Мы честно объяснили ситуацию, напомнили о том, что Ленинградцы должны помогать друг другу и сломили ее сопротивление. - Все это хорошо, - сказала она, - а куда мы денем венок?
- Ладно, сказала Нина Петровна, - все ваши вещи вместе с венком я спрячу у себя в бытовке. Только долго не задерживайтесь, парикмахерская работает до десяти вечера.
Щедро расплатившись за стрижку, мы пошли вслед за официанткой в холл, чем удивили швейцара.
- А где их вещи? - спросил он.
- Нормально, Николаевич, я все устроила, они идут за мой столик.
Поднялись на второй этаж, и на нас сразу пахнуло труднообъяснимым духом ресторана. Звучал "Крутой поворот", настроение значительно улучшилось. Заказали обильный ужин, обязательные шашлыки, зелень, трепанги, мидии. Коньяк теплом разливался по всему организму, мы блаженствовали...
- А сколько сейчас времени? - вдруг встрепенулся Корытный.
- 21:30, - ответил я, посмотрев на наручные часы. - Как летит время!
Мы замерли: последний паром уходи через полчаса - явно не успеваем. Влипли.
- Ничего, - сказал Григорьев, - доберемся окружным путем (примерно километров тридцать), автобусы ходят до 24:00.
Я подумал: "Если ходят..."
Расплатились, извинились, отблагодарили официантку, вернулись в парикмахерскую, привязали Григорьеву венок на спину и вывалились в пургу. Темно, ветер, снег и громыхание железных листьев венка. С большим трудом доплелись до автостанции. Опять неприятность: автобусы до нашего Рыбачего не идут из-за заносов, только до поселка Елизово, который расположен в пятнадцати километрах от нашей базы.
Надо ехать, другого мнения нет, венок должен быть доставлен к 9:00. Ждать утреннего рейса опасно - автобусы могут опять не ходить. А так нам придется пройти около пятнадцати километров пешком. Думали, что часа за четыре дойдем. Садимся в автобус, едем до Елизово. Конечная; на часах около двенадцати ночи. Кругом темень, качаются фонари, метет пурга, нашу дорогу начинает заносить. Ждем около пятнадцати минут - а вдруг какой-нибудь случайный попутный транспорт. Нет, видимо придется идти пешком, пока полностью не занесло дорогу, наш единственный ориентир.
Ветер в лицо, бредем медленно след в след по колено в снегу. Ночь. Где-то далеко сквозь пелену снега мигают огни нашей базы. Старожилы говорили, что при сильных морозах часть бухты в этом месте покрывается толстым льдом и появляется возможность сократить путь километров на пять-семь. Но в такую погоду не до риска, и нам приходится идти вкруговую а это около двенадцати километров, которые при хорошей погоде и дороге можно пройти за три-четыре часа, а в таких условиях задача значительно усложняется.
Идем, вернее, бредем, едва видя спину впереди идущего. Я шел за Григорьевым, который нес на спине большой венок. Листья этого венка железом скребли мой слух.
Где-то через два часа, пройдя километров пять, встретили бредущую фигуру одинокого офицера с красным обветренным лицом и с сосульками на бровях. На наш удивленный вопрос, зачем он идет в город, он ответил, что сам из поселка Елизово, где служит в строительной части, что идет к семье, так как ему выпало два дня выходных...
Прошли еще около часа, ноги ватные, дышать трудно, лицо заиндевело. Надо согреться - но как? Пришли к мысли распить одну бутылку водки, которую достали из сетки вместе с каменными плавлеными сырками. Разливаем водку в маленький складной серебряный стаканчик, который всегда и везде Григорьев как бывший "нахимовец" носил с собой. Сбились в кучу спиной против ветра, разливаем вьетнамскую рисовую водку, тягучую, как подсолнечное масло на морозе, разгрызаем плавленые сырки и так, в несколько заходов, приканчиваем бутылку, совершенно не чувствуя вкуса. Внутри стало теплее, а снаружи...
Поплелись дальше. Снега на дороге все больше, и вот через пару часов выходим на такое место, где было уже трудно разобраться, где дорога, где залив, и где берег. Единственной радостью было то, что огни базы как бы стали ярче. Мы были в пути около пяти часов, а конца путешествию не видно... Жаль, если не успеем донести венок ко времени построения!.. Вдруг яркий свет прожектора ослепил нас. Наперерез на приличной скорости, разбрасывая веером снег, несся гусеничный транспортер. Он остановился, не доезжая до нас метров пятьдесят. Мы, радостные, поковыляли ему навстречу. Удивление экипажа этой железной машины было неподдельным, мы стучали по корпусу машины, кричали... Открылся люк, появившаяся фигура задала несколько разъясняющих вопросов, смилостивилась и разрешила нам забраться на броню, что нами и было молниеносно сделано.
Машина развернулась, и наши спасители за двадцать минут довезли нас до основной дороги поселка. Наша благодарность выразилась в передаче экипажу второй бутылки вьетнамской водки. По расчищенной дороге до флотилии мы добрались к восьми утра. Все уже переполошились, командование звонило и в город, и на базу. Но мы пришли сами, хоть и холодные, все в инее, едва передвигали ноги, но венок доставлен. Доползли до камбуза, поели горячего, выпили чаю, незаметно допили последнюю бутылку водки и с разрешения командования пошли спать. Под команду "Дивизия, выходи строиться!" мы провалились в омут сна и проспали до позднего вечера, после чего присоединились к друзьям и поддержали их застолье. Наш подробный рассказ о приключениях был встречен ликованием.
Шел четвертый год моей службы в подводном флоте...
Писатель поневоле
Шел второй месяц этого затяжного похода. Пока все было спокойно, если, конечно, сравнивать с некоторыми предыдущими. Вахта сменяла вахту, личный состав вжился, вработался в однообразный режим подводной службы. Техника работала безукоризненно, параметры обитаемости и микроклимата были в пределах нормы. Единственным параметром, вызывающим некоторое волнение, была относительная влажность, которая в отсеках достигала 25-40%, что, правда, нисколько не мешало нашей жизнедеятельности. "Сухой" воздух нес уменьшение простудных и грибковых заболеваний, но создавал некоторую опасность при перегреве механизмов, проводки и различных соединений, поэтому в ночное время в отсеках ставили открытые емкости с водой, что позволяло этот параметр повысить до 50%.
Соответственно с графиком смен и вахт проходило питание личного состава, свободное время и сон. Все свыклись жить в этом графике, и к этому времени мы все уже очень редко встречали друг друга как в столовых, так и на других мероприятиях, даже фильмы мы смотрели по сменам. Исключение составляли экстренные сборы по боевой или аварийной тревоге. Чаще других по долгу службы с личным составом встречались "односменщики" - заместитель командира по политической части, начальник особого отдела и доктор. К середине похода выявилась тенденция к уменьшению количества непрерывного сна и снижению аппетита, несмотря на различные ухищрения работников камбуза - не помогали ни сухие вина, ни вяленая рыба, ни специи.
В один из дней где-то после обеда я как всегда делал обход отсеков подводной лодки, присматриваясь как к быту, так и к общей атмосфере, царящей на боевых постах. В третьем отсеке ко мне подошел мой санитарный инструктор Володя Рогов и доверительно зашептал:
- Доктор, надо спуститься в трюм - посмотрим, как матрос Рахманов обслуживает свой боевой пост.
- А что случилось? - спросил я.
- Да ничего особенного, только заслуживают внимания некоторые моменты, которые мне не до конца понятны.
Следует сказать, что старшина II статьи Ильдар Рахманов был высококлассным специалистом в группе трюмных. Его непосредственный начальник, старший лейтенант А.Силоров, всегда ставил его в пример, подчеркивая безукоризненное выполнение им своих служебных обязанностей. Кроме того, он был молчалив, скромен. Он закончил техникум по специальности "машиностроение", а единственным его недостатком было слабое знание русского языка, поэтому свои служебные записки он писал с огромным количеством ошибок, а в разговоре ощущался колорит его родного языка - по национальности он был татарин. Говорил он с акцентом.
Боевой пост, на котором Рахманов нес вахту, находился в трюме, был в полном порядке, механизмы и манометры работали четко, документы лежали ровной стопкой - во всем чувствовалась аккуратность и серьезность подхода к службе. Матрос немного удивился моему появлению, но в процессе разговора успокоился.
Я нехотя перебирал его книги, лежащие на столе, и случайно наткнулся на тетрадь в 96 листов в черном кожаном переплете. Захотел ознакомиться с ее содержимым, но Рахманов быстро взял ее у меня, всем видом показывая, что ему не хочется, чтобы кто-нибудь знакомился с ней. Я сделал вид, что не обратил на это внимания, перевел разговор в другое русло. Собираясь уходить, внимательно посмотрел на матроса:
- Слушай, а ведь ты ко мне давно не приходил на осмотр. Я предполагаю, что у тебя в последнее время появились головные боли.
