— Я же говорил тебе! — Он быстро прочёл сообщение и уверенно заявил: — До конца месяца будет дома!
— Правда?
— Теперь пойдёт быстрее, раз его нашли.
— Ему дали другое имя, хотели насовсем присвоить.
— Как ты думаешь, охота ему понравится? — спросил Ловренц, возвращая письмо.
— Ему понравится всё, что нравилось Симону!
— У меня есть детское ружьё со сломанным прикладом. Сегодня же сделаю новый. Пусть мальчик порадуется.
— Надо приготовить ему бельё, одежду, башмаки… — спохватилась Ана и заспешила домой.
Ловренц проводил её взглядом, потом повернулся, намереваясь идти в местечко, но вдруг вспомнил, что внизу у него никаких дел нет, и, махнув рукой, пошёл домой, чтоб без промедления починить ружьё.
Бабушка вся светилась радостью и счастьем.
— Нашли его, нашли! — без устали повторяла она. — А я уж на него крест поставила. Нет, Янко, всё-таки я тебя увижу!
Вскоре на Слеме, где после стольких лет снова звенела песня Аны, потянулись соседи с уединённых хуторов, жители местечка, крестьяне из ближних сёл. Каждому хотелось собственными ушами услышать радостную весть. Многие приходили в надежде увидеть мальчика, который через шесть лет вернулся к матери. Каждый приносил для него подарок — перочинный ножик, свисток, пару подмёток на башмаки, корзинку сушёных яблок и орехов или домашнюю колбасу.
В конце недели явилась группа школьников во главе с учительницей.
— Ещё не приехал? — разочарованно протянули они.
— Внизу, в местечке, разнёсся слух, что он приехал вчера вечером, — объяснила учительница.
— Нет ещё, — ответила Ана, радуясь их приходу и вместе с тем печалясь, что Янко ещё нет. Но она ждёт его с минуты на минуту… завтра, послезавтра…
— Мы принесли ему книги и игрушки, — сказали два самых смелых мальчика, кладя на стол свои свёртки.
— Спасибо, Зинка, спасибо, ребята! — поблагодарила растроганная Ана.
Зинка, её всё ещё величали партизанской кличкой, сжала Анину руку и попросила:
— Дайте мне знать, как только приедет. Я выполню своё обещание, буду учить его нашему языку. Ведь он его совсем забыл.
Целую неделю Ана с бабушкой провели в хлопотах и приготовлениях к встрече Янко и в разговорах о нём. Вторая неделя показалась им длиннее. Ана каждый день ходила в местечко.
— Есть ли вести? — спрашивала она с порога старого Брдника.
Брдник улыбался:
— Так скоро это не делается. Сначала надо всё утрясти с приёмными родителями, выправить документы, найти сопровождающего. Шесть лет ждала, подожди ещё недельку.
— Понятно, понятно…
Но, вернувшись на Слеме, она долго стояла у дома, глядя вниз на дорогу — а вдруг Янко приедет…
Второе сообщение
Всё было готово к его приезду. Рядом с кроватью Аны стояла кровать Янко с новой подушкой и новым одеялом. На стене в первой комнате висело детское ружьё с новым прикладом, в шкафчике под ним были сложены книги и игрушки, а в верхнем ящике ждало его новое бельё и отрез на костюм. Как приедет, они сразу пойдут к портному, а за ботинками и шапкой съездят в Целе. Только бы приехал, только бы дождаться его!
Но бабушку томили дурные предчувствия. И раз вечером она с беспокойством спросила:
— А вдруг его не отдадут?
— Как это — не отдадут? — испугалась Ана.
— Янко, поди, и не знает, откуда он, — объясняла бабушка, лучше знавшая жизнь. — Может, и того не знает, что мать его жива. Те люди взяли его на воспитание, потому как бездетные. Сама ж читала, дали ему своё имя, усыновили… Потому-то его и нет по сию пору.
В ту ночь Ана глаз не сомкнула.
Наутро, опять ни с чем возвращаясь из местечка, она зашла к Ловренцу.
— Не отдадут? Пусть только попробуют! — вскипел Ловренц, бывший партизан из отряда Симона. — А впрочем, это решит суд. Хотя союзникам не к спеху. Но ты всё равно не бойся. Поволынят, поволынят, да и присудят родной матери, то есть тебе.
Нетерпение Аны росло с каждым днём.
Среди недели она получила второе сообщение. Но какое?
Уважаемый товарищ!
Сообщаем вам, что союзный суд присудил ребенка его приёмным родителям.
Вынося решение, суд руководствовался следующими соображениями:
1. Мальчик привык к своим приёмным родителям, о подлинных родителях он ничего не знает; считает их умершими. Посему-де было бы бесчеловечно отрывать его от привычной обстановки и посылать в чуждую ему среду.
2. Коммивояжёр Фриц Грот располагает средствами вполне достаточными для того, чтобы дать мальчику полноценное воспитание и образование, тогда как родная мать, владеющая небольшой усадьбой в горном районе Словении, не в состоянии обеспечить его будущее.
3. Коммунистический строй новой Югославии ставит под угрозу как религиозное, так и нравственное и политическое воспитание мальчика.
Таковы мотивы союзного суда.
Уважаемый товарищ, просим Вас незамедлительно приехать в Любляну, чтоб договориться о совместных мерах против столь несправедливого и бесчеловечного решения.
СМЕРТЬ ФАШИЗМУ — СВОБОДА НАРОДУ!
Не веря своим глазам, Ана комкала в руках бумагу.
— Что пишут? — забеспокоился Брдник.
Она протянула ему письмо и почти без чувств упала на стул.
— Как! — рассердился Брдник. — Мать не имеет права на своего ребёнка? На Слемене живут чужие люди? И ему будет плохо у матери? И мы не сумеем воспитать его?
— Что мне делать? — зарыдала Ана.
— Первым же поездом — в Любляну! Там сообразят, что делать.
Шатаясь, вышла Ана из канцелярии.
Не успела она дойти до площади, как весть о Янко облетела уже всё местечко.
— Слыханное ли дело? — возмущалась мать двух погибших партизан. — Мужа убили эсэсовцы, эсэсовцы отняли единственного ребёнка, и теперь, видите ли, на её ребёнка больше прав имеет чужая женщина и, может, такой же эсэсовец, как и те, что убивали нас и жгли наши дома!
— Хотят, чтоб Янко был им в старости опорой, а Ана оставайся одна!
— Вот она, справедливость наших союзников! Родная мать не имеет права на собственного ребёнка!
— Союзники дают потачку фашистам!
— Стыд и позор!
— Нет, тысячу раз нет!
— Мёртвых они не могут нам вернуть, но живых обязаны! Если на то пошло, Янко не только Анин, он наш!
Вокруг Аны собирались мужчины, женщины, дети. Возмущение росло.
— Ана, сейчас же езжай в Любляну и скажи, что все мы требуем ребёнка назад!
— Да, все!
Домой Ану провожал Ловренц.
— Не отчаивайся, Ана, — утешал он её. — Мы разбили фашистов, как-нибудь справимся и с этим судом!
— А я уж всё приготовила, думала, не сегодня-завтра приедет…
— Приедет! Они, конечно, потянут, не без того, но в конце концов отдадут. Я вернусь в город, помозгуем, как нам быть. Это наше общее дело.
Он крепко пожал ей руку и пошёл назад.
Бабушка уже знала. Кто-то по пути сообщил ей, унося весть о бесчеловечном решении дальше в горы.
— Вы слышали, мама? — зарыдала Ана.
— Чуяло мое сердце, что я его больше не увижу! Что с возу упало, то пропало. — Она сжала кулаки и погрозила незримым врагам. — Да сгинут те, кто убил Симона и отнял Янко! И те, кто не хочет его вернуть!
Ана глубоко вздохнула и с мукой вошла в дом.
Вести с родины
Янко или, как его звали в Германии, Курт не мог, конечно, знать, что́ происходит в его доме на Слемене, не знал он и того, что несколько дней спустя после столь важного для него открытия Гроты получили повестки явиться в союзный суд. Повестки вручили госпоже Грот. Прочтя их, она места себе не находила. «Как же так?» — думала она в полном смятении. Ведь Фриц ещё в первом письме писал, что у мальчика нет родителей. Отец погиб на войне, мать умерла в лагере! Несмотря на это, она просила его ещё раз проверить, вправду ли ребёнок круглый сирота. И лишь после вторичного заверения, что у ребёнка в самом деле нет родителей, она написала, чтоб привёз его. А на поверку мать Курта жива!
Значит, она потеряет мальчика? Она полюбила его со всей силой материнской любви, и он любит её истинной сыновней любовью. Даже с отцом, к которому он привыкал так долго и трудно, под конец кое-как сдружился. А время сгладило бы и то, что произошло на днях.
Но теперь всему конец! Мать требует вернуть ей сына. Безусловно, это её право. Курт покинет её. Покинет навсегда.
Госпожа Грот позвала Янко. Когда он пришёл со двора, где в последние дни совсем не играл, а валялся на гараже, она, к его крайнему изумлению, обняла его и грустно спросила:
— Курт, мой Курт, ты останешься со мной?
В глазах Янко застыло недоумение. Правда, в Хаймдорфе ему уже было не по себе, да и Грота он больше не назовёт отцом, а от одного взгляда на шкаф, где до того страшного вечера были заперты альбомы — потом Грот убрал их в другое место, — ему делалось тошно. Но куда идти? Куда?
