За три дня до окончания смены, когда все на бегу, в суматошной подготовке к прощальному карнавалу, в веселых заботах по приготовлению костюмов, масок, репетициях номеров праздничной программы, среди этого жизнерадостного детского шума и смеха, музыки и теплого южного ветерка, у ворот Центра остановился серебристый «Опель». Из него, распахнувши дверь, вышла дама и мощным ледоколом, правда сбившимся с курса, ринулась через ворота, не видя ни предупреждающей таблички о времени посещений, ни охрану, ни саму себя со стороны. Уже вцепившись в грудь охраннику, остановившего ее, вращая глазами, матерно ругаясь, она успевала выкрикивать имя своей дочери. Тяжелую и пьяную женщину оттеснили от ворот, усадили в машину, но она, уже затмившись, бросилась бегать вдоль ограды, и кричать, кипя от злобы и ненависти к девочке, что не захотела видеть ее. Резко развернувшись, качающейся походкой вернулась к машине, хлопнула дверью и уехала…
А ее дочь, в то же самое время, от стыда, пережитого в эти страшные десять минут, от бессилия исправить материнскую ошибку, от всего накопившегося за ее маленькую жизнь, полную незамеченных никем детских обид, в состоянии истерии занесли в процедурную медчасти и врач, много повидавший за свою практику, ставил укол за уколом, и все время протирал запотевшие от слез очки. Она уехала последней, приехал отец, погрузил ее сумки в машину, выглядела усталой, все-таки пришлось полежать в палате медчасти трое суток. Но когда я подошел, улыбнулась, обняла и прошептала – «Спасибо Вам…» Больше я ее не видел.
Маска
Черты лица мелкие, внешность и походка тунгуса. Масляные глаза при виде женщин, любая лишь как объект вожделения. Без меры похотлив. Скабрезная речь. Циничен. Жаден. Язвенник. Пьет все время мутный отвар из термоса. Натужно косит под молодость, но зря, маска богдыхана со старой и залоснившейся гравюры.
Занимается резьбой по дереву. Медведи, черепахи и прочая лабуда. Не чурается бюджетных заказов города. Порочно – таинственные связи с управлением культуры.
То сколачивает шхуну в парке, то стучит молотком забивая гвозди в доски в городском центре, на площади. Доски не строганные, с древесной корой по бокам.
Арт-обьект. Своеобразие «мастера».
К новогодним праздникам он опять будет слеплять снежные фигуры, горку, аттракционы. Что закажут. Суетлив. Тёмен. Шныряет по улицам зазывая помощников но, обманутые единожды, отворачиваются. Всегда при окончательном расчете отожмет определенную сумму в свою пользу. Видимо не бивали.
Ни жены, ни детей. Ни друзей.
Сейчас одет в коричнево-желтый камуфляж. Согнувшись на морозе, дергает шнур бензопилы. Чертыхается. Не заводится.
Недалеко стоит его машина «Нива». Забрызгана осенней грязью. Посредине зимы. Пальцы его коротки, с красноватыми пятнами экземы. Часто моргает, как от яркого цвета. Чью жизнь он живет?
Обида
Ты такой же, как отец! – крикнула в сердцах мама. А мальчик плохо помнил своего отца, и поэтому ему стало интересно узнать, каким же был папа. Мама все равно ничего не расскажет, хотя отцово фото стоит на этажерке, на верхней полочке рядом с радио. Радио тоже было предметом любопытства, и однажды, когда мама была на работе, мальчик осторожно снял его со стены и разобрал, то есть выкрутил четыре болтика по углам задней стенки из толстой прессованной бумаги. Эта стенка, упав на пол, открыла ему удивительный мир: внутри было два загадочных проводка, тянущихся к тяжелой металлической воронке динамика, и квадратная коробочка с блестящим стержнем. Загадочная поначалу коробочка оказалась всего лишь регулятором громкости. Неизвестный мальчику запах этих таинственных мерцаний смутно навеял далекую и светлую жизнь, вычитанную из книжек, которые занимали все остальные полки этажерки.
И в этот миг он вдруг вспомнил! Да, да!
Осенний холодный день, дождливый и ветреный, огромный перрон вокзала, женщины в жакетках, длинных юбках и на ногах боты с высоким каблуком. Мужчины в длинных пальто с широкими плечами, такие же широченные брюки, блестящие, отливающие чернотой, тупоносые туфли. Запах папирос, женских духов, мужского одеколона и угольного паровозного дыма. Мальчик еще очень мал, поэтому он видит огромные колеса вагонов, когда мама, спеша и таща его за руку, бежит вдоль состава. Там, где-то впереди папа. И почему то надо быстрее, быстрее, мальчику жарко в теплом плотном пальтишке, ноги заплетаются от тяжести грубых, на толстой подошве, ботинках. Но они успевают. И вот папа, увидев его, стремительно делает шаг навстречу, подхватывает на руки и прижимает к своей колючей щеке.
Мама смотрит снизу, молчит и отворачивается, а когда вновь взглядывает на мальчика, то он видит светлые дорожки от слез на ее обеих щеках. Звонкие и холодные удары колокола, горящего металлическим сиянием на стене вокзала, крик паровоза, суета, чемоданы плывут куда – то вверх и исчезают в открытой вагонной двери. Крики людей, объятия, поцелуи, топот ног и наконец, напугавший мальчика лязгающий грохот состава, колеса оживают, вагоны срываются с места со скрежетом, свистом, неимоверным шумом. Пепельно-черный дым паровозной трубы начинает стелиться вниз, закрывая и вокзал, и сумрачное небо с косыми ниточками дождя. Последний вагон убегая, резко открывает пространство, будто растворили двери закрытые до того, и мальчик видит мокрые рельсы, шпалы, острые серые камушки насыпи, а подняв глаза, замирает в удивлении. Сложенная из прямоугольных страшных камней, высоченная таинственная башня с отростком трубы на верхушке смотрит на него прокопченными глазами двух маленьких окон, забранных решеткой. – Что это, мама? – Водонапорная башня. – А зачем она? – В паровозы воду наливать. Отстань. – Мама плачет, роется в своей сумочке, выхватывает оттуда носовой платок и мальчик вдруг понимает, что они остались вдвоем. Ведь папа, он точно видел, сел в этот ушедший поезд.
Конец ознакомительного фрагмента.
