— Сами виноваты, что ввязались в эту историю. Кто вас просил забираться на крышу вагона? — язвительно спросил Петряев.
Кацман не ответил. Кончив выбивать из штиблет песок, он связал и перекинул их через плечо.
«Загнал я их, — с жалостью подумал Магура. — Придется не слишком спешить, не то окончательно выбьются из сил. К тому же голодные все: со вчерашнего дня ни у кого во рту и крошки не было. А идти надо, и глядеть в оба тоже, чтоб не наткнуться на казачьи разъезды».
Рядом с комиссаром, опираясь на винтовку, стоял Калинкин. Глаза у интенданта потухли, щеки ввалились. Калинкина беспокоил — из головы просто не выходил — мешок с продуктами, который остался в агитвагоне. Было жаль безвозвратно потерянного провианта — двух буханок хлеба, колотого сахара и крупы, которые перед отправлением на фронт выдали на всю бригаду. И Калинкин не первый час ломал голову над неразрешимой проблемой: чем теперь ему кормить пятерых?
«Сколько нам еще предстоит идти? — думала Добжанская. — День, еще один? А если польют дожди? Хотя нет, дожди в июле в этих краях редкость».
«А мама держится молодцом, — отметила Людмила. — И виду не подает, что устала. Молодец она у меня!»
«Боже мой! — повторял про себя Петряев. — Так долго мечтать перейти линию фронта и попасть к людям, ценящим искусство и его служителей! И когда цель, казалось, была близка, вынужден возвращаться назад! Боже мой!»
Лишь Кацман ни о чем не думал и безучастно смотрел в жаркое небо, не в силах сейчас размышлять о чем бы то ни было.
— Пора, — сказал Магура.
Артисты медленно поднялись.
— Подальше от станции и линии дороги надо уйти, — добавил комиссар и первым двинулся сквозь лес.
…До заката было сделано еще три коротких привала. Лишь когда солнце ушло за горизонт и в лесу начали сгущаться сумерки, Магура вывел артистов на окруженную густым терновником поляну и объявил ночевку.
8
Огонь костра лизал дно котелка, который Кацман предусмотрительно еще на крыше вагона привязал к своему ремню. Когда вода забулькала, Калинкин бросил в кипяток сорванные в лесу листья брусники.
— Для здоровья такая заварка полезнее чая, — сказал интендант, подкладывая в огонь хворост. — Разную хворь, не говоря о кашле, как рукой снимает и бодрость придает. Выпейте — не пожалеете. Беда, что сахара маловато. Придется вприглядку пить.
Сахара было — кот наплакал: один кусок колотого, обнаруженный в бездонных карманах запасливого Калинкина.
— Я вот какую думку имею, — придвинулся к комиссару и тихо сказал интендант. — Без продуктов можно быстро сил лишиться. Особенно товарищам артистам, кто к голоду непривычен. Надо в деревню идти за провиантом. Попятно, с оглядкой, чтобы на беляков не наскочить. — И уже громко, обращаясь ко всем у костра, добавил: — Не вешайте носы. Человек может вполне свободно с неделю голодать.
— А верблюд, между прочим, может не пить целый месяц! — мрачно заметил Петряев. — Лично я категорически отказываюсь голодать и заявляю решительный протест! Нас обязаны кормить! А чем — это уже, извиняюсь, не наша забота. Если нам навязали ангажемент, то обязаны обеспечивать необходимыми для жизненной деятельности продуктами питания! Извинениями, что есть нечего, мы сыты не будем!
Над поляной нависла тяжелая тишина. Стало слышно, как в степных буераках тоскливо, на одной ноте воют волки.
— Напрасно вы так, — сказал Магура. — Никто голодать не заставляет. Трудности с питанием временные.
— О чем разговор? — удивился Кацман. — В отличие от некоторых и учитывая создавшуюся обстановку, я согласен не ужинать. Тем более, что за последнее время привык ложиться натощак. Доктора утверждают, что это даже полезно. Особенно для тех, кто страдает от ожирения.
«Певец устал, голоден и потому озлоблен. Но он прав, — подумал Магура, — раз принял на работу — обязан кормить. Еду можно раздобыть в хуторе. Но идти туда на ночь глядя, не ведая, кто в хуторе — беляки или наши?»
Словно догадавшись, какие мысли бродят в голове у комиссара, Калинкин оправил гимнастерку и сказал:
— Я пойду за провиантом.
— Куда? — удивилась Добжанская.
— Недалече, — ушел от ответа интендант и посмотрел на Магуру, дожидаясь согласия.
— Держи, — комиссар отдал свой маузер. — На рожон не лезь.
— Позвольте и мне присоединиться? — попросил Кацман. — Я обладаю скромным опытом в добывании продуктов и могу оказаться незаменимым в этом деле.
В сумерках, освещенный пламенем костра, Кацман выглядел куда боевитей, нежели днем, когда был снят с крыши вагона.
«Если он умеет, словно из воздуха, доставать цветы, ленты и карты, то разжиться продуктами сумеет запросто», — решил Магура и сказал:
— Идите. Но долго не пропадайте.
9
Двое шли, держась обочины, пока дорога не привела их к околице небольшого хутора, где на вершинах верб сидела стая грачей, а от зарослей сибирки приторно пахло медом.
У огороженного плетнем дома с почерневшей на крыше соломой Калинкин приказал Кацману схорониться, а сам тронул калитку, которая послушно отворилась, приглашая во двор, откуда сладко несло кизяком и печным хлебом.
В слюдовых оконцах горел свет. Калинкин хотел подкрасться к дому и заглянуть в оконце, но на крыльцо вышла старушка в черном платке.
— Вечер добрый, — поздоровался интендант и кашлянул в кулак.
Старушка замерла и, близоруко сощурившись, всмотрелась в сумрак.
— Ктой там?
— Какая власть в хуторе? — спросил Калинкин.
Хозяйка ответила не сразу.
— Вчерась одна власть была, нынче другая, — прошамкала она беззубым ртом. — Солдаты, вишь ты, на постой стали — новая забота на мою голову свалилась.
— Чьи солдаты? Красные али белые?
— А кто их разберет? С винтовками да при конях. Сейчас вот вечеряют. Наказали куру прирезать и сварить им. Сами злющие. Думала, напьются своего самогону и подобреют, ан нет — еще пуще озверели. Кошка им под ноги попалась, так чуть шашкой ее не саданули и на тот свет, бедную, не спровадили.
«Беляки. А точнее, мамонтовцы. Их это замашки», — понял Калинкин и попросил:
— Поесть бы мне чего, хозяюшка. С утра во рту маковой росинки не было. Один бы стерпел и пояс потуже затянул. Да на беду со мной две дамочки городские. Поимей сострадание, не дай помереть им голодной смертью. Век благодарить будем!
Старушка вновь зашамкала:
— Изголодались? Оно по тебе сразу видно. Сейчас хлеба вынесу — погодь малость. И картошки — утром цельный чугунок сварила.
— Вот спасибо! Ты, хозяюшка… — Калинкин не договорил и поспешно юркнул за поленницу дров.
На крыльце дома вырос рябой казак в исподней рубахе и суконных шароварах. Нетвердо держась на ногах, чтобы не упасть, он придерживался за перила.
— Долго, старая, ходить будешь? — зычно крикнул он. — Тебя только за смертью посылать! С кем тут гутаришь?
— Сама с собой, милок, — несмело ответила старушка. — Ить наказали за капусткой сходить…
Казак спустился с крыльца и, по-бычьи наклонив голову, двинулся на старушку.
— Сама с собой гутарила? Думаешь, раз я за воротник залил, так ничего не вижу? Кто здесь шастает? Только не крути и не ври у меня!
«Не хотел шума поднимать, да, видно, придется», — подумал Калинкин и, когда казак поравнялся с поленницей, приготовился спустить курок маузера. Но казак не стал заходить за дрова. Остановившись в двух шагах от притаившегося Калинкина, он вдруг бросился к плетню и ударом ноги свалил его.
— Стой! Живо к праотцам отправлю!
Калинкин услышал голос Кацмана, его сдавленное дыхание:
— Позвольте! Зачем так грубо!
— Не вырывайся — мигом, как куренка, удавлю! — пригрозил казак. — И не шебуршись у меня! Кто такой, зачем у дома хоронился?
— Прохожий я… — прохрипел фокусник, напрасно стараясь освободиться от казака, который цепко держал его за воротник, чуть приподняв над землей.
— Знаем мы таких прохожих! Уворовать что плохо лежит решил? Иль красными христопродавцами прислан?
А ну, топай до сотника. Он из тебя уж дознание выбьет!
«Погорел фокусник! Наказал ведь сидеть тихо и меня дожидаться! Придется выручать…» — подумал Калинкин и, стараясь ступать неслышно, перешагнул поваленный плетень.
Казак не выпускал Кацмана, тащил за собой и забористо ругался.
— Тю, про обыск-то забыл! А ну, выворачивай карманы, да живо! Оружие есть?
— Что вы! — беспомощно дрыгал ногами Кацман.
— Погодь! Сам обыщу!
Продолжая держать Кацмана за воротник, казак свободной рукой залез к нему в карман и вытащил букет бумажных цветов. Проговорив: «Что за напасть?», он принялся выворачивать другие карманы задержанного. И из каждого, к неописуемому удивлению подвыпившего казака, на свет появлялись то длинная, кажется, бесконечная лента, то колода карт.
