Вскоре все легли.
Курт, которому мать постелила на оттоманке в спальне, — вообще он спал на диване в гостиной, — несмотря на поздний час, лежал без сна. К тому, что мучило его в последние дни, прибавилось столько нового, ещё более загадочного! Вопросы, на которые он не мог найти ответ, и мысли, каких у него раньше не было, не давали ему покоя до самого утра.
Открытие
Два дня искал он второй ключ от отцовского шкафа, чтоб добраться до атласа и поискать в нём место своего рождения. Наконец старания его увенчались успехом. С ключом в руке стоял он перед шкафом, который отец всегда держал на запоре.
Он был один дома. Отец с утра укатил по своим торговым делам, а мать уехала в Ганновер к приятельнице, которая вчера вечером вернулась из Берлина, и вряд ли скоро будет. Тётя Берта с Хильдой и Максом в воскресенье отбыла в Кассель. После обеда взрослые вдруг неожиданно изменили план, решив обменяться детьми через месяц. Сейчас Грот завален делами и не сможет возить их на прогулки и экскурсии, а в будущем месяце он, мол, возьмёт двухнедельный отпуск. Не помогли ни мольбы, ни уговоры.
— А всё ты, продал меня матери! — бросила Хильда перед самым отъездом.
— Сама виновата: не захотела рассказать мне всё без утайки, — отпарировал Курт.
— И что ты ещё узнал?
Кое-что он всё же узнал. Его вопрос, где он жил до приезда в Арнсфельд и почему не знал ни слова по-немецки, был для матери как удар обухом по голове. Из её путаных, сбивчивых слов он ничего не понял, но её внезапная бледность, полные тревоги глаза, а ещё и то, что все трое — мать, отец и тётя Берта — до самого обеда следили, чтоб он ни минуты не оставался наедине с Хильдой, говорили о многом. И неспроста они так круто изменили план. Теперь уж он точно знал, что вокруг Тенчаха кроется какая-то тайна.
Может быть, этот маленький ключик откроет ему то, что родители не хотят, а Хильда не смеет сказать…
Дрожащими пальцами вставил он ключ в замочную скважину и распахнул дверцы шкафа. Перед ним предстали все тщательно хранимые отцовские сокровища. Скользнув по ним беглым взглядом, он схватил атлас.
Сначала он нашел карту Югославии, на которую ему указал отец. Напряженно вглядывался он в карту страны, о которой и дома, и в школе слышал только плохое. Судя по карте, не такая уж это крохотная и незначительная страна. Вовсе нет. Вон какая она обширная, с длинным изрезанным побережьем. Море! Вот бы его увидеть! И сколько гор! Вокруг равнин горы, а некоторые даже покрыты вечными снегами и льдом. С удвоенным вниманием рассматривал он северную часть Югославии, Словению, медленно и громко читая названия словенских городов, рек и гор вдоль австрийской границы. Отдельные названия были напечатаны на двух языках — словенском и немецком, иные — на каком-нибудь одном.
«Марбург, Марибор… Бахерн… Драу… Штайнер Альпен… Ой…» Какое странное название! «Ой-штрица, 2349 м…» Ага, здесь есть гора и повыше! «Грр-ин-та-фец, 2559 м…» Но под какой из них находится Тенчах?
Он прочел все названия вдоль австрийской границы. Тенчаха там не было.
Тогда он перелистал атлас в надежде найти карту Словении в большем масштабе, но её тоже не было. Раздосадованный, положил он атлас на место и уже хотел закрыть шкаф, как вдруг взор его упал на лежавшие под книгами альбомы. Может, там есть какая-нибудь его фотография из Тенчаха? А может, даже снимок родного дома? Он вытащил альбомы, сложил их стопкой прямо на полу и нетерпеливо открыл первый.
На первой странице чётким почерком отца было выведено:
Поход в Чехию
Без особого интереса перевернул он первые две страницы, едва взглянув на фотографии отца и его военных друзей. Но дальше шли снимки позанятнее. Какие пушки, танки, бронемашины! Отец любил рассказывать о походе в Чехию. Тогда он ещё не был таким толстым и неуклюжим. Бравый солдат, ничего не скажешь. Ни на одной фотографии он не улыбается, друзья его тоже не улыбаются. Холодные, застылые, как их пушки и танки. Местные жители с ужасом смотрят на них, точь-в-точь так же, как они в Арнсфельде смотрели на русских, хотя русские солдаты не были такими хмурыми и суровыми.
Он открыл второй альбом.
Прорыв в Польшу
Солдаты сидят в грузовиках, а в придорожных канавах валяются трупы. Почти одни поляки. Село в пламени. Женщины, дети и старики бегут из горящих домов. Отряд на парадном марше. Солдаты словно и не люди. Вот группа солдат у стола, уставленного разными яствами, в углу — большая рождественская ёлка. Помимо пирожных и конфет, на ней висят игрушечные бомбы, пушки и танки. Солдаты стоят в обнимку, хохочут, поют. Отец скалится во весь рот. Так он обычно смеётся, когда субботним или воскресным вечером рассказывает свои солдатские приключения. С омерзением закрыл он второй и открыл третий альбом.
Победа во Франции
Бронепоезд мчится на всех парах. Отец с забинтованной рукой. Точно, во Франции его ранило пулей в левую руку. А здесь он получает орден. Он до сих пор гордится им. Опять здоров! В Париже — под Триумфальной аркой, на Эйфелевой башне. Под каждым снимком подпись и число. Всюду суровый, неумолимо суровый солдат в эсэсовской форме.
Да, такой он и есть, крутой и жестокий. Он его не любит и никогда не полюбит так, как любит мать.
Он открыл четвёртый альбом.
Бои в Югославии
Курт торопливо перелистывал страницы.
Моторизованные колонны. Верно, во Франции отец служил в моторизованной части. Кажется, он тоже отлит из железа и припаян к мотоциклу. Дороги и улицы пустынны, и лишь какие-то одиночки приветственно подняли правую руку. Да кое-где на домах развеваются гитлеровские и белые флаги.
Да, да, так было на первых порах, вспомнил Курт рассказы отца. Вначале кое-кто примкнул к ним, но вскоре начались вероломные нападения. О боях с бандитами в лесах отец рассказывал, когда бывал пьян. Трезвый он никогда не говорил о Югославии. Часто во время рассказа он так стучал кулаком по столу, будто бандиты были здесь, перед ним, а лицо его принимало такое выражение, что Курт невольно отворачивался. Тогда мать сразу прогоняла его в другую комнату или во двор, хотя Грот требовал, чтоб он остался и послушал, как его отец боролся с бандитами, по милости которых он теперь скитается по Западной Германии. А ведь в Арнсфельде у него остался дом и большой магазин.
Операция вооруженных солдат в горах. Группа мужчин с завязанными руками, в какой-то странной форме. Значит, это и есть бандиты, про которых отец говорит с такой враждебностью и презрением. А кто на этой фотографии? Те же люди. Только теперь они привязаны к столбам, а солдаты целятся в них из винтовок. Неужели их расстреляют?
Курт в страхе осмотрелся по сторонам.
В окно светило солнце, и всё здесь было знакомо и привычно.
Он уже хотел перевернуть страницу, но какая-то неодолимая сила заставила его вглядеться в лица привязанных к столбам людей.
Первый, совсем ещё мальчик, смело смотрит вперёд. Его сосед, мужчина постарше, загляделся куда-то вбок, может быть в сторону своего дома. Следующий открыл рот — кричит. Но кто рядом с ним?
Уж не тот ли пахарь?
Да, пахарь из его воспоминаний! Такой же высокий, сильный и гордый. С насмешливой улыбкой смотрит он на солдат. Не боится их. Никого не боится. Значит, он оставил плуг и ушёл в лес? Храбро сражался, пока его не взяли в плен. И теперь расстреляют вместе с товарищами.
Дрожащими руками перевернул он страницу, и тут же из груди его вырвался болезненный стон.
Юноша у первого столба уже на земле, широко открытые глаза его обращены к небу. У человека постарше только свесилась на грудь голова. Его сосед упал на колени. Но пахарь всё ещё стоит, гордо и насмешливо глядя перед собой.
И отец, сообразил вдруг Курт, всё это время стоял в сторонке, прислонив к щеке «лейку», и фотографировал! Как он только мог?
В ужасе перелистнул он страницу.
Какой-то высший чин прикрепляет отцу орден.
Разве отец не хвастался, как он взял в плен группу бандитов и как был представлен за это к награде? — вспомнил вдруг Курт. Значит, это были те самые бандиты? Но какие же они бандиты? Они просто боролись за свободу. Учительница Доротея однажды на уроке рассказывала, как гестаповцы и эсэсовцы мучили её брата, а потом расстреляли. Его убили за то, что он боролся против Гитлера, против нацистов, за свободу. Её тоже бросили в тюрьму и били. Сама учительница сказала, что нацисты были хуже зверей, все честные люди восстали против них. Значит, и югославские «бандиты» были честные люди, партизаны. Партизаны не были бандитами, они…
На следующей странице внимание его привлёк крестьянский дом посреди сада. Из окон вырывался огонь, а перед домом, окружённые солдатами, стояли две женщины. Молодая держала на руках ребёнка, крепко обвившего руками её шею, пожилая в отчаянии заламывала поднятые над головой руки.
