора Шамайтиса и все же слушал с неослабевающим вниманием. Когда прокурор сделал паузу и потянулся к стакану с водой, Юшкас посоветовал:
— Вы посмотрите дальше, насчет ядерного оружия.
