ВИКТОР. Не вздумай говорить с ней о родителях. Не стоит. Зачем нарушать свой душевный покой? То есть, можно сказать: «Звонила твоя мама», или «Твой отец уже купил хлеба». Но не пытайся делать выводы. Не пытайся что-то уточнить. Не задавай наводящих вопросов. Это запрещено. О самом существенном — молчок! Ты не в курсе — разговор окончен.
ЕЛЕНА. Удивительно, как несказанно красива была моя мама в молодости! Она и до сих пор несказанно красива. Кто может подумать, что ей за шестьдесят?! Палец в рот не клади. Она постоянно всех укоряет своей энергией. «Я могу оббежать вокруг вас, дохляков, тысячу раз, пока вы доползёте до своих нор», — так она говорит. Ещё она говорит: «Я старше… этой, как её?.. ну, что напротив…на пятнадцать лет, а она в сравнении со мной — труп. Ты только посмотри на мои ноги!» Она закатывает свою юбку до бедра и выставляет ногу словно стрелу. «Я держу себя в великолепной форме. Как будто возраст имеет значение?! Фи! — я даже не знаю, сколько мне лет!» Моя мама удивительна!
ВИКТОР. В детстве она хотела стать балериной. Себя она представляет так: лёгкая, миниатюрная, подвижная. Она видит себя летящей по воздуху, элегантно застывшей в прыжке… Или то, как она крутит пируэты. Или грациозный танец рук… Её мать обожает Майю Плисецкую. Всегда, когда возможно, бегает на выступления Майи Плисецкой. Так было испокон веков. Это семейный бзик — Майя Плисецкая. Она брала уроки балета с шестилетнего возраста. И педагог была в восторге от неё. В один прекрасный день её мать заехала за ней, чтобы отвезти домой. Одного взгляда на мамочку оказалось достаточно, чтобы преподаватель сказала девочке: «Вон отсюда! Чтобы ноги твоей здесь больше не было!» И добавила матери: «Вы зря тратите моё время».
ЕЛЕНА. Такое впечатление, что всякий раз, когда я хочу сказать что-либо важное, мне это не удаётся. А если и удаётся, то выходят какие-то крохи. Как правило, удаётся высказать самое пустяшное из того, что мне хотелось. Слова мои ущербны. Я постоянно делаю людям больно. Мама сердится. Виктор взрывается. Но это неправильная реакция. Я хочу только одного: внимания. Я хочу чувствовать, что хоть кто-нибудь интересуется моими мыслями. Папа меня выслушивал. Смотрел на меня и улыбался. Чему он улыбался?.. Но в ней, в этой его улыбке было столько теплоты и успокоения!.. Я не могу ответить на вопрос: почему он покончил с собой? Никому не дано ответить на него. Как он мог сделать это? Как он посмел оставить нас с этим?
ВИКТОР. У них культ молодости. В них это бродит. В обеих. В матери и в дочери. Это идол, которому они поклоняются. Он ревностен и гневлив.
ЕЛЕНА. Бывает: зажмурюсь, сожмусь вся — и слышу голоса. Рыдающие, заунывные голоса, зовущие меня… Я не понимаю, о чём они стонут. Не знаю, откуда берутся?.. Исходят ли они от людей или хотя бы от чего-то определённого, что мне знакомо?.. Я не задаюсь подобными вопросами. Они звучат и звучат. Воют и воют. В этом есть нечто утешительное. Голоса греют, как греет костёр. Кругом холод и гнетущая опасность, а здесь, у костра, тепло и защищёно. Вот такие они, мои голоса. Вокруг — беззвучная ночь, а в её сердцевине, пронизывая тьму и тишину, тебя тёплым лучом обдаёт стонущий голос. Пока я могу их слышать, я не одна. Я спросила себя: может, ты сумасшедшая? Но пришла к выводу, что нет. Нет.
Часть вторая
Кроме двух кресел, сцена пуста. На кресла направлен свет. В луче на авансцене появляется актёр, который в ПЕРВОЙ ЧАСТИ играл ЖОРЖА и ВИКТОРА. Он во всём выглядит так же, кроме одного: из кармана его пиджака торчит аккуратно сложенный платок.
АЛЕКСАНДР. (Открыто обращаясь к публике.) Я не Виктор, хотя я только что играл Виктора. А ещё раньше — Жоржа. Александр — таково моё имя. Так решил автор пьесы. Он утверждает, что имеет причины так поступать с нами. Посему мы будем действовать, исходя из его желания. По-написанному. Итак, чтобы было ясно: Жоржем и Виктором был я в первой части; теперь, когда пошла вторая, я буду Александром. Александр — это я. То есть я тот, кто, как говорят, покончил с собой. Вот вам, пожалуйста, ещё одна странность, на которой настоял автор: я мёртв, но — вот он, я! — стою перед вами! Поверьте, мы все умоляли его объясниться, но всё, что услышали от него, было: на то есть причины. Он сказал, что мы — то есть Жорж, Виктор и Александр — ни в коем случае не можем заменить друг друга, но нас обязательно должен играть один и тот же актёр. То есть я. То есть я есть тот самый я, который… Тьфу ты, спутался совсем!.. В общем, вы меня поняли. Ну с Жоржем — ладно, роль бессловесная, но мы — то есть Виктор и Александр — всё-таки настаивали, чтобы он, то есть он — автор, сочинил бы хоть какую-нибудь деталь, чтобы зрителям, то есть вам, было понятно: кто есть кто? Кто из нас Виктор, а кто Александр? Он проигнорировал нас, будто не слышал… Ну знаете этих писак! Публика им до лампочки! (Интимно подсев к выбранному зрителю.) Открою вам маленькую тайну: когда я по этому поводу скандалил с автором, я напомнил ему о вас. Угу. То есть, не о вас конкретно, поскольку: откуда ж мне было знать, что вы придёте именно сегодня? — конечно, если бы меня заранее известили о вашем приходе, я непременно бы напомнил ему о вас, уж поверьте мне! Я имею в виду, что напомнил бы ему, то есть автору, о вас о всех, то есть о зрительской массе, так сказать… Я поставил вопрос ребром: «Как они будут нас — то есть Виктора и Александра — различать? Скажите на милость! Разве не начнётся путаница?!» Знаете, какой была его реакция? Он закатил глаза и состроил такую гримасу!.. Бумагомараки! Вот каково их мнение о публике, то есть о вас! Картина удручающая, верно? Но я не отступаю, говорю ему: слушай, это я, я выхожу на сцену перед, так сказать, зрительской массой, а ты — то дома сидишь! Ну и сиди себе — отбивайся от рецензий, не оставляющих от твоей пьесы камня на камне! Но я-то каждый вечер выхожу на сцену! И хочу понравиться публике! А как я могу понравиться, когда зрители в недоумении: кто из нас я?! Поверьте, за всю мою карьеру я никогда не позволял себе играть двух персонажей одинаково. Я вам больше скажу: не было в моей жизни случая, чтобы одного и того же героя я играл одинаково два вечера подряд! Я хороший актёр. Я всегда всё меняю. Но это за гранью моего понимания! Молчун Жорж и Витя в первой части, Саша во второй! Тот же костюм, та же причёска — всё одно и то же! Что поделаешь? — такова наша актёрская доля: быть зависимым. Автор написал — будь любезен исполнить! Ну, конечно, если режиссёр с ним согласен… Но вот что я вам скажу, драгоценные мои! Я заставил их обоих пойти на ма-а-аленький компромисс!.. Чтобы хоть что-нибудь помогло вам найти различие между Виктором (вынимает платок, прячет его за спиной, стоит руки по швам) и Александром. (Аккуратно складывает платок, возвращая его в карман.) О, как они сопротивлялись! Нет — категорически! Но я настоял на своём. Потому что я на вашей стороне. Так вот, за внесение мной этого намёка на ясность можете меня поблагодарить. (Кланяется, уходит в тень.)
МАТЬ, иначе одетая, является на сцену балериной.
МАТЬ. Верх изящества, когда танцую! Я балерина… Какая грация! (Продолжает легко танцевать; останавливается внезапно; осматривается.) Что-то тут не так.
Входит ЕЛЕНА. Проходя мимо АЛЕКСАНДРА, проводит рукой по его затылку. Она также сменила костюм.
ЕЛЕНА. (Пауза.) Елена!
ЕЛЕНА садится в кресло без суеты, словно не замечая матери.
Моя дочь тоже никогда меня не любила. Моя жизнь вылетела в трубу. Я в ней не вижу себя. Совсем. Смотрю: нет… ничего похожего. Словно передо мной чёрная дыра. Впечатление, что ничего не произошло. Она всегда его защищала.
ЕЛЕНА и АЛЕКСАНДР обмениваются понимающими взглядами.
Улыбающийся негодяй! Что это происходило между ними?! Я пребывала в одиночестве. Прожила чужую жизнь. Вышло как-то не так. Я не вижу собственного лица в зеркале — там вообще нет отражения.
ЕЛЕНА. (Будто продолжая начатый разговор.) А я думала, ты говорила: в нас есть частичка цыганской крови…
МАТЬ. Цыганской крови, цыганской крови!.. Конечно, в нас есть цыганская кровь! В нас много чего намешано! Твой отец — Царствие Небесное! — дворняжка. Будь он собакой — его было бы невозможно отличить от кошки: вот какая смесь досталась тебе с той стороны!.. С нашей всё обстоит куда лучше. Мы можем поручиться за несколько поколений… Был цыган. Из Трансильвании. Никто не помнит его имени. Но дочь его — такая тёмная и кудрявая — памятна до сих пор. Её не удалось скрутить никому.
ЕЛЕНА. Это которая?
МАТЬ. Мама прабабушки. Мы не знаем, как она выглядела — не оказалось ни единой фотокарточки. И все отказывались фотографировать не только эту чернявку, но и её мать. После того, как она родила цыганского ребёнка. Для семьи они обе словно перестали существовать. На наше родовое древо привили дичка. Осталась лишь легенда о тёмных волнистых волосах. Эти волосы дошли до некоторых из нас. До моей матери, например. Она была красавицей — брюнеткой. Других они не задели. На себя посмотри. Всё остальное дошло до нас в избытке. Вот откуда наше здоровье, наш тонус, наша сила.
